Патрик Модиано - Горизонт
Автобус поехал, она была спасена. За окном медленно проплывали освещенные солнцем дома улицы Броньи, лицей Бертолле, казарма; лишь одно опасение слегка омрачало ее счастье: удостоверение личности, лежавшее в кармане плаща, просрочено на год. Впрочем, не важно, задержат ее на границе или нет. Она решила добраться до Швейцарии во что бы то ни стало.
Этот вечер тоже был теплым. На стенах гостиной плясали яркие солнечные блики. С какой охотой она бы вышла на улицу, погуляла по берегу озера и в парке, пока Багериан не вернулся. В погожий весенний вечер нужно радоваться жизни. Довериться свойственной всем людям беспечности, что выручала ее не раз. Ее забавляли таблички в парке. Странное, не совсем ей понятное правило на постаменте скульптуры, изображавшей нескольких обезьян: «Смотри вполглаза. Слушай вполуха. Молчи. Никогда не опаздывай». На всякий случай она его записала. Вдруг пригодится. И возле каждой лужайки запрет: «Газон недавно засеян. Не ходить». Она часто водила детей в этот парк. Но ни малейшего желания выйти из дома не осталось при мысли, что Бойаваль бродит взад и вперед по улице Уши, высматривает ее. И если раньше она чувствовала себя здесь в безопасности, то теперь внезапно поняла, что парк, берег озера, улицы, залитые солнцем, осквернены присутствием этого человека. С некоторыми мы не стали бы общаться по собственному желанию, ни о чем бы их не просили, могли бы даже не подозревать об их существовании, однако они, по неизвестной причине, упорно не хотят, чтобы нам было хорошо.
Около пяти часов вечера она наконец увидела, что Багериан подходит к дому, и успокоилась. К счастью, он не привел с собой ни «секретаршу», ни «норвежку». Чтобы спуститься сюда из центра города, расположенного на порядочной высоте, нужно было сесть на фуникулер, заменявший метро. Они с детьми не раз катались на нем. И знали наизусть все смешные названия станций: «Жордильс», «Монтрион». Выходили обычно у Центрального вокзала. В смятении она помахала Багериану с балкона и впервые назвала его по имени. Он поднял глаза и улыбнулся. Такая вольность ничуть его не смутила. Она открыла дверь прежде, чем он поднялся по лестнице. Вместо обычного рукопожатия сжала его плечо и потянулась губами к его губам — он снова не удивился. Поцелуй придал ей храбрости. Еще надежнее заслонил ее от Бойаваля.
Затем они ужинали в ресторане на авеню, круто спускавшейся к озеру, — дома со стенами цвета охры напомнили ей Лазурный Берег. В ясную погоду в сумерках ей казалось, что стоит только сесть на велосипед и такая вот безлюдная улочка приведет к пляжу и морю. Она не запомнила всех перипетий того вечера. Выпила больше обычного. Кажется, после ужина они поехали на машине в центр, он что-то забыл на работе. Несмотря на поздний час, застали там «секретаршу», она разбирала папки, громоздившиеся кипами на полу, как при переезде. Он все звонил кому-то, но Маргарет не понимала ни слова из того, что он говорил, поскольку слегка опьянела. Кто ему вдруг понадобился? «Секретарша» неохотно поздоровалась с ней, а потом вообще перестала ее замечать. Нет, что ни говори, «норвежка» лучше воспитана. Они все вместе вышли на улицу. Постояли на тротуаре улицы Гран-Шен, и Багериан предложил зайти в бар ближайшей гостиницы и пропустить по стаканчику. Затем Маргарет сидела в кожаном кресле между Багерианом и «секретаршей», перед ней на столе стояла водка. «По русскому обычаю», — проговорил Багериан, чокаясь с ней и «секретаршей». Багериан и «секретарша» выпили залпом, «до дна», как говорили в привокзальном кафе в Аннеси, а Маргарет лишь пригубила, потому что пробовала водку впервые. «Секретарша» сразу оттаяла. Стала ее расспрашивать, мило улыбаться. Нравится ли ей в Лозанне? Где она работала раньше? Есть ли у нее родные во Франции? Маргарет отвечала с грехом пополам, путалась, забывала слова. Тем не менее Багериан и «секретарша» слушали ее доброжелательно и, казалось, искренне сочувствовали человеку, что говорит с таким трудом. Она лепетала все менее внятно и вполне осознавала это, однако впервые в жизни не испытывала ни смущения, ни испуга. Мучивший ее всю жизнь страх оказаться в присутствии других «не на высоте» вдруг исчез. Нет, им придется принять ее такой, какая она есть, Маргарет не станет карабкаться на их «высоту», останется собой, а если это кому-то не по вкусу, тем хуже для них. Со дна памяти всплыла фраза: «Я люблю лишь того, кто любит меня». Она вдруг с удивлением поняла, что произнесла ее вслух при Багериане и «секретарше». Та посмотрела на Маргарет насмешливо. А Багериан придвинулся к ней поближе и ласково произнес:
— Да, совершенно верно, Маргарет, вы правы… Я люблю лишь того, кто любит меня…
Похоже, эти слова его растрогали.
Маргарет все ждала, не присоединится ли к ним «норвежка», однако «норвежка» и «секретарша» редко приходили одновременно. Они проводили ночи с Багерианом по очереди. Лишь однажды остались у него обе. Тогда Маргарет подумалось, что у него довольно запутанная личная жизнь. А что будет теперь? Посмотрим. Как говорил хозяин кафе на Вокзальной улице в Аннеси: «Нужно жить в свое удовольствие». «Секретарша» с каждой минутой становилась добрей. Взяла Маргарет за руку, сказала приветливо:
— И правда, как мило… Я люблю лишь того, кто любит меня… Запишите мне эту фразу, не то я забуду…
Багериан спросил заботливо:
— Вам не нравится водка?
Нравится. Ей все всегда нравилось. Она ведь непривередлива. Маргарет допила остаток одним глотком.
Когда они вышли из бара, ее занимал вопрос: поедет ли «секретарша» с ними вместе к Багериану? Но нет. «Секретарша» вскоре попрощалась:
— До завтра, Мишель.
Они пожали друг другу руки. Она с улыбкой обернулась к Маргарет:
— Так вы запишете мне эту фразу о любви, хорошо? Она такая милая, трогательная…
Они смотрели ей вслед, слышали мерное постукивание высоких каблучков. Потом сели в машину, и она заскользила с приглушенным мотором вниз, по улице Уши. От крутизны спуска у Маргарет закружилась голова. Все поплыло перед глазами. Она положила голову на плечо Багериану, тот включил радио. Послышался приглушенный голос диктора, немецкая речь, довольно странная, так не говорят в Берлине, где она родилась, скорее, на юге, решила она, и еще чувствовался легкий марсельский акцент. Она засмеялась при мысли о немецком языке жителей Марселя.
— Вижу, вы сейчас стали раскованнее, чем только что были в баре, — заметил Багериан.
Ее голова по-прежнему лежала у него на плече. Он остановился на красный свет, повернулся к ней вполоборота и слегка погладил по щеке и волосам.
Как только они выехали на улицу Бориваж, Маргарет заметила вдалеке у дверей их дома черный силуэт Бойаваля в узком пальто. Ну вот, как она и предвидела. Ее удивило, что не возникло и тени всегдашнего страха. Напротив. Она задыхалась от ярости. Что придало ей смелости: водка или присутствие Багериана? Маргарет захотела бросить вызов Бойавалю. Неужели это пустое место столько времени отравляло ей жизнь, заставляло красться вдоль стен и оглядываться? Ничтожество. Мелкая жалкая дрянь мешала радоваться солнцу… А она покорилась, восприняла как перст судьбы, как наказание свыше, будто лучшего недостойна.
— Задави его, — приказала она Багериану. И указала на того, другого, там, возле дверей.
— Ты хочешь, чтобы я его задавил, но почему? — спросил он очень тихо, почти шепотом.
Они впервые называли друг друга на «ты». Тут Маргарет почувствовала: страх снова завладевает всем ее существом, словно приступ мигрени, что возвращается, едва лишь перестает действовать болеутоляющее. Багериан припарковался, Бойаваль стоял неподвижно и загораживал дверь. Встречи с ним нельзя было избежать.
— Я боюсь этого человека. Давай посидим в машине, ладно?
Багериан обернулся к ней с удивленным видом:
— Чем он так тебя напугал?
Он говорил спокойно. С насмешливой улыбкой переводил взгляд с нее на Бойаваля.
— Хочешь, я спрошу, что ему здесь нужно?
Бойаваль подошел к машине поближе, чтобы рассмотреть, кто в ней сидит. Маргарет посмотрела ему прямо в глаза. Он улыбнулся ей. И снова встал у дверей.
— Сегодня днем я гуляла в парке, а он неотступно шел за мной.
Багериан распахнул дверцу и хотел выйти, но она удержала его, схватив за локоть. Пусть старинные приятели Бойаваля считали револьвер в серой замшевой кобуре обыкновенным «форсом», незначительной деталью костюма. Кроме него он носил с собой нож со множеством лезвий, и одной из любимых его забав перед началом партии в покер в кафе на Вокзальной улице было положить плашмя левую руку на стол, растопырить пальцы… И втыкать нож в стол между ними все быстрей и быстрей. Если он не поранился, партнеры по карточной игре платили ему по пятьдесят франков каждый. Если же задевал палец, то просто-напросто завязывал его белым носовым платком и садился играть как ни в чем не бывало. Как-то вечером она шла в кинозал казино и грубее обычного велела ему оставить ее в покое, когда на променаде Пакье он заговорил с ней. В ответ он выхватил нож — лезвие выскочило со щелчком — и легонько провел острием между ее грудей. Тем вечером она испугалась не на шутку, стояла перед ним не шелохнувшись. А он смотрел ей прямо в глаза со странной улыбочкой.
![Ульяна Соболева - Пусть меня осудят...[СИ]](/uploads/posts/books/124/124.jpg)
