Леонид Сергеев - Самая счастливая, или Дом на небе
Когда я немного подрос, то заметил, что не так уж много людей и дел, к которым надо спешить. И я стал редко бегать. Только, когда я это понял, кончилось мое детство. Но то немногое, что отфильтровалось временем, с годами для меня приобрело настоящую ценность. Это прежде всего нравственная чистота и доброта в людях, трудолюбие, влюбленность в свое ремесло, любовь к растениям и животным…
Станция Аметьево была дощатая, в пыльных струйках солнца. Тонкие доски просвечивались насквозь. Доски были красные, с темными прожилками смолы. Было хорошо сидеть в тени станции и смотреть на убегающие рельсы. Прислонишь ухо к горячему рельсу и услышишь, далеко ли поезд… Прогромыхает товарняк, упругий ветер ударит; сосчитаешь вагоны, на последнем парень с зеленым и красным флажками — подмигнет, улыбнется. Товарняк мчал в Юдино, потом в ВРП и дальше, через станцию Обсерватория, в город Зеленодольск.
Нам со Славкой все время казалось, что там, за Зеленым Долом, начинаются большие и шумные города, где жизнь гораздо интереснее, чем в нашем захолустном поселке. Долго мы собирались отправиться в путешествие, и вот однажды утром, когда родители ушли на работу, набили в сумку еды и зашагали в сторону Юдино… Вначале спешили, почти бежали, боялись, что догонят, но когда поселок скрылся за поворотом и полотно углубилось в седой ельник, пошли медленней. Постепенно ельник сменили сосны, они подступали к самым рельсам, и дорога была пружинистой, устлана хвоей. Вскоре показалось Юдино. Одноколейный путь веером разбежался на запасные пути, где стояли прокопченные платформы и цистерны; из депо выходили паровозы, гремели буфера, горели тормозные колодки, разнося запах жженого железа. Некоторое время мы смотрели, как на разогретых механизмах маневрового шипит масло, вдыхали запах сладкого пара и смазки.
…Паровозы моего детства! Красноколесные трудяги с блестящими латунными свистками! Они доживают свой век в заброшенных тупиках, ржавые, поломанные. И никому не придет в голову отремонтировать их, поставить на пьедестал… Не так давно в Мытищах на старом запасном пути я заметил полуразобранный паровик; подошел, покурил, вспомнил детство… И машины «Победа», и старый декор в квартирах — этажерки, абажуры, патефоны, круглые будильники с блестящим звонком и многие другие символы прошлой эпохи всегда возвращают меня во времена детства и юности, я подхожу к ним, поглаживаю, любуюсь добротной работой.
…После Юдино мы со Славкой шли по тропе вдоль железнодорожной колеи, среди берез — они пахли свежестью и слепили белизной. Недалеко от ВРП на одной из полян заметили парня в соломенной шляпе; он рвал траву и бросал в корзину; увидев нас, кивнул:
— Привет, ребята! Ну-ка помогите собрать пастушью сумку.
— Какую сумку?
— Пастушью. Эта трава называется «пастушья сумка», — парень показал на растения, у которых листья были как зеленые капли. — Она лекарственная. Я собиратель лекарственных трав.
Мы со Славкой присели, стали рвать траву.
— А вот этот цветок «иван-да-марья», — парень поднял тонкий стебель с желтыми цветами. — Его не рвите, ядовит. Если у коровы горькое молоко, значит, объелась иван-да-марьи…
Когда корзина доверху заполнилась травами, парень сказал:
— Ну спасибо, ребята, подсобили! В благодарность покажу вам растения-хищники. Хотите?
— Еще бы! — выдохнул Славка.
— А разве есть растения-хищники? — спросил я.
— Сейчас увидишь, — парень махнул рукой. — Пошли!
Мы бросились за ним по тропе; на ходу он говорил:
— Эти растения питаются насекомыми. Растут у болот, где полно насекомых, и выделяют липкую жидкость, похожую на росу. Завлекают любопытных букашек… Эти хищники красивые. Их даже выращивают в оранжереях. Но не питаясь насекомыми они растут плоховато, иногда совсем чахнут… Вот здесь!
Он остановился у болота, присел на моховую кучку и показал на круглые листья с вереницей красных ресниц.
— Видите? На конце каждой ресницы блестит капля слизи, как роса. Потому растение и называют росянкой.
Над росянкой запищал комар. Увидел каплю, захотел, наверно, напиться, сел и прилип. И ресницы сразу стали сгибаться над комаром; одна за другой, как застежки-«молнии». Комар отчаянно пищал и барахтался, но еще больше увязал в слизи. Скоро и края листка свернулись, совсем комара закрыли.
— Ну вот! — вздохнул парень. — Через день-два листок раскроется, а от комара останутся одни крылышки. Растение всосет его… Иногда и жуки попадаются. Сильный еще вырвется, а маленький так и погибнет, — он бросил на соседний лист песчинку, и лист сразу свернулся.
— За насекомое принял, — засмеялся парень. — Но скоро распознает обман и раскроется.
Мы со Славкой сидели потрясенные, ведь стали свидетелями удивительного зрелища. Почему-то сразу расхотелось идти в большие города. Мы вспомнили, что и в аметьевских лугах есть такие же травы, только раньше мы и не замечали их.
Это было моим первым и самым лучшим путешествием. Тогда я впервые понял, какое это счастье — познавать мир, тогда в меня вселилась не проходящая жажда к странствиям. И теперь, когда мне надоедает все окружающее, когда приедается привычное, когда перестаю замечать предметы, понимать их назначение и смысл, я отправляюсь путешествовать, и каждый раз возвращаясь, нахожу много необыкновенного в обыкновенных вещах.
13.В нашем поселке никто не отгораживал свои участки, только у стариков Табалаевых стоял высоченный забор, и на калитке чернела надпись: «Осторожно! Злая собака!». Сквозь решетки на их окнах виднелись хрустальные тюльпаны на люстре и красно-синие ковры. В то послевоенное время многие переживали за родных без вести пропавших на фронте и потерявшихся во время эвакуации, но у Табалаевых были переживания другого рода — им всюду мерещились грабители. По поселку они ходили вдоль заборов, вкрадчиво, на соседей смотрели то недоверчиво, подозрительно, то елейно улыбаясь. Они напоминали осьминогов, постоянно меняющих окраску от всяких врагов. Для охраны грядок от наших набегов Табалаевы держали низкорослую собаку Кармен. Когда мы проходили мимо их забора, Кармен бросалась на рейки, и яростно лаяла, разбрызгивая слюну.
— Маленькие собачки злее больших, и едят меньше, — говорил Табалаев, сухопарый старик с редкой бородой, в которой пряталась ухмылка.
По утрам мы со Славкой рыбачили в Займище. Как-то пришли на озеро, но не успели поймать и по одной плотвичке, смотрим — невдалеке причалил лодку Табалаев с невероятным уловом: на веревке-кукане сверкали крупные лещи. Табалаев подошел к нам, поздоровался, приподнял лещей, чтобы мы их лучше разглядели, и, ухмыляясь, направился к поселку.
На следующее утро мы встали до рассвета, дома в поселке еле угадывались в тумане. Когда пришли на озеро, еще не взошло солнце, но лодки Табалаева уже не было. Он появился к полудню. Еще издали с невообразимым пижонством приподнял кукан, и мы оторопели — лещей было больше, чем в прошлое утро.
После этого мы еще несколько раз встречали Табалаева и всегда с неправдоподобным уловом; он явно рыбачил в каких-то таинственных, удачливых местах. Мы представляли, как он с вечера чем-то подкармливает рыбу, а утром, задолго до рассвета, закидывает удочки с разными насадками и смачивает их всякими маслами для запаха. Мы были уверены — Табалаев великий рыболов. Однажды, чтобы выследить его места, заночевали у озера. С вечера разожгли на берегу костер, напекли в золе картошки; перед сном, подражая бывалым таежникам, сдвинули костер в сторону, постелили куртки на горячий песок и задремали.
Проснулись засветло от холода, но не успели запалить костер, как показался Табалаев. Он шел вдоль берега с удочками и садком из прутьев. Поравнявшись с нами, поздоровался, стал складывать в лодку снасти. Мы тоже отвязали свою плоскодонку. Табалаев ухмылялся, поглядывал на нас, что-то бормотал о хорошей погоде; он не подозревал про наш отчаянный план, а мы делали вид, что просто хотим половить с лодки. Налетел ветер, гладкая поверхность озера сморщилась и задрожала. Оттолкнувшись от берега, Табалаев пожелал нам удачи и повернул в сторону. Увидев, что мы тоже разворачиваемся, нахмурился и налег на весла.
На середине озера Табалаев остановился и стал разматывать удочки. Мы нахально встали в пяти метрах и тоже приготовились удить. Было ясно — Табалаев нарочно остановился на глубине, чтобы не показывать свои места, а мы ждали, как он будет выкручиваться из ситуации; сдаваться мы не собирались и запаслись бесконечным терпением. Табалаев несколько раз перекидывал удочки, но на них ничего не было. У нас тоже не клевало. А солнце уже поднялось высоко над горизонтом. Наконец, Табалаев не выдержал: подъехал к камышам и начал что-то нащупывать в воде. Мы привстали. Вначале показался край сетки-верши, потом сильно плеснуло, и в руках у Табалаева сверкнул огромный лещ, потом еще один. Выбрав рыбу, «великий рыболов» опустил вершу, посмотрел на нас и усмехнулся.
