Николай Дежнев - Принцип неопределенности
— Видишь ли, милый, — напевно продолжала Алиска, — стоило тебе уехать, как позвонила Эллочка, у нее там небольшая вечеринка, и чтобы развеяться… Виктор любезно согласился меня проводить и вообще…
— И вообще! — басом подтвердил биндюжник, при этом громко откашлялся в громадных размеров кулак. И хотя демонстрация этого орудия молотобойца была явно преднамеренной, Мокей, к чести своей, совсем не испугался.
— Нет, правда, — наморщила узкий лобик Алиска, — мне кажется, у тебя неприятности…
Демонстрируя в сдержанной улыбке ровные фарфоровые зубы, она подошла к Серпухину с явным намерением погладить его по лысеющей голове, но тот грубо отбросил ее руку. Улыбка эта, не ко времени вспомнил Мокей, стоила ему шестисотого «мерседеса» и все равно оставалась фальшивой как внешне, так и по сути. Дантисты, сволочи, последнюю шкуру дерут, пронеслось у него в мозгу, но он сдержался, только саркастически хмыкнул:
— Неприятности?.. Можно сказать и так!
Обойдя застывшую столбом жену, Серпухин приблизился к шкафоподобному молотобойцу и остановился напротив.
— Значит, Витек, говоришь: «Вообще»! Канай отсюда подобру-поздорову!
Как если бы желая прихватить биндюжника за галстук, Мокей выкинул вперед руку, но тут случилось что-то непонятное, и он оказался на полу. Паркет холодный, подумал Мокей, надо бы ковер постелить, и потерял остатки сознания.
Оно вернулось к нему спустя полчаса, но уже в компании с болью в груди и неприятным чувством в районе правой щеки. Первое, что он увидел, был яркий свет, но не в конце тоннеля, а в занимавшем одну из стен спальни зеркале. Как понял Серпухин, он лежал, свернувшись клубочком, в их супружеской кровати и тихо поскуливал. Над ним с озабоченным видом склонились трое. Алиску Мокей узнал сразу, второго, бритого, с бульдожьей челюстью, тоже, похоже, где-то видел и почему-то испытывал к нему острое недоброжелательство, в то время как третий мужчина, обладатель поросшего редкой бородкой лица и белого халата, был ему совершенно незнаком. Он-то Серпухина и тормошил:
— Как вы себя чувствуете?..
— Да пустяки, обычный нокаут, — басил между тем бритый. — Он ручонку-то выкинул, а у меня отработанная реакция, в крови это у меня: правой хук и тут же левой в челюсть. Хорошо, вовремя сдержался, а то бы…
Что «а то бы», биндюжник не договорил, но и без его пояснений было понятно, что врач Серпухину уже не понадобился бы, разве что патологоанатом.
В глазах Алисы читалось искреннее сочувствие:
— Мока, дорогой, как ты? Я боялась, что он тебя убил…
— Не он, ты! — простонал Мокей, прикладывая ладонь к разбитым губам.
— Вот и отлично, — улыбнулся обладатель белого халата и, обхватив пальцами запястье Серпухина, проверил его пульс. — Жить будет! Вы уж тут как-нибудь сами разбирайтесь, а я пошел…
Провожавшая доктора до дверей Алиска что-то благодарно ворковала, запихивала ему в карман зеленую бумажку. Тот притворно хмурился, давал на ходу последние указания, как поддержать в больном угасающую жизнь. Мокей отвернулся к окну. Болели грудь и челюсть, было трудно дышать. Что-то говорила вернувшаяся в спальню Алиса, приглушенно гудел бас боксера, но Серпухин старался не слушать.
— Подлая, подлая, подлая! — повторял он одними губами, все сильнее смыкая веки, как если бы хотел отгородиться от обошедшегося с ним несправедливо мира. Любое, даже самое малое движение отзывалось болью. «Точно, ребра! — понял Мокей. — Эта скотина сломала мне ребро, а то и два». Когда-то, учась в университете на историческом, он развлечения ради заглядывал в Первый медицинский и даже кое-что познал. Впоследствии, когда перед ним распахнула свои объятия армия, это помогло ему пристроиться в медсанбат. С сердобольными сестричками — некоторые из них были очень даже ничего — ив обществе интеллигентных врачей коротать срок было куда приятнее, чем маршируя с полной выкладкой по пыльному плацу. Хорошие были времена, легкие и, главное, беззаботные, жаль только прошли… «Два ребра поломано, а может, даже три! — все больше проникался к себе жалостью Серпухин. — Эх, забыть бы обо всем на свете и оказаться на койке в родном медсанбате! Как ее звали?.. Ах да, Зина! Зинка бы за мной ходила, а заодно уж и перевязывала. Руки у нее были нежные, умелые…»
Опустившаяся на колени Алиска заглядывала ему в лицо:
— Мока! Ну, улыбнись, Мока! Он же не нарочно, у него работа такая…
— Скажи этому типу, чтобы убирался, — голосом диктующего последнюю волю умирающего простонал Серпухин.
Однако Алиса с мужем не согласилась:
— Но позволь, ведь есть же приличия! Нельзя так просто гнать человека из дома…
— А соваться к жене, стоит мне шагнуть за порог, это можно? — отпарировал Серпухин. — Вон!
Придерживая ладонью поврежденную часть грудной клетки, он попытался сесть на кровати, и это ему удалось. Алиска перешла на шепот:
— Зачем ты так, у него же рефлекс, как у собаки Павлова. Неужели не ясно? Его так учили. Ну, зашел человек попросить коробочку спичек, к чему делать из этого трагедию?
Отголоски боли на лице Серпухина смешались с гримасой сарказма:
— Ну да, в темном костюме и с бутылкой шампанского! А спички? — поинтересовался Мокей, проявляя чудеса формальной логики. — Он же боксер, значит, не курит, а в доме электрические плиты…
Этот классический образчик дедуктивного мышления поставил жену в тупик, но лишь на краткое мгновение:
— Он… он хотел зажечь свечу и послушать при ее дрожащем свете ноктюрн Шопена! Виктор — тонкая, ранимая натура…
Серпухину препирательство с женой успело надоесть:
— Сделай милость, не держи меня за идиота!
Алиса его не слушала, ею владело вдохновение:
— Он, между прочим, поет в мужском хоре и как раз собирался на репетицию, поэтому и в вечернем костюме…
— Ну да, — делано удивился Мокей, — ночью? Боюсь, если хорошенько поискать, здесь можно найти всю его капеллу, причем большую, академическую! Ладно, хватит, я устал! Собирай свои манатки и убирайся на все четыре стороны, там и репетируйте. Видеть тебя не могу!
Потом Серпухин долго лежал, глядя в белый лепной потолок, и перебирал, как четки, свои обиды. Ему вспомнилось детство, как его били одноклассники, впрочем, как он бил, тоже вспомнилось, но как-то походя, мельком. Жалко было себя и до соплей обидно, что никто его не любит и деваться ему, в общем-то, некуда. Хотя… — как ни страдал Мокей, а улыбнулся, — есть на свете человек, кто и примет друга, и выслушает! Все-таки и он, Серпухин, совершил в жизни по крайней мере одно доброе дело! Мысль грела. Когда это было?.. Точно уже и не вспомнить. Сколько знал Мокей Мерцалова, тот всегда был не таким, как все, поэтому он и не удивился, когда Васку с треском вышибли с работы. Институт влачил нищенское существование, но вместо того, чтобы заняться чем-то полезным, его сотрудники, словно пауки в банке, продолжали сводить друг с другом счеты. Мерцалов же показывать зубы никогда не умел, вот мужика и съели. Потом, словно почуявшие запах крови акулы, навалились другие неприятности. Начались бесконечные дрязги с женой, которая вскоре его благополучно бросила. Помнится, сидели с Ваской вдвоем на кухне, пили водку и Мокей травил анекдоты, только бы развлечь друга и повеселить. Перед уходом, хоть тот и отбрыкивался, оставил ему пачку денег. Так, немного, смешную сумму, случалось, за ночь больше проигрывал в казино. Потом?.. Потом Мерцалов куда-то подевался, а куда — неизвестно. Кто-то говорил, будто бы купил на Волге домишко и сидит там безвылазно. К Новому Году, правда, регулярно шлет открытки и приглашает приехать, но ответить ему Мокей ни разу не удосужился…
Думал Серпухин и о жене. Она, конечно же, ему изменяет, о чем он давно догадывался, но затевать разборки не хотелось, да и, если честно, было как-то все равно. Теперь деваться некуда, придется. Как он недавно сказал Алиске, жизнь — это большая сделка, только однажды становится до боли ясно, что сделка эта с самим собой!.. Вспомнил Мокей и о своей печальной финансовой ситуации, и этот безрадостный сюжет взволновал его куда больше остальных, но и он незаметно отошел на второй план. Мысли Серпухина стали дробиться и блуждать. «Как это получается, — удивлялся он в полудреме, балансируя на зыбкой грани сна, — думаешь вроде бы о каких-то пустяках, а через минуту ловишь себя на понимании того, что собственная жизнь пошла прахом и коту под хвост?» В этом смысле вполне возможно, что появление похожего на птицу человечка — это ему, Мокею, предупреждение… Только непонятно, от кого и о чем? Хотя, о чем — нетрудно и догадаться: об этом вот, обо всем…
Проснулся Серпухин поздно. Проснулся в пустой, ставшей какой-то гулкой квартире. Держась за отзывавшийся болью бок, добрался до телефона и набрал лондонский номер своего поверенного, но ему никто не ответил. «Это и понятно», — решил Мокей и позвонил на мобильный, объяснил, что заболел и в Лондон вылететь не смог. По неприязненному тону, каким с ним разговаривал зарвавшийся америкашка, понял, что дела его никуда не годятся и рассчитывать на чудо не приходится: он банкрот. Нет, нищим, конечно, не стал — один пентхаус стоит хороших денег — но по большому счету бизнес придется начинать с нуля. Былых сил вот только нет, да и лихие времена, когда капитал наживался за считанные дни, тоже прошли…
