Джеймс Данливи - Волшебная сказка Нью-Йорка
— Убирайся вон, оставь меня в покое. Я здесь не одна.
Кристиан поднимает глаза. Великан со светлыми волосами, выбивающимися из-под синей с золотом шапочки. В просторном сером пальто с тающим на плечах снегом. Стоит за спиной миссис Соурпюсс, которая едва достает ему до плеча.
— Это с кем же ты. С этим. Ты кто такой, паренек.
— Я здесь с миссис Соурпюсс.
— Вон чего, а что ты скажешь, если я тебе в морду дам. Потому как мне не нравится, что ты здесь с миссис Соурпюсс.
Кристиан медленно встает, отодвигая кресло. Поднимает перед собой обе руки. Удивительно, до чего торопливо колотится сердце. И горбятся плечи. Мгновенно создавая пусть и недолговечный образ затаившейся в тени обезьяны. Вилли способен держать на ладони вытянутой руки целую задницу. Та же модная в этом сезоне глумливая гримаса, что и у Глена. А теперь губы его разъезжаются в улыбке. Слабый вызывает у сильного замечательный аппетит. Потребность вытрясти из него заживо душу.
— Паренек, ты случаем не мастер джиу-джитсу или еще там чего, ты, может, собираешься вышвырнуть меня отсюда.
— Нет. Но если вы не оставите эту леди в покое, я собираюсь сломать вас пополам.
— Хе-хе-хе. Ну давай, сделай шажок, посмотрим, как ты меня будешь ломать.
— Прошу вас, Корнелиус, я позову управляющего. О господи, не надо.
Кристиан обходит вокруг стола. Приближается к Вилли. Улыбка которого становится еще шире, когда руки Кристиана протягиваются к его лацканам. Вилли выставляет вперед здоровенные лапы. Неожиданно Корнелиус хватает его за пальцы, быстрым движением выкручивает их, переворачивая ладони, и отгибает книзу, к запястьям, так что Вилли, вякнув от боли, привстает на носки.
— А теперь, неотесанный олух, ты пообещаешь оставить эту леди в покое.
— Ах ты маленький… эй, полегче, ты же мне пальцы сломаешь.
— Заткнись.
— Мальчик, если мне только удастся вырваться, я тебя до смерти зашибу.
— Я сказал, заткнись. Еще раз откроешь хлебало, я переломлю тебе запястья, как одуванчики. На колени.
— Не могу, пальцы отвалятся.
— Давай-давай, опускайся.
— Да опускаюсь я, опускаюсь, ради иисуса, ты же их отломаешь.
— Теперь голову назад. Подальше.
— Что ты хочешь со мной сделать, ради иисуса, я же тебе ничего не сделал.
— Ты показался мне на глаза без моего на то разрешения.
— Так ты все-таки мастер джиу-джитсу.
— Я всего лишь храбр и силен. В следующий раз я сверну тебе шею, завяжу на ней ноги бантиком и отправлю тебя в подарок городскому управлению по уборке мусора.
— О'кей, ты меня сделал.
— Когда я тебя отпущу, сложи ладони и помолись. Попробуешь встать, сломаю пополам.
Кристиан выпускает Виллины пальцы. Ладони у того свисают, обмякая в запястьях, подрагивая. Вилли смотрит в пол. Затем поднимает глаза на Кристиана, который, широко расставив ноги все в той же обезьяньей стойке, отвечает ему грозным взглядом. В дверях собралась небольшая толпа зрителей. Один рассказывает, что я беру десять долларов, то есть если потом вызывают доктора. Через чье-то плечо внутрь заглядывает Глен, и заглянув, вынимает изо рта сигару. Управляющий проталкивается сквозь толпу.
— Эй, что здесь происходит. Прекратите.
Кристиан, поддерживая под локоток, уводит безмолвную миссис Соурпюсс. Снова они протискиваются между свадебными гостями. Назад, в круглый бар, к гардеробной, где Фани оставила шубку. И боковой дверью наружу, мимо торгового автомата. Фанни опускает монетку, получает пачку сигарет. На свежем морозном воздухе я укрываюсь за какими-то жалкими кустиками и со свирепым наслаждением мочусь. Затем мы пересекаем заснеженную автостоянку. Фанни старается укрыть меня своими мехами. Сзади трусит Глен.
— Это был Вилли, миссис Соурпюсс, неужто это был Вилли.
— Да, это был Вилли.
— Господи, вот не думал, что доживу до этого дня. Пожалуйста, в эту сторону, мистер Кристиан. Я тут снежок утоптал. Ничего, дверцу я для вас сам открою.
Миссис Соурпюсс головою вперед ныряет в лимузин, серый, с иллюминаторами. Меня не отпускает нечестивое желание влезть рукою под складки хлипких модных одежд, какие там есть у нее под норкой. И добравшись до места, хапнуть полную жменю ее трепетной задницы. Глен придерживает дверь. Я вступаю в машину. Под громко произносимое: да, сэр, мистер Кристиан, конечно, сэр. В такие минуты начинаешь думать, что
Счастье
Это
Большая кошка
С мышкой
На квадратной миле
Линолеума
7
Стою на пышном, темно-бордовом ковре Фанни Соурпюсс. В ее квартире на двенадцатом этаже, в восточной части города, неустанно звонит телефон. В руках у меня высокий стакан со скотчем, налитым поверх пляшущих кубиков льда и сдобренным пузырящейся содовой. В этих просторных апартаментах полным-полно мраморных столиков и икон. Глядящих на серую, прометенную ветром шиферную крышу посольства, чей флаг развевается среди снега и тьмы.
Благосклонный Глен, перемалывая челюстями целые палочки жевательной резинки, отвез нас в город, держась под эстакадой железной дороги. По брусчатой авеню с трамвайными рельсами, носящей имя Белые Равнины. Мимо высоких сугробов, нанесенных к фасадам домов, мимо заметенных снегом ступенек парадных и козырьков над ступеньками. Заглохшие, зарывшиеся в снег пустые машины выстроились вдоль улиц, обратившихся в белые пустыри. Большой лимузин, скользя и кренясь, переехал мост, ведущий в Манхэттен. Огни барж на реке и лед, намерзший вдоль берегов. Под меховой полостью ладонь миссис Соурпюсс отыскала мою. И когда мы остановились у заиндевевшего дверного козырька в середине каньона Парк— авеню, она сказала, вам лучше зайти, выпить чего-нибудь горячего. Швейцар-ирландец в сером кафтане и сапогах проводил нас до лифта по выложенному черной и белой плиткой холлу.
— Клянусь всевышним и всеми силами его, вам повезло, что вы вернулись невредимой с мужниных похорон.
— Да. Это мой племянник, мистер Пибоди.
На подоконнике укрылся от ветра голубь, припал к снегу, по временам вздергивает крылья. Просто чтобы почувствовать, как здесь тепло и мягко. Я гляжу сквозь метель. На желтый свет в окнах. Город замер. Я же не мог оставить вдову. Тем более, что мы заблудились в метели. Поверьте мне, мистер Вайн, это случилось где-то в богом забытом Бронксе, к востоку от Истчестерской бухты. К западу от острова Гарт. На котором заключенные закапывают ампутированные руки и ноги и невостребованных покойников целиком. И честно, Кларенс, я только и думал о том, сколько вы денег из-за меня потеряете.
— Как вы насчет мясного ассорти, Корнелиус. У меня есть немного картофельного салата. Не стесняйтесь. Будьте как дома.
Кристиан сидит за черным концертным роялем. Наигрывая грустный мотив. Руки взметаются и ниспадают по клавишам гладчайшей слоновой кости. Глядя на пушистую, белую глиняную собачку. Фанни в зеленых одеждах, не скрывающих ног, порхает туда-сюда. Слышно, как она на повышенных тонах препирается с кем-то, затем хлопает дверь. Возвращается со здоровенным блюдом в руках. Опускает его на кофейный столик перед диваном. Горка ржаного хлеба, подобие белой бадейки, полной кубиков масла. Чаши с оливками, швейцарский и острый итальянский сыр, картофельные чипсы и тарелки с колбасой: ливерной, болонской, салями.
— Идите сюда, Корнелиус. Приступайте. Чего вы ждете.
Сама остается стоять, прикрыв глаза длиннющими ресницами. Плотно охваченная пояском из серебряных пряжек. Золотые домашние туфли, волосы стянуты под затылком ленточкой из черного атласа. Опускается на колени. Снизу вверх глядит на меня. Сияя светлой, искусно созданной красой. А я между тем впиваюсь в бутерброд с сыром и болонской колбасой. Намертво спаянными горчицей. Вслед за которым я отправляю каскад оливок.
— Ах вы голодный мальчик. Вы не будете против, если я посижу здесь и полюбуюсь на вас.
— Нет.
— Вы всегда были таким бесстрашным.
— Да.
— Как это у вас получается.
— Я не знаю.
— По-моему, я никогда еще не встречала человека, подобного вам. Достаточно посмотреть, как вы на пианино играете. Так красиво. Так легко. Вам есть, чем похвастать — не одной только выдержкой. Не понимаю, что вы делаете в похоронном бизнесе. Для человека вашего класса существуют сотни куда более достойных занятий. Хотите, я поговорю с моим адвокатом.
— Миссис Соурпюсс.
— Как торжественно.
— Когда речь заходит о моем бизнесе, я становлюсь торжественным. Подвизаться в погребальном деле, означает быть своего рода блюстителем. Как живых, так и мертвых. Это достойное поприще. Я мог бы даже сказать, что в нем присутствует нечто, сопричастное искусству. Не говоря уж о том, что смерть — это своего рода обновляющая пауза в жизни тех, кто остался здесь.
— Вот с этим я согласна.
— К тому же это занятие позволяет мне встречаться с людьми, подобными вам. И, надеюсь, вы поверите мне, миссис Соурпюсс, если я скажу, что видел слезы истинной смертной тоски и знаю: они струятся не по щекам.
