Марти Леймбах - Дэниэл молчит
— Вы это делаете сами? — ахнула я в изумлении.
Неужели кто-то готов в таком признаться? Жутковатый тип, определенно. В голову поползли мысли о ядовитых зельях в чулане и покойниках под половицами.
Картуэлл кивнул, слабо повел рукой — мол, не в моих правилах хвастать — и указал на громоздкие кресла у стола: располагайтесь.
— Девочка не по годам разговорчива, верно? — Он открыл папку с именем Эмили. Результаты теста он отбубнил, как диктор — метеосводку.
Я отметила его привычку беспрерывно что-то перебирать на столе: за две минуты разговора он сдвинул пресс-папье из левого нижнего угла в правый верхний, выложил карандаши в строгом порядке, провел тыльной стороной ладони по промокашке, выровнял стопку листков для заметок и навел порядок в разложенных сбоку визитках. И пока он разъяснял нам суть результатов теста, я никак не могла сосредоточиться, сбитая с толку его болезненной и неестественной суетливостью. Он еще и ногти наверняка грызет.
— А вы видели рисунки Эмили? — спросила я.
Помимо контрольных листков в папку Эмили попала добрая дюжина ее рисунков: здесь и Микки-Маус, и Дональд Дак, и пес Плуто, и несколько вариантов Дамбо, порхающего в небе. Я принесла рисунки, так как твердо уверена, что в них проявляется личность Эмили, ее интересы, все, что делает ее такой, какова она есть. Я не сомневалась в гениальности своей дочери, однако мистер Картуэлл лишь сдвинул брови, глянув на рисунки.
— Да. Гм. Э-э-э. Красиво, — промямлил он, будто перед ним возникла груда дурно пахнущей туземной снеди, пробовать которую на вкус у него не было ни малейшего желания. — Вернуть их вам? — И он протянул листки через стол.
Я уже была готова толкнуть речь о важнейшей роли искусства в развитии Эмили, как вдруг Стивен наступил мне на ногу, подавая тайный знак: «больше ни слова». Стивен не часто затыкал мне рот, хотя и не мог избавиться от опасной для собственного здоровья манеры умалять мое мнение. Сейчас, однако, он здорово просчитался: не в том я была настрое — Картуэлл здорово завел меня своими уверениями, что Эмили, мол, не грозит отставание из-за «проблемных» детей, благо школа тщательно отсеивает таких учеников. Да еще эта его возня с барахлом на столе. У него у самого проблемы, зудела в голове мысль. Какой он серьезный, мрачный, точно об аттестации нейрохирургов речь ведет, а не о детях. Откашливается постоянно, да громко так, будто из пушки стреляет. Ботинок Стивена упорно давил на мою ногу, и в конце концов я решила, что эта помеха как раз из тех, от которых нужно избавляться немедленно. Словом, пока Картуэлл разглагольствовал о своей распрекрасной школе и отсеве «проблемных» детей, я подняла зонт — старомодный, с длинным, заостренным кончиком — и сделала выпад, стараясь попасть Стивену по ахиллесову сухожилию.
Если на лице мужа и отразилась боль от моей атаки, то едва заметно. В другое время я преклонилась бы перед ним за такую выдержку. Только очень уж он пекся, что о нас подумают. Не позволил себе ни отодвинуться, ни попросить пощады, чтобы не уронить себя в глазах директора.
— Ни о чем не волнуйтесь, Эмили у нас понравится, — заверил Картуэлл, не ведая о битве под столом.
Стивен бросил на меня быстрый взгляд, явно предупреждая, что ему не до шуток, чем разозлил неимоверно. Я напомнила ему, что он у меня на крючке, — проще говоря, хорошенько ткнула зонтом ему в ботинок.
— Даже в самую младшую группу мы не принимаем детей, требующих особой заботы, равно как детей с проблемами в поведении, — гнул свое Картуэлл, а Стивен тем временем с приличной силой лягнул зонт.
Картуэлл запнулся:
— Вы слышали? Какой-то странный звук…
— Это какой же? — осведомилась я. — Как будто кто-то лягнул зонт?
Пока Картуэлл расписывал таланты учеников, рассвирепевший Стивен двинул мне по туфле носком ботинка. Я опять пустила в ход зонт; Стивен продемонстрировал потрясающее самообладание, не подав виду, что получил порядочный удар по лодыжке. Даже кивнул несколько раз, соглашаясь с мудрецом Картуэллом: разумеется, проблемных детей нужно отсеивать, как же иначе. Потому-то мы и здесь. Это одна из причин.
— У вас ведь двое детей, если не ошибаюсь? — спросил Картуэлл. — Сына зовут Дэниэл? И сколько Дэниэлу лет?
— Три, — поспешил ответить Стивен.
— Прекрасно, прекрасно. Значит, скоро составит компанию сестре.
Я собралась объяснить, что Дэниэл как раз такой ребенок, перед которым двери этой школы закрыты, но Стивен, рискуя остаться калекой, снова наступил мне на ногу. Я повернула голову, посмотрела ему прямо в глаза. И шарахнула мужа зонтом с такой силой, что он невольно ахнул.
— Теперь я точно что-то слышал! — вскинулся Картуэлл. — А вы?
— Пожалуй, — подтвердила я. — Как будто кость треснула.
Картуэлл неспокойно хохотнул, с дотошной аккуратностью, листок к листку, собрал все бумаги в папку Эмили и поднял голову, переводя взгляд с меня на Стивена.
— Пожалуй, нам пора. — Стивен поднялся.
Всю дорогу к выходу мужчины делились воспоминаниями о собственных днях в подготовительной школе, похмыкивали изредка — дескать, времена изменились. Я поняла, что они ударили по рукам, сделка совершилась. Выйдя на улицу, я едва не взвыла в голос от возмущения, до того мне не понравился этот странный директор. Вот уж напыщенный тип! Как можно отправлять нашу девочку в школу, руководитель которой засовывает корабли в бутылки и твердо обещает оградить детей от общения с такими, как мой сын?
Увы, ту битву я проиграла. Легкая хромота не умерила решимости Стивена: Эмили будет учиться в престижной школе.
Подросток-аутист из Букингемшира откусил отцу большой палец руки. Я прочла об этом в газете на пути домой после встречи с Картуэллом. Палец нашли и пришили, а мальчик сбежал из дома.
Палец-то нашли, а парня?
В Америке молодой человек с диагнозом «аутизм» зашел в банк и приказал: «Руки вверх!» — прицелившись в служащих пальцем вместо пистолета. При задержании его убили, поскольку он отказался сложить «оружие».
В суде родителям объяснили, что ничьей вины в гибели их сына нет. Его убили за попытку вооруженного нападения, хотя в качестве огнестрельного оружия выступал палец. Иными словами, «такое случается».
Автоответчик произнес голосом Стивена:
— Мэл, послушай, мне жаль…
Он продолжил, когда я подняла трубку:
— Я просто не хотел, чтобы ты все испортила…
— Значит, ничего тебе не жаль. Свое гнешь. — Я отключилась.
Он позвонил позже:
— Ты ж меня ударила!
— Продолжаешь гнуть свое. — Я бросила трубку.
Но к вечеру взгрустнулось, слезы на глаза, боевой пыл улетучился. Я вышла посидеть на крыльце с Дэниэлом. Его так и тянуло к железным перилам. Вскинув голову, он разглядывал их, затем опускался на корточки — и резко выпрямлялся, как чертик на пружинке из коробки с сюрпризом. Казалось бы, ничего страшного, если бы это не длилось добрый час. И, судя по блеску его глаз, устремленных на параллельные прутья перил, энтузиазма у него хватило бы еще на час, чего я, конечно, не позволила. Сидя на крыльце, я думала о том, что могу и ошибаться насчет той школы. Наверное, Эмили нужен хороший старт, и если эта школа обеспечит ей такой старт, пожалуй, не стоит возражать. Эта мысль раздражала меня, расстраивала. Не сильнее, впрочем, чем мысль об Эмили, запертой в четырех стенах со мной и братом-аутистом.
Из-за поворота показался Стивен: мобильник прижат к уху, в другой руке дипломат; широкий, уверенный шаг. Заметив меня на крыльце, он остановился.
— Ты что здесь делаешь?
— Извини за безобразие с зонтом.
Он мотнул головой.
— За все извини.
Полночь, а мне не спится. Светится циферблат будильника, урчит холодильник, за окнами с гулом проезжают редкие машины. Грудь Дэниэла поднимается и опускается, моей щеке тепло от его дыхания. Я смотрю на спящего сына и желаю ему только одного: пусть будет нормальным. Вот и все. Самым обычным ребенком. Не звездой, не гением, просто маленьким мальчиком.
Секундная стрелка перепрыгивает от двенадцати к следующей цифре, издали доносится бой башенных часов. Дэниэл меня не слышит, но я все равно обращаюсь к нему:
— Вот и наступило завтра.
На эскулапе новехонькие кроссовки, ослепительно желтые, будто он два гигантских банана к ногам прицепил. Строгий темный костюм явно против экстравагантных товарок. Джейкоб сам приехал ко мне. То есть я позвонила ему, поймав перед самым уходом в спортзал, но не смогла произнести ни слова, даже назвать собственное имя. Прижимала трубку к уху, слушала его многократное «алло, алло» и молчала. Боялась вторгнуться в его день, в его рабочий график, в его налаженную жизнь. Он вычислил меня, отыскав номер с АОНа в списке своих пациентов, положил трубку, сел за руль, приехал сюда.
