Киаран Карсон - Чай из трилистника
Однако еще больший интерес, чем даже мнимый Холмс, представлял человек, называвшийся Диоскоридом.
31. ТРИЛИСТНИК
Диоскорид считал себя реинкарнацией греческого врача Диоскорида, общепризнанного автора первой фармакопеи, изданной предположительно в 77 году н. э. Свое описание около шестисот лечебных трав он сопроводил еще более ранним трудом Кратеваса[22], которого Плиний признавал зачинателем ботанической иллюстрации: этот свод даже в эпоху Возрождения по-прежнему считали библией медицины. Однако, поскольку Диоскорида неоднократно переписывали, в манускриптах накапливались ошибки, особенно в иллюстрациях какими бы точными они ни были в первом веке, — деградировавших до все более неправдоподобных образов, которые были уже не просто непохожи на изображаемые растения, но еще и впитали в себя мифические представления о своем происхождении и свойствах.
Гельскому Диоскориду, который в прошлой жизни иллюстрировал учебники по медицине, история эта была знакома, и с того самого момента, когда ему открылось, что он и есть Диоскорид, он принялся за составление травника, который действительно стал бы зерцалом природы и был бы признан каноном на все времена. С этой-то самой целью он и направился в Гел и поселился там, поскольку гельские травяные плантации славились на всю Европу и представляли собой идеальное поле деятельности для исследователя.
Диоскорид был в Геле фигурой весьма примечательной. Высокорослый — на исходе седьмого десятка, — с гривой белоснежных волос и окладистой белоснежной бородой, всегда безукоризненно одетый: как правило, в сшитый на заказ костюм в клетку, широкополую фетровую шляпу и, когда того требовала погода, плащ-накидку. Он никогда не расставался со своей тростью, изображавшей змею, обвившуюся вокруг посоха: это атрибут Асклепия, греческого бога врачевания, потому что змея, сбрасывая кожу, обновляет себя. Имея успех у дам определенного возраста, он тем не менее пользовался уважением профессионалов и был на хорошем счету даже у духовенства. А по части излечения недугов, не поддающихся традиционным методам, он прославился, как никто другой.
Мне довелось испытать на себе одно из снадобий Диоскорида, когда меня разбил очередной приступ нервного истощения. В один из дней мрак вокруг меня стал почти осязаемым. Я стоял на коленях на галечной дорожке между цветниками и ухаживал за делянкой девясила, и тут услышал приближающееся постукивание трости. Я поднял глаза: это был Диоскорид.
Вы бледны, молодой человек, сказал он, раскачиваясь на каблуках и сунув большие пальцы в кармашки жилета. Вам нужно лекарство. Вы австриец, не так ли?
У вас в Альпах предостаточно флоры, благотворной для человека в вашем состоянии. После пересадки в Гел эти растения совершенно переродились. Некоторые сначала не принялись, но душевнобольные садовники обратились к их изменчивой натуре, и вскоре новое качество — нечто богатое и невиданное появилось и расцвело в бельгийском климате. То, что я сейчас вам дам, приготовлено на основе таких трав с добавлением толики некоторых других: упомяну лишь трилистник, сильно недооцениваемое укрепляющее, поскольку оно расчищает врата восприятия и отваживает молнию. Я установил, что королевский шут, сопровождавший Димпну в побеге из Ирландии, в бесплодных попытках вернуть ее к жизни использовал трилистник; однако впоследствии выяснилось, что он произвел ощутимый эффект на объятых ужасом свидетелей.
Диоскорид извлек из кармашка жилета жестяной спичечный коробок и вручил мне. Его можно курить в трубке или заваривать, как чай, сказал он. При курении действие начинается быстрее, но если его пить, оно более длительное. Принимайте три раза в течение одного дня, а затем сходите в храм Св. Димпны. И тогда расскажете мне, что увидели.
32. СЕРДОЛИК
Проснувшись на следующее утро, продолжал Витгенштейн, я принял первую дозу путем курения и спустился в столовую для младших садовников завтракать. Там, на длинном сосновом столе, были разложены типичные составляющие бельгийского фуршета: нарезанные сыры, колбасы и окорока, очищенные яйца вкрутую, четыре разновидности хлеба, масло, джемы, кофе. Аппетит у меня в этот час несилен и обыкновенно удовлетворяется ломтиком ржаного хлеба и чашкой кофе с молоком, но в тот день меню показалось мне небывало соблазнительным: впервые я заметил, какими волнистыми локонами свернулось масло на блюдечках в виде раковин, голубую подсветку белков вареных яиц. Сыры переливались оттенками желтого. Хлеб пестрел множеством крупинок и пах дрожжами. В воздухе разливался дымок жареного кофе. Я не говорю уже о колбасах и окороках, но джемы — они сияли, словно драгоценные камни, в особенности малиновый, как сердолик.
Как будто до сих пор мир был несколько размыт и рассредоточен, а теперь собрался в фокус. Каждый предмет занимал свое уникальное, самодостаточное место. Я понял, что раньше никогда не смотрел так, как следует. Вы ведь помните абзац из «Исповеди» Бл. Августина, где он говорит о том, как научился говорить: "Я схватывал памятью, когда взрослые называли какую-нибудь вещь, — пишет он, — и по этому слову оборачивались к ней; я видел это и запоминал: прозвучавшим словом называется именно эта вещь".
И дальше в том же духе. Это писание меня глубоко восхищает, но что будет, если у вас кончатся имена? Возвращаясь к колбасам — как нам описать всё новые архипелаги сала на их кружках, чем назвать этот срез розового или тот, красный, как салями? Что мы знаем о работе кулинара? Одна-единственная колбаса — уже весьма серьезный предмет для изучения.
Я приступил к пиршеству, какого еще никогда себе не устраивал. Наевшись вволю, я пошел на плантацию, дабы приступить к работе. Это оказалось нелегко: если раньше я знал каждую из трав по ее научному наименованию, то теперь видел лишь растения-индивидуальности. Мало того, каждый их лист требовал к себе особого внимания. Да и ни на одной детали строения листа было невозможно хоть на сколько-нибудь задержать внимание, потому что каждая оказывалась какой-то новой конфигурацией. Зеленый был не зеленым, а бесчисленными оттенками зеленого.
К обеду я не выполнил практически никакой работы, но чувствовал себя так, будто прошагал много миль. Я понял, что отслеживание каждой трещинки на галечной дорожке заняло бы столетия, сколько улитке или муравью нужно, чтобы пересечь несколько вселенных. Я решил тогда вместо обеда прогуляться по центру Гела. Из кабачков доносилась музыка вперемежку с гулом разговоров и стуком ножей и стаканов, но мне просто хотелось побыть одному.
Я дошел до окраины и присел посреди поля. Настало время принять вторую дозу средства Диоскорида. К счастью, жестяной коробок был у меня при себе. Я зашел на ближайшую ферму — дверь была не заперта-и попросил у жены фермера заварочный чайник с кипятком. Она любезно согласилась. Из чайника вырвался элегантный плюмаж пара. Мы заварили чай и стали пить. Несколько часов спустя я почувствовал, что пора откланяться.
Вернувшись в Гел, я выкурил третью дозу. Под звон вечернего «Ангелюс» я направился в церковь Св. Димпны.
33. КРАСНОМУНДИРНЫЙ[23]
На главном алтаре своего храма св. Димпна изображена в виде фигуры величиной больше натуральной, парящей на облаке в окружении нескольких групп умалишенных (все — крупные статуи), ноги и руки которых скованы золотыми цепями, сменивших железные кандалы дней минувших. В боковом приделе вы видите изящную резьбу по дубу в виде серии из восьми икон, а именно: рождение Димпны; смерть ее матери; дьявол искушает ее отца; Димпна, Герберен, королевский шут и его жена садятся на корабль; королевская погоня; король отрубает голову своей дочери рядом с усекновенным телом Герберена; священники несут мощи святой; и, наконец, дьявол выходит из головы умалишенной. Это этапы пути св. Димпны через жизнь и смерть.
Двенадцатый удар «Ангелюс» еще дрожал в воздухе, когда я опустился на колени, чтобы изучить это повествование. В особенности меня восхитила голова св. Герберена, которая, даже отделенная от тела, казалось, пытливо смотрела на меня. Я почувствовал идущее как бы ниоткуда дуновение, и шеренги свечей перед ковчегом начали мерцать и сочиться. Они запахли порохом. И вдруг — весна 1916 года, я снова на войне, солдат австрийской Седьмой армии, прикрывающей самый южный участок Восточного фронта близ румынской границы. Больше всего на свете мне хотелось оказаться на линии огня, поскольку я надеялся, что близость смерти одарит меня светом жизни. Я был рад без памяти, когда меня направили на одну из самых опасных позиций наблюдательный пункт. Я чувствовал себя принцем в зачарованном замке.
29 апреля меня несколько раз обстреливали. Ветерок от пули холодком обдал щеку; я чувствовал страх и раскаяние. Впоследствии я узнал, что это был последний день дублинского "восстания на Пасхальной неделе". И еще это был день поминовения св. Екатерины Сиенской, у которой просят защиты от огня. Итак, по милости Божией, я выжил.
