Ингвар Амбьёрнсен - Вид на рай
Я пошел в свою комнату и взял транзистор, который мама подарила мне на день рождения, когда мне исполнилось двадцать четыре года. Маленький и симпатичный, сочетающий черный и серый пластик. Чистейший звук. Я сел на стул и включил первую программу.
Гру! Не согласен, когда говорят, будто голос у нее металлический. Нет, и еще раз нет! Господи, какая сила в нем чувствовалась, какой авторитет! По своему обыкновению я слушал ее невнимательно. Если честно, так фактически совсем не слушал… я всегда был с ней заодно, что бы она ни говорила. В ее речах отложились знания и опыт нескольких десятилетий социал-демократии. В глубинах ее голоса я слышал голоса Транмеля[13], Герхардсена и Браттели[14]. Да, даже вполне возможно некоторые нотки боевой натуры Трюгве Ли[15]. Мама Гру была надежной опорой. Мама была опыт и уверенность. Мама была здесь рядом.
Но назад к Харри Эльстеру. Хотя в ушах все еще звенит голос Гру. Он по-прежнему сидел мирно и слушал. Он тоже слушал Гру? Я не сомневался. На нем была вязаная кофта серого цвета, и он походил на старого члена рабочей партии, у которого за плечами и профсоюзная шумиха, и политическая борьба. Возраст его позволял предположить, что он помнил старые добрые времена. И я подумал, наставляя получше телескоп, что как это, должно быть, приятно для старого борца, ветерана рабочего движения на Юнгсторвет[16], видеть, что пламя факелов не погасло, что его несут дальше такие личности как Гру Харлем Брундтланн. Времена изменились. Ну и что! Гру выражает политическую суть нового времени.
О’кей. Значит, Харри Эльстер. Один из зачинателей рабочего движения, молчаливый свидетель эпохи, несущий вахту на пути в будущее. Слушатель. Человек мысли и воображения. Высокие идеи, полеты на луну или «война звезд» не интересуют его. Харри Эльстер был простым человеком, он мерил развитие по самым обычным вещам: есть ли вода, туалет, электричество в домах? имеют ли все доступ к средствам массовой информации, типа радио и телевидения? Теперь он постарел и сидел в одном из домов, по праву названных дворцами социал-демократии: в сером, выкрашенном белой краской блочном доме на окраине Осло. Одинокий? Да, вполне возможно. Его верная подруга, жена, вероятно, давно почила, жизнь Харри Эльстера вступила в новую фазу. Период подведения итогов, оценки жизненных впечатлений. Период для размышления. Для слушания. Харри Эльстер слушал. Он сидел совсем тихо и слушал. Гру сказала: «Это совсем обычная практика обсуждать такое в группировках стортинга». Кто брал у нее интервью? Он другого мнения, что ли? Специально провоцировал ее, что, дескать, это не было обычной практикой обсуждать «такое» в парламентских группах? В тоне Гру был намек. Немного раздражения. Но самая малость. Без брюзжания, как это бывает у нас, когда мы хотим повозмущаться немного. Гру находит иную форму, она как бы невзначай, но настоятельно подчеркивает неумение и незнание журналиста радио- и телевидения НРК; он, дескать, забыл подготовиться дома к интервью. Значит, что «такое» обсуждалось в парламенте, к тому же было «обычной практикой», он обязан был знать заранее. Или еще хуже: он знал и понимал все отлично, но замалчивал факт, надеясь воспользоваться им позже, формулируя немного дерзкую, возможно, неожиданную точку зрения. В его понятии, конечно. Никак не возьму в толк, что общего у нее с этими бандитами? Как у нее хватает сил выносить их? Терпеть? Пусть не часто. Но стоит ей появиться публично, как они сразу налетают на нее и вьются вокруг да около, эти незнайки или, наоборот, всезнайки. Я видел, что Харри Эльстер придерживался того же мнения, что и я, и точно так же покачивал головой. В знак несогласия? В знак того, что он тоже не очень высокого мнения относительно интеллигентности журналистов в стране? У меня сложилось такое впечатление, но, само собой разумеется, я мог ошибаться. Не настаиваю и не утверждаю. Допускаю вариации и другое видение. Ведь, собственно, это я сидел и сам тряс головой, наблюдая за Харри Эльстером в телескоп.
Вот так. Я зверски устал, но еще больше чувствовал себя раздвоенным. С одной стороны, я был зол на журналистов, не желавших оставить Гру в покое даже во время отпуска. С другой стороны, как раз эти самые журналисты помогли мне, а может и всем жителям Норвегии, увидеть ее жизнь изнутри, в частной сфере. А интерес у меня к этой ее жизни был огромный, не имеет смысла отрицать. Например, прошлым летом ВГ напечатала большое интервью с Гру. Я читал и размышлял, много и долго. Интервью взяли у Гру, когда она «прогуливалась» в старой части города Фредерикстад. Спортивная куртка и летний ветерок в волосах. Прогуливалась в окружении журналиста и фотографа. Никаких хитроумных вопросов, никаких ловушек, никаких подвохов. Гру заслужила по праву свой отдых, а журналист, очевидно, был не из политического отдела и тоже находился как бы в отпуске. Просто хотел немного побродить по городу вместе с премьер-министром страны, который был к тому же женского пола. Купить мороженое в киоске. Помахать кредитной карточкой «ВИЗА» после легкого обеда в бистро. Выловить как бы невзначай у Гру несколько фактов частного характера, постараться незаметно заглянуть в ее внутренний мир. На прямой вопрос, который, как мне кажется, нужно задавать в самом конце интервью, а не в начале, потому что он особого характера, он может испортить доброе настроение, от которого, собственно, полностью зависит удача или неудача интервью, так вот на такой прямой, поставленный в лоб вопрос: мыслит ли она себе купание обнаженной, Гру Харлем Брундтланн, наш премьер-министр, ответила коротко и ясно: «Да». Мы, читатели, не знаем, так ли это или не так. Но зато теперь мы знаем, что она может представить себе нечто подобное. Сидит перед камином на даче в Хюрюмланне и думает нечто в этом роде, а муж Арне Улав между тем укладывает в постель внуков. («Завтра рано утром мы будем купаться и нырять, Гру! В чем мать родила, как говорят датчане».) Я покраснел от стыда, когда читал эти строчки, потому что представил себе нагую Гру на каменистом норвежском побережье, в нескольких милях к югу от столицы страны. Я как бы робко, но наблюдал за ней. Подглядывал. Почему? Не знаю. Какое отношение я имел, собственно говоря, к этому? Никакого. Но шли дни, проходили недели… Образ обнаженной Гру не выходил из головы, не исчезал из памяти, из моего сознания. Наоборот, я видел ее яснее и яснее. Она возникала передо мной, когда я сидел в метро, всплывала перед глазами, когда я сидел с мамой и завтракал или когда я смотрел по телевидению фильмы. Господи, спаси и помилуй, ну какое мне дело до Гру Харлем Брундтланн, разгуливавшей в платье Евы по каменистому берегу в Хюрюме? Что тут такого особенного? Снова ответ: ничего. Ничего особенного. И все же, однако: было, было это особенное. Мои представления, мои чувствования говорили мне многое, рисовали образ… Когда идешь босиком по этим мелким круглым камешкам на берегу, все тело напрягается, ты вынужден быть осторожным; идешь, как бы пританцовывая, простирая руки немного в стороны для сохранения равновесия. Даже самый уверенный человек ведет себя здесь, при таких обстоятельствах, подобно ребенку. Каждый новый шаг должен быть как бы проверен. Твердая ли почва? Есть ли острые камешки здесь? Осколки стекла? Когда наш премьер-министр — фру Брундтланн, как имел обыкновение называть ее Коре Виллох[17], идет вот так по берегу, не имея ни лоскутка на теле, даже полосочки трусиков, тогда в моем воображении отчетливо вырисовывается образ ребенка, невинного ребенка. Именно невинность потрясает меня в возникшем в моем уме образе, я никак не могу увязать эту Гру с той, которая почти ежедневно предстает на экранах телевизоров: беспощадный социал-демократ, сумела показать крестьянам от ворот поворот, бичует в открытых спорах консервативных политиков, пережевывающих сто раз одно и то же, так, что клочья от них летят. Но здесь она другая. Балансирует, словно маленькая девочка, хотя сзади, сзади она взрослая женщина. Перекатываются лихо камешки под ее ногами, а далеко в море кричат морские чайки, скрытые в утренней дымке. Нет, ничего особенного. Не случилось ничего особенного. Просто приближается премьер-министр Норвегии. Нагая, хочет смыть ночь с тела. Девочка Гру в пути, хочет совершить утренний туалет в морских водах — стихийном первоначале всей жизни. И Гру возвращается к первооснове. И призывно вскрикнув, она погружается в воду и ныряет: сливается в одно неразрывное целое с естеством своим. Гру, премьер-министр страны, плывет спокойно по морской глади. Лучи солнца прорываются сквозь утреннюю дымку и окрашивают берег и воду в золото и медь. Сильные взмахи руками и ногами нарушают тишину. Полные груди обращены безмолвно к безмолвным крабам и другим Подобным им созданиям. Падающий на сине-зеленую воду свет играет на солнечно-золотистой коже ее тела и сильно отражает мраморно-белые нижние части… Итак: она — кит, с огромной силой она разрезает поверхность воды и переворачивается на спину. О чем она думает? О чем думает наш премьер-министр, когда лежит вот так и наслаждается морем, которое омывает ее и откладывает соль в каждой поре ее тела? Это тайна, ее личная тайна. Здесь, мои дамы и господа, проходит граница, о чем можно спрашивать и о чем нельзя, даже «ВГ» не осмелится перейти ее. Но лично я, например, допускаю, что она думает о ландышах. О ландышах и маленьких пухлых детских ручонках.
