Светлана Петрова - Рассказы
Первосвященник станичной церкви отец Александр, из местных, пузатый от картофельно-мучной диеты, был по-мужицки сметлив и проницателен, к тому же не завистлив. Нового диакона, прибывшего из столицы на собственном джипе, принял радушно. Многочисленные поповские дети, да и сама попадья во все глаза таращились на высокого стройного блондина в узких черных брюках, чуть припорошенных летней пылью южных дорог, в белоснежной сорочке без воротничка, какие надевают под стихарь, и в модных ботинках.
Отобедав чем Бог послал и осмотрев бедно убранную церковку, возведенную на фундаменте разоренного еще при большевиках храма, диакон получил от батюшки вместе с благословением общую ориентировку и принялся за поиски жилья.
Станица растянулась от железнодорожной станции до горной реки одной широкой улицей, километров на пять-шесть, со многими мелкими боковыми переулками. Однотипные хаты из саманного кирпича, выбеленного известкой, просторные дворы за штакетником, повитые поверху от солнца виноградной лозой, густые сады, огороды на задворках. Рядом с вокзалом в период развитого социализма успели-таки влепить десяток плюгавых пятиэтажек, более поздние новшества не коснулись этого небольшого и сугубо сельскохозяйственного района. Заканчивалась станица короткой улочкой вдоль реки, перпендикулярной главной. Дома тут стояли с одной стороны, а на другой, за шеренгой пирамидальных тополей, похожих на гигантские веники черенками вниз, над речным обрывом разместились дачные участки.
После войны их получили по особому сталинскому указу защитники отечества, чином не ниже полковника, с удивительной по тем временам привилегией — без необходимости оформлять прописку, что приравнивало сельские постройки к загородным дачам. Однако радовались отставники недолго. Жизнь в глуши никак не хотела налаживаться: транспорта и магазинов нет, даже хлеб нужно выпрашивать в воинской части, рынок и почта — на другом конце поселка. Продали несостоявшиеся помещики с любовью сооруженные дома местным властям за копейки: станичникам интелли-гентские фантазии, вроде беседок, мансард, ванных комнат и не работающих фаянсовых унитазов, даже если бы вдруг и понравились, так все равно денег нет — трудодни отоваривали натуральным продуктом.
Сельсовет организовал в опустевших дачах для школьников летний лагерь с опытными делянками, потом и тот закрылся из-за отсутствия средств у бывшего колхоза-кормильца. Когда-то он именовался “миллионером”. Теперь уже никто не помнил, что это значило: то ли народу тут много работало, то ли урожай такой богатый снимали. С начала 90-х в станице появились заколоченные дома, брошенные поля, старики со слезами умиления вспоминали жизнь при коммунистах и привычно ругали новую власть.
Однако время шло, государство, изъяв у народа все сбережения, накопленные за полвека, на четвереньки приподнялось, начало отдавать если не зарплаты, то хотя бы изредка — пенсии. Набежали коммерсанты, магазины росли, как грибы после дождя, явились и смекалистые любители чистого деревенского воздуха, южного тепла и жирной землицы, цена на которую, уже было ясно, когда-нибудь да установится, и немалая, а пока надо успеть взять даром.
В общем, диакону, присмотревшему дачу над речкой, заново обжитую и частично благоустроенную, цену назвали по местным меркам заоблачную, чтобы отвязался, потому как продавать не собирались. Покупателю сумма показалась смешной, он и еще прибавил — на переезд и за срочность, просил освободить в три дня. Перед такими деньгами, да еще в валюте, провинциальный владелец недвижимости не устоял. Когда он съезжал, во дворе уже ждали фургоны с мебелью, заказанной в областном центре по интернетовскому каталогу — ноутбук диакон всегда возил с собой.
Участок был велик — больше гектара. От дороги его укрывали разросшийся сад и виноградник на шпалерах, но и пройдя сквозь них, можно было увидеть только заднее крыльцо основного дома и длинную стену хозяйственной пристройки — столовая, летняя кухня, русская баня-каменка и уборная, функционирующая в соответствии с законом всемирного тяготения. Слева и справа забором служили заросли шиповника и дикой вишни. Возле дома сирень соседствовала с жасмином и кустами вьющихся роз, обильно усыпанных мелкими цветками. Под островерхой крышей ворковали голуби.
Диакон прикинул, что, если тут приживется, пробурит скважину и протянет водопровод. На первое же время хватит насоса на колодец.
Газон перед фасадом заканчивался у самой реки, подмытый высокий берег которой нависал над глубоким бочагом. Игорь заглянул вниз: метра три, если не все четыре, и большие валуны. В бочаге неспешно двигались темные спины непуганых рыб.
Лето стояло жаркое и, как обычно в этих местах, сухое, прозрачная река несерьезно приплясывала на перекатах, оставляя в стороне широкое русло, покрытое галечником. Местами ее можно было перейти, не замочив обуви, но осенью, когда шли бесконечные обильные дожди, вся долина заполнялась водой цвета общепитовского кофе. Она угрожающе поднималась, бурлила, тащила всякую дрянь, кусты и даже деревья, хлюпала и чмокала, облизывая глинистый обрыв, продырявленный норами щурков, целовала взасос промоины. Берег постепенно уступал этой страстной любви, и три сросшихся гигантскими стволами серебристых тополя уже находились в опасной близости от края, держа землю своими корнями.
В тени деревьев стояла скамья. Перед диаконом, присевшим на нее, открылась свободная, до самых гор ничем не заслоненная даль. О, ему давно уже не было так хорошо! Никакие посторонние звуки, порожденные грубой цивилизацией, не доносились сюда, только голоса птиц, шелест листьев на ветру, шорохи насекомых в траве, всплески воды на перекате.
“Имеет ли смысл эта красота? А хоть бы и не имеет! — Игорь, как всегда, вступил на опасную тропу мирского восприятия. — Плевать ей на всех нас, размышляющих о ней! Она сама себе смысл. В эту красоту, в эту природу можно уйти, как в небытие, смирившись с нелогичностью жизни”.
Он велел поставить на краю обрыва стол и кресла, плетенные из ротанга, и сидел тут часами, отдыхая душой и вознося Богу тихие молитвы.
Дом из оштукатуренного шлакоблока, примитивный по архитектуре, но уютный, летом хранил прохладу, зимой — тепло. Комната посередине, самая большая, с камином, служила гостиной, две боковые, окнами на восток, — спальней и молельней, где на поставце, в центре других, ценных и старинных икон, диакон поместил простенькую “Утоли моя печали”. Портрет жены в серебряной рамке стоял на письменном столе в рабочем кабинете на западной стороне.
Отец Александр прислал свою племянницу, лет пятнадцати, прибраться у диакона в новом жилище. Она весело и быстро вымыла окна и полы, с упоением расставила в кухонном буфете сервизы и диковинные блестящие кастрюльки со стеклянными крышками, весело попрыгала крутой попкой на пружинистых кожаных диванах, наконец вскипятила чай, достала баночку меда — подарок дяди к новоселью и села с диаконом за стол.
Козьи сиськи племянницы упирались в трикотажную майку, не желая расплющиваться. Нахалка нарочно выпячивала их на обозрение, скалила белые молодые зубы, давая понять, что давно уже не девочка и не прочь развлечься хотя бы и со священником.
Наивный в своем мужском эгоцентризме, Игорь усмехнулся — приятно сознавать, что женщины больше не играют в его жизни никакой роли. Вместе с тем и опечалился: молодежь даже в отдалении от цивилизации сильно развращена телевидением и Интернетом. Однако ж хозяйство надо кому-то вести, и он попросил служку найти ему бабу в возрасте.
Пришедшая по рекомендации ему не понравилась: тип восточный, взгляд неопределенно-сонный, веки коричневые, тяжелые. Она, как филин, все прикрывала ими глаза. Наверное, лет сорока — полнота и черная одежда старили ее. Но, собственно, почему она должна ему нравиться?
— Православная? — кисло спросил диакон.
Женщина молча отогнула глухой ворот темной блузы, обнажив белую шею в складках и оловянный крестик на суровой нитке.
— Как зовут?
— Сима.
— Хорошо, приступай завтра.
Сима пошла прочь, тяжело ступая толстыми, как столбы, ногами в стоптанных на одну сторону босоножках. Служка пытался рассказать, кто она и откуда: “… вдова, чистоплотная и работает споро, потомственная черноморская казачка, родичи переселились на Кубань в восемнадцатом веке, бабка черкешенка, еще здравствует, семья большая, все вместе живут…”
Диакон махнул рукой — неинтересно. Он давно и намеренно отучался от любопытства. Кроме собственной души и своих отношений с Богом, его ничего не волновало, и это было отрадно.
На субботнюю литургию народу в церковь набилось много, в том числе молодых, правда, в основном женского полу. Станичные девки, толкая друг друга, заранее занимали места поближе к амвону, чтобы лучше разглядеть красавчика диакона, послушать его мягкий, с грудными нотами баритон. Многомудрый отец Александр украдкой улыбался в усы: паствы прибыло!
