Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт
— В седле-то сидел когда-нибудь? — нагло поинтересовался оруженосец.
Я с высоты утвердительно мотнул головой, опасаясь свалиться:
— Конечно, только в автомобильном.
Горюн улыбнулся одними глазами, оценив юмор висельника, и обнадёжил:
— В этом удобнее.
К нему стоило приглядеться лучше: я доверял ему не только ногу, но, может быть, и жизнь будущего ленинского лауреата. Конечно, лучше бы иметь для солидности и престижа походного помощника помассивнее и повыше, но и этот, в общем-то, был неплох. Ростом, как и должно быть, пониже меня, зато фигурой пообъёмнее, особенно в широких прямоугольных плечах, свидетельствующих о внушительной силе и надёжности. Но больше всего в нём мне нравились слегка кучерявившиеся длинные русые волосы под Энгельса и, сверхособенно, аккуратная бородка и пышные усы Маркса, делающие лицо мужественным и красивым. Вырасту большой, обязательно заведу такие же. Правда, по тому, что растёт сейчас, не уверен, что получится. Горюновы заросли оживлялись девичьими светло-голубыми глазами, вечно смеющимися вприщур, а бархатистый ровный баритон завораживал, наверное, не только лошадей, но и слабые женские души. Джеклондоновскую привлекательность нисколько не умаляла сверхскромная, но удобная одёжка — подогнанный по фигуре противоэнцефалитный костюм с ковбойкой, видневшейся коричневыми клеточками в открытом вороте, и растоптанные, но целые, кирзачи со стягивающими ремешками и посветлевшими от времени носками.
В общем, решил я, мне он подходит, и только хотел распорядиться, чтоб трогались, как Горюн — пора и пояснить, что так его зовут за фамилию — Горюнов, а имя-отчество — Радомир Викентьевич — не для простого возчика — взял за длинный повод одну лошадь и двинулся без приказания, ведя на длинных связках гужом ещё две грузоединицы, и все три изуродованы зелёными вьючными ящиками по бокам и мешками сверху.
— Не отставай, — бросил мне мимоходом, и пришлось в который раз в жизни смириться с ролью аутсайдера. Но я не переживал. Как у бегунов на стадионе? Передние пыжатся, пыжатся почти всю дистанцию, а задний — раз! — и, сохранив силы, обошёл на последних метрах. Так и я, обязательно приду первым на базу. Тем более, что Горюну, уступившему мне своего рысака, придётся топать ножками всю дорогу, а это без малого 30 км, и почти половина из них по разбитой таёжной тропе. Так что уделать его будет несложно, лишь бы не продремать рывок. В институте в зачётных забегах я всегда придерживался золотой зачётной середины, но сейчас не уступлю, лишь бы не подвёл Росинант.
Радовало и то, что у меня оказалось врождённое чувство координации, поэтому сидеть в седле гарцующего ахалтекинца по-д’артаньяновски не составляло труда. Тем более что держаться за луку можно было обеими руками, так как привычная коняка шла сама, не отставая от нагруженного собрата или сосестры, не рассмотрел, стараясь держаться поближе к руководящему хвосту. И всё бы ничего, да откормленное вьючное животное нерационально тратило значительную часть энергии на непотребные звуки в такт каждому шагу, и это оскорбляло, мешало сосредоточиться на возвышенном. И ещё ветки деревьев и кустов: они как будто специально наклонялись и протягивались, чтобы зацепить, стащить, царапнуть, стукнуть по больной ноге, ткнуть в глаз. Я еле успевал от них отбиваться, и это было посложнее донкихотовского идиотского сражения с ветряными мельницами. В таких экстремальных условиях, естественно, на возвышенное не настроишься. А я-то думал, что, поплёвывая свысока, буду задумчиво обозревать окрестности, соображая, где тут могут быть месторождения с Ленинской премией. Вместо этого так намахался руками и накланялся головой, что совсем обессилел, рубашка промокла от пота, нога разнылась, и я тоже, завидуя Горюну, вольготно шагающему впереди с веточкой в руке.
Ещё потерплю с полчаса и слезу: лучше на костылях ковылять, чем постоянно рисковать быть сброшенным или проткнутым. Предположим, что вчера я шёл с крейсерской скоростью 1 км в час. До базы — 30 км. Следовательно, шкандыбать на костылях придётся 30 часов. Ого! Если бы! Не могу же я маячить постоянно? Дайте хотя бы полчаса отдыха на каждый час беспримерного марша! Итого добавляется 15 часов, а всего — 45 часов на ходку. Без сна? Ну, нет! Ищите других дурней! На дневной переход отведём по-божески… скажем, 8 часов — пусть ещё кто-нибудь попрыгает столько на самодельных костылях! На 45 часов хода понадобится 5 с половиной ночёвок. Так и быть, пусть будет 6, т. е., на всю дорогу уйдёт 96 часов ночёвок. Многовато, но я выдержу! Итак, на-всё-про-всё понадобится всего-то каких-то 141 час или, опять округлим, 6 дней. А вдруг случится какая-нибудь природная катаклизма? Дождь, скажем? Или живот заболит? Даём мне, на всякий случай, неделю. Зато доплетусь целёхоньким. И время будет подумать о возвышенном.
А сейчас оно, к сожалению, кончилось, потому что тропа, слава богу, внезапно выскочила из леса и пошла по течению самой большой здешней реки Хумана с широкой плоской поймой, заливаемой в половодье и дожди и заросшей дикими толстостебельчатыми травами и низкорослым широко разветвлённым кустарником. Повсюду валялись полусгнившие деревья, принесённые рекой и заросшие толстыми лишайниками и мхом. Тропа запетляла между ними, постепенно приближаясь к берегу, и скоро привела к пологому изрытому копытами спуску. Нетрудно было догадаться, что я и сделал, что отсюда начинается брод на противоположный возвышенный берег, едва видимый метрах в двухстах. Горюн остановил караван, рассоединил лошадей и стал снимать штаны. Я отвернулся: мог бы и за кусты уйти, невежа! Смотрю краем глаза, а он и сапоги снимает. Что за новый способ? Неужели так пойдёт вброд? Вода в здешних реках отвратительно холодная даже в лютую жару, что уж говорить про теперешнее время. Меня ни за что не заманишь. Я — пас.
Кравчуковские браконьеры приносили отсюда вместе с рыбой чёрных пучеглазых раков, варили их, шевелящихся и красневших от злости, а потом с хрустом что-то ели. Смотреть противно! Это там, за бугром, вымирающие капиталисты дегенеративно смакуют разных гадов, что-то выковыривая серебряным — специальным! — ножичком из-под твёрдого воротника, а потом запивают, причмокивая от удовольствия, напёрстком мозельского или какого другого марочного пойла. А по мне лучше нет деликатеса, чем приличная миска рисовой каши с тушёнкой и порядочная кружка сгущёнки с грузинским чаем. Потом и оставшиеся соломку и веточки можно обсосать вместо рачьих панцирей.
Знающие ловцы говорят, что эти несъедобные твари и ходят-то по дну ненормально, не как все, а задом. Что ж он видит? Всё равно, что пешеход, идущий спиной вперёд через дорогу с несущимися авто. Пойдём, предположим, мы с Горюном босыми, — брр! холодно! — а рачина, не видя, сдуру наткнётся и, не вникая толком, — мозгов-то у них, говорят едоки, с гулькин нос — хвать за палец! Намертво хватает, стервец, клещами клешни не разожмёшь. И что, мне так и ехать в больницу — с больным коленом и с раком на пальце? Пусть Горюн идёт, а я повременю, пока переправу наведут.
А если пираньи? Умники, фыркая, утверждают, что те водятся в Бразилии. Так я и поверил! Чем наши речки хуже? Какой-нибудь перелётный гусь лапчатый раздавит беременную пираньиху, самою заглотит, а выдавленная икра приклеится к лапам. Он и не подумает их помыть, Прилетит сюда, плюх в воду, икринки отлипнут, вот и — здравствуйте, мы ваши пираньи! У них даже икринки чавкают всё вокруг, а мальки обгладывают до косточек всё, что плавает. Взрослые, не разбираясь, жрут с костями. Такие и костыли за милую душу обгрызут, что уж говорить про голую ногу. А я, к тому же, щекотки боюсь.
Смотрю, Горюн старые кеды на босу ногу надевает — тоже боится. Подходит в спортивной форме, спрашивает:
— Плавать умеешь?
Он ещё спрашивает!
— С детства чемпионом был… — … по плаванью вдоль берега: у меня и тогда ноги длинные были, легко отталкивались от дна. С тех пор мы жили всё в сухопутных городах, где и речки-то непутёвые, вроде Невы — глубокой и грязной. Так и осталось с тех пор детское достижение непревзойдённым. Сейчас идти на рекорд почему-то не хочется. Неужели придётся? Одной ногой не наотталкиваешься.
— Тебя последним переведу, — успокаивает Горюн.
Берёт одну из лошадей за повод и — вброд. В глубоких местах ему по эти самые. Как терпит, не представляю. И так всех трёх навьюченных коняк и моего одра вместе со мной. Я, в общем-то, парень сообразительный, понял, что отдельно он водил каждую для безопасности. Течение реки сильное, а ну какая споткнётся-оступится, других за собой потянет в свалку и меня тоже. Век не поднимешь.
Выгребя со мной, Горюн пинком сбросил кеды и быстро с силой растёр ходули руками до красноты, немедля надел штаны, ловко в три приёма накрутил байковые портянки, сунул разогретые ступни в сапоги, притопнул для надёжности и довольно улыбнулся.
