Константин Семёнов - Попытка № 13
А чего он собственно выглядывает? Почему ему собственно надо прятаться? Не будем мы прятаться, а прямо сейчас дорогу и перейдём. Тем более что как раз сейчас там нет ни одного человека.
Женя быстрым шагом перешёл дорогу и, не оборачиваясь, двинулся в парк. Ещё недавно это вход был отмечен двумя высокими колоннами с фонарями, а весь сквер был отделён каменной оградой, украшенной бетонными вазами с цветами. Ограда была не очень высокой и, начиная с пятого класса, считалось особым шиком перемахнуть через неё, небрежно придерживаясь одной рукой. Сейчас ни ворот, ни ограды не было, в сквер можно было заходить откуда угодно, что народ и делал, не особо обращая внимание на газоны.
Бюст Лермонтова стоял на высоком постаменте посреди клумбы. Между прочим, была у памятника одна интересная особенность. Если посмотреть на затылок Михаила Юрьевича, то правое ухо было раза в два больше левого и сильнее оттопыривалось. В анфас эта особенность была незаметна. Великий поэт смотрел задумчивым взглядом куда-то мимо Детского мира. Почему-то казалось, что Михаил Юрьевич смотрел не в прошлое, что было бы естественно, а в будущее. Что он там видел, в далёком завтра? Может счастливую жизнь в прекрасном городе двухтысячного года, как на давнем рисунке Жени? Спросить бы у него, что будет с ними — с Женей, с Леной, со всеми.
Спросить бы. Но ведь не ответит каменный истукан!
Перед памятником на лавочке сидел Петя со своей мамой. Повзрослел Петя, ну да ему же в школу в этом году. А маму и не узнать сразу — исчез её знаменитый шиньон! Мальчик ел жареную кукурузу из пакета и что-то рассказывал. Интересно где они кукурузу взяли, её ведь уже сто лет не продают.
— Да знаю я мамочка, он Бородино написал и ещё много-много. И всё равно его взорвут в будущем! Точно тебе говорю!
Надо же, Петя все буквы произносить научился! А предсказывать не прекратил. И какое-то у него будущее не очень приятное получается.
— Замучил ты меня, сынок, своим будущим! Лермонтова-то за что взрывать? Он же не Ермолов! Правда, он тоже что-то там писал. «Злой чечен ползёт на берег…»
— Не мам, не за это. Его просто с Чеховым спутают.
— Час от часу не легче! Пора тебе прекращать эти фантазии, ведь в школу скоро! Чехов-то тут при чём? Потом хоть восстановят, надеюсь?
— При чём Чехов сам не пойму. Там вообще какая-то ерунда начнётся. А что потом, мамочка, я смотреть боюсь. Там что-то очень-очень страшное будет. Везде дым, огонь.…Нет, не хочу смотреть! Пойдём лучше к фонтану.
Женя свернул направо и двинулся по аллейке вдоль забора стройки. Здорово всё-таки эта стройка обезобразила вид. Тут ведь ещё одна аллейка была — липовая. Где она теперь? Дальше были теплицы, куда в пятом классе Женя бросил громадную дымовушку. Каждый день в теплицы привозили навоз на подводе. Пока его разгружали, лошадь поедала упавшие с деревьев каштаны. А здесь были ничем не ограждённые проходы в школьный двор. А вот тут посередине был общественный туалет в довольно большом отдельном здании. Здание было старое, полукруглое, с маленькими окошечками наверху. Даже украшения были — какая-то лепнина. Короче, знатное было здание и на туалет-то не очень похожее.
Как-то лет пять назад Женя стал свидетелем занимательного случая. Два прилично подвыпивших мужика, явно не из Грозного, сидели на лавочке недалеко от туалета и спорили.
— А я тебе говорю, что это планетарий! Точно. Я такой в Норово… Новороссийске видел.
— Сам ты планетарий! У пране…, у пла-не-та-рия крыша круглая. Чтоб на небо смотреть. Сортир это, Вася. Сортир!
— Нет, не сортир! Где ты такие сортиры видел, Жора? В сортирах всегда народу полно. А тут полчаса сидим и никого. Ни мужика, ни бабы. Где ты видел, чтоб за полчаса в сортир ни одной бабы не зашло, а Жора?
— Не, не видел. Странно. А какая же твоя гитопиза? Не — ги-по-те-за?
— А вот такая! Это — планетарий! А не заходит туда полчаса никто, потому что там сейчас сеанс! Понял, Жора?
Женя повернул направо, спустился по широкой лестнице к фонтану и остановился. Пусто, как же здесь сейчас пусто. Фонтан ещё не работал, нигде не было ни одного человека, даже на лавочках. Вид лавочек живо напомнил другую картинку.
Ярко светит вечернее солнце, играет радуга на брызгах фонтанных струй. В сквере полно народу, где-то играет музыка, лавочки все заняты. Каким-то образом им тогда удалось всё-таки примоститься и минут десять сидели они, взявшись за руки и глядели то на фонтан, то друг на друга.
Женя подошёл к чугунной ограде, опёрся локтями и стал глядеть на бегущую внизу воду. По весеннему полноводная Сунжа плескалась всего лишь в метре от Жениных ботинок, казалось, что набережная плывёт. Шум воды заглушал все звуки, и Женя чуть не вздрогнул, услышав знакомый голос.
— Ну и что же теперь ты делать думаешь, Женя?
Женя оторвался от воды, задумчиво осмотрелся. На крыше гостиницы «Чайка» рабочие второй месяц устанавливали конструкцию для бегущей строки объявлений. Зажглась реклама на крыше поликлиники, приглашая хранить деньги в сберегательной кассе. Спешили по своим делам пешеходы на Ленинском мосту, медленно двигался «Икарус», испуская облака чёрного дыма. Что делать?
— Не знаю, — сказал Женя еле слышно и опять уставился на воду — Совсем не знаю…Может, перелезть через ограду… и туда…
— Брось, Женя. Не надо со мной кокетничать. Тебе конечно очень плохо, но ничего такого уж особенного не произошло.
Ничего особенного?! Ну, наверное, можно и так сказать.…Только яркий и бесконечный мир стал сразу тусклым и мелким. Только стало непонятно вдруг, зачем теперь жить. Только не выходит теперь «дышать и думать не надо». А так… да, ничего особенного.
— Я всё прекрасно понимаю. Всё! Ты не поверишь, конечно, но я прекрасно знаю, что ты сейчас чувствуешь.
А там, где пир стоял, теперь — чума
И я боюсь, что я сойду с ума
Без тебя. Без тебя. Без тебя.[13]
— Похоже? Только нечего здесь не поделаешь — часто, ох как часто, Женя бывает и так.
— Почему?
— Почему приходит любовь? Почему она уходит? — продекламировал голос. — Ты слишком многого требуешь от меня, Женя. Я не знаю.
— Значит, она всё-таки ушла, — тихо спросил Женя, — любовь? Насовсем?
— Ушла, Женя, ушла, — грустно ответил голос.
Не ударила молния, не обрушились небеса, не потекла вспять Сунжа и даже не обрушился Ленинский мост. Ничего абсолютно не произошло в этом таком теперь чужом мире. Ничего.
— Ушла, — повторил Женя. — И ушла, конечно же, только от меня. Выходит я предатель?
— А вот этого не надо! Даже думать так не смей! — голос немного помолчал. — Какое же это предательство, дурачок? Это — жизнь. Дай бог тебе никогда не узнать, что такое предательство близкого человека. Даже думать не смей!
Ладно, пусть не предательство. Действительно, он же не специально! Но как тогда назвать его поведение в тот день? Гадство, и сейчас всё как перед глазами! Они стоят рядом, только Лена смотрит прямо на него, а он старательно отводит взгляд. «Что случилось, Женечка? — спрашивает Лена. — Почему ты меня избегаешь?» Воспалённый мозг не может найти ни одного слова и Женя, глядя куда-то мимо скривившись, мямлит: «Тороплюсь, спешу». И не успевая отвернуться, замечает, как искажает родное лицо недоумение и обида.
Больше она не подошла.
— Повёл ты себя, конечно, по-хамски. Но ведь не со зла, не специально. Сам был слишком ошеломлён случившимся. Плюс обыкновенный эгоизм, чрезмерная забота о себе любимом. Это тоже не преступление. Это пройдёт.
Женя выпрямился, оторвавшись от созерцания текущей воды, облокотился на чугунную вазу, украшавшую ограду набережной. Летом в этих вазах цвели цветы.
— И что же теперь делать? — спросил Женя.
— Во-первых, не жалеть себя. Ей, между прочим, ещё тяжелее. Во-вторых, не терзать себя — ты не виноват. Вообще никто не виноват. В-третьих, не смей чувствовать себя предателем. Это не предательство, запомни! Это — жизнь. А в остальном… Живи. Забывать — не забывай, но и слишком ковыряться не стоит. Сдавай экзамены, поступай в институт. Это не конец жизни, и даже ещё не конец истории. Больше я тебе сейчас ничего не скажу. Соберись, и ты ещё почувствуешь, как это — «дышать и думать не надо». Мы ещё встретимся, Жека!
Голос исчез. Ничего особенного он вроде и не сказал, Женя и сам себе твердил нечто подобное. Но вот чудо — стало легче! Женя постоял ещё немного, наблюдая, как зажигались фонари, плюнул в проплывающую по Сунже ветку.
