Карл-Йоганн Вальгрен - Водяной
Я ненавидела уроки физкультуры по понедельникам. Девчонки придирчиво осматривают друг дружку в раздевалке и вовсю комментируют: кто разжирел, кто похудел, у кого грудь больше выросла, у кого волосы появились на лобке. Я была в отстающих: никакой груди, разве что намек на грудь («Ты эти прыщики зеленкой мажь, и все пройдет»), и никаких волос. У меня даже и месячные не начались — так, мазня какая-то. До седьмого класса я вообще избегала ходить в душ, не хотела ловить на себе эти взгляды. Но в седьмом это стало обязательным, вроде как неписаное правило. И хрен с ними, пусть лучше обзывают доской, чем вонючкой. А для парней главное — волосы. Чтобы там, внизу, волосы росли. Чем гуще, тем лучше, и, конечно, голос. Ломка голоса — для них прямо праздник. Кто до девятого класса пищит, тот вроде бы как третий сорт. Некоторые даже пытаются притворяться — Петтер Андреи, к примеру, самый маленький пацан в классе, тот вообще пытается горлом говорить, чтобы звучать повзрослее, не знаю, как он это делает, но звучит просто жутко — глухо и сипло, как из подземелья. Но и то лучше, чем девчачья раздевалка: у нас только и разговоров, у кого какая попа и кто как пахнет.
Я вошла в зал. Физкультурник уже начал таскать толчковые мостики из комнаты для инвентаря. Каролина Юнгман с подружками по баскетбольной команде перебрасывались мячом. Джессика бросила на меня злобный взгляд. Юнас Бенгтссон, футбольная звезда, жонглировал мячом под одобрительные возгласы одноклассников. Меня, как всегда, тут же затошнило. От вони навсегда въевшегося в потолок и стены пота, от страха осрамиться, услышать издевательский смех, упасть на пол, от едкого запаха резиновых ковриков, кожи, канатов, отполированных тысячами рук колец.
Герард со своими прихлебателями занимался стретчингом у шведской стенки. У них был такой вид, будто они только меня и ждали. Я попыталась сделать вид, что не замечаю их внимания, но мне стало очень страшно. Этот страх… за выходные он исчез, пошел навестить кого-то еще, отдохнул, а теперь вернулся с новой силой.
Герард помахал мне рукой, и я покорно подошла.
— Ула говорил, ты начала собирать деньги. Ты времени зря не теряешь, Доска.
Он подмигнул одним глазом, положил ногу высоко на перекладину и начал делать наклоны.
— Думаю, уже собрала.
— И как тебе удалось? Платные отсосы?
Педер ухмыльнулся:
— А ты знаешь, как выглядит идеальная девушка, Герард? Метрового роста и с плоской головой, чтобы было куда поставить стакан с грогом, пока она сосет.
— Описание похоже на твою мамашу, если быть честным.
Педер осекся. Герард опять повернулся ко мне:
— Приятно было поговорить с Л-Г?
— Что?
— Вы же стояли около учительской и вели приятную беседу. Старые друзья остановились посплетничать…
Я промолчала — не поняла, куда он клонит.
— Это Ула так говорит… У вас вроде бы состоялся серьезный разговор, правда, Ула?
Ула подобострастно закивал.
— А Л-Г-то… — хихикнул он. — Прямо вот-вот лапать начнет. Педофил он, что ли? Доске-то на вид больше пяти не дашь.
— Мне это не нравится. — Герард опустил ногу. — Расскажи-ка, о чем вы там щебетали… и отойди немного, от тебя пахнет, а я этого не переношу.
Я обернулась — на нас уставился весь зал. Все те же… Дженифер, она в средней школе была хуже всех, прохода мне не давала. Теперь ходит и сутулится — стесняется своего роста, и правда, за последний год вымахала в настоящую лыжу. Маркус Ларссон, классный шут, его еще называют стервятником или фильтровальщиком, за его привычку выпрашивать бычки: «Оставь докурить!» Никке Вестер, этот помешан на музыке, майка с логотипом «Клэш» и значок с перечеркнутой Каролой Хегквист. На какую-то секунду я увидела Герарда их глазами, совершенно по-иному. Оказывается, он не такой уж высокий, как я себе представляла, щеки розовые, как у ребенка, безволосые руки и ноги. Блондин, но глаза не голубые и не серые, а какие-то светло-коричневые, почти желтые. И вовсе не такой здоровенный, как Ула, к примеру, а кисти рук просто-напросто маленькие, как у девчонки. О каком-таком «клубке» болтала Джессика? Что они там разматывают?
— Я тебе одну вещь скажу, Доска… я уже почти поверил, что ты в пятницу нам не врала… что это не ты настучала. Думаю, наверное, и правда не ты, очень уж убедительно ты отрицала… так это называется? Убедительно? — Он с усмешкой оглянулся на своих лакеев. — И еще я подумал, ну что ж, она даже хочет заплатить, чтобы ее братца оставили в покое, хорошая, наверное, девочка. А тут Ула видит тебя с Л-Г, и меня опять грызут сомнения.
— Я насчет Томми спросила — не знает ли он, что с Томми.
Герард поставил на перекладину другую ногу. Вокруг нас кругами ходил Патрик Лагерберг со своей набриолиненной под яппи причесочкой, но достаточно было одного взгляда Герарда, чтобы Патрик перешел на другую сторону зала — с независимым видом, но довольно быстро.
— Да… ты, значит, спросила насчет Томми. Это ты так говоришь. Допустим, это твоя версия… А может, ты врешь? Люди врут иногда… придумывают разные небылицы. Про меня, к примеру. Знаешь, что про меня говорят? Что я якобы живьем сжег котенка. И кто-то, судя по всему, донес Л-Г. И заодно наговорил кучу разных вещей, еще похуже. И это заставляет задуматься…
Он опустил ногу, прислонился к стене и приступил к растяжке голеней.
— Разных вещей, о которых ты даже и знать не знаешь, Доска. Но я понял это только в пятницу вечером, после того как побывал у ректора. И я подумал — ну нет, это ну никак не могла быть ты…
Я покосилась на Педера. Совершенно непроницаемая физиономия. Ула — то же самое. Морды, как из камня.
— Хотя… насчет котенка могла настучать ты, а насчет всего остального — кто-то другой… Вполне возможно. И вдруг ты ни с того ни с сего стоишь и болтаешь с Л-Г… не знаю, что и думать. Что ты есть, кто ты есть…
Он вздохнул и откинул упавшие на лоб волосы. Ресницы длинные, как у девчонки.
— Не знаю, что и думать, — повторил он. — Но договор есть договор. То есть деньги ты мне должна отдать. Увидимся в раздевалке через полчасика.
И помахал несколько раз обратной стороной ладони — иди, мол, иди… как от мухи отмахнулся. И продолжил свой идиотский стретчинг. Я старалась избегать их весь урок. Вообще старалась ни о чем не думать и ничего не планировать. Самое главное — не бояться. Страх все равно где-то здесь, прячется в углу… надо что-то делать, не привлекать внимания. Держалась поближе к учителю, делала вид, что хочу во что бы то ни стало улучшить технику толчка при опорном прыжке — мол, ничего важнее для меня в мире нет. Смеялась в хоре, когда кто-то неуклюже приземлялся задницей на козла и потом сползал на другую сторону. А вот Петтер Бенгтссон сделал заднее сальто на батуте — надо притвориться, что я в восторге. Надо посочувствовать Матсу Ингельстаду — он разбежался и остановился как вкопанный, как лошадь перед препятствием, — вблизи козел показался ему слишком высоким. И посмеяться шуткам Маркуса — у этого, кстати, тоже голос еще не ломается, совсем детский, и он тоже изо всех сил старается басить. В общем, надо быть как все, одной из многих… будь это так, насколько легче было бы жить.
Герард появился у моего шкафчика за пять минут до назначенного срока.
Он был один — что-то подсказывало мне, что он велел Педеру и Уле держаться подальше.
— Покажи, — приказал он.
Я достала плеер. Он даже и не посмотрел.
— Где ты его взяла?
— Мама подарила в субботу. Ни разу даже не включала. Даже ценник на месте. Настоящий «Walkman».
— Я не слепой. Вижу, что не тостер. И что мне с ним делать? Я музыкой не интересуюсь. Музыка — это для пидоров вроде Никке Вестера. А денег сколько?
— Пятьсот. Плеер стоит тысячу двести. Итого тысяча семьсот.
— Давай сюда.
Я протянула ему конверт. Он даже не открыл, сунул в задний карман брюк.
— А как братишка?
— Нормально…
— Я просто спросил. Нелегко, наверное, в этих вспомогательных классах… и все такое. Немножко недоразвитый, да? Конечно, трудно ему понять, как одно с другим связано… и еще недержание. Так, что ли, это называется? Когда взрослые парни штаны мочат.
Я не ответила — пыталась определить, где же теперь прячется мой страх. Вроде бы в шее, она совершенно затекла.
— И папаша в тюряге. Знаю, знаю — в тюряге. Некому за вами присмотреть, бедолаги. И мамаша целыми днями дежурит у «Системета». Постоянный клиент, так сказать.
Он прислонился к шкафу и пристально смотрел на мое левое плечо. Протянул руку и снял что-то. Волос, что ли.
— А ты сама-то как думаешь, Доска, кто бы это мог настучать? Ну, если тебя исключить… Нас же всего шестеро было тогда у киоска.
— Откуда мне знать!
— А ты и не будешь знать, пока я сам для себя не решу. Скажи-ка мне… кто больше нервничал? Педер или Ула?
