Андрей Левкин - Вена, операционная система
Собственно, это происходит и так, потому что запрос на такие штуки есть всегда. Будто в самом деле есть не то душа, не то канистра, которую надо наполнять переживаниями места и времени. Практически индустрия. Хотя там как раз наоборот: условную душу, как социальный эрзац утраченной субстанции, обычно и употребляют для украшения времени и места. Души производят свои безделушки, те станут новыми кодами, в которые будут упакованы новые субстанции. Что еще они могут зафиксировать собой, как не время и его обстоятельства? Каждый уверен в своем существовании, потому что он упаковывает время, лично производя собственное окисление, продукты которого уходят в общественный социум. Где и замусоривают жизнь.
При определенных навыках можно наделять коды произвольными и безответственными значениями. Космос в виде ящика, ностальгия в виде шестнадцати бусинок. Если бы их было семнадцать, то это стало бы уже ревматизмом. Или иногда никакого кода вообще не предполагается, а тут просто штучка, которая покажется кодом. Это прагматическое развлечение, ведь заодно дотрагиваешься до своей недозатвердевшей субстанции, а ее приятно ощущать. Становишься субъектом двойной природы, и вторую природу себе надо обустраивать самому: всё – дело.
Представишь себя зайчиком с лиловой левой задней ногой, пусть даже смысл креации данного зайчика состоял в том, чтобы потеплеть примерно на полтора градуса, но – заодно – вот он еще и зайчик, частично лиловый. Или превратиться в большую металлическую женщину, держащую в руке der Strauß der Vergissmeinnichte, то есть букет незабудок, – тоже возникнут какие-то ощущения, совсем уже неизвестные. Или вообразить себе хождение между спагетти, по дну тарелки: просто потому, что субстанции захотелось ощутить, как это бывает – ползти по теплой миске среди сливочного масла и перекатываться через валики макарон.
Разумеется, вышепридуманная по случаю линейка похожа на уже цитированный пункт 5.64 («Das Ich des Solipsismus schrumpft zum ausdehnungslosen Punkt zusammen, und es bleibt die ihm koordinierte Realität»). Но оснований считать, что речь идет об одном и том же, нет. Рассуждения вокруг примерно того же самого были всегда, но они всегда были разные и о разном. Какой тут, в моем случае, солипсизм. Например, какой смысл солипсисту для своих размышлений отправляться в Вену? И то сказать, дело к полудню, одиннадцать уже точно. Пора на улицу, ничего, что простуда. Вена все же, солнце.
Эти рассуждения, мне кажется, были прекрасны, но остался вопрос: а как, собственно, субстанцию ощущать постоянно? Как с ней связаться прямо, когда это особенно необходимо? Как устанавливается контакт: через звук, цвет, запах? Через какие именно?
Naschmarkt
Пусть теперь будет Нашмаркт, раз уж сегодня он работает, да еще и солнце. Ничего, что простуда. Похожу и с температурой: буду являть собой субстанцию без отчетливых краев и мыслей среди материального переизбытка. Колыхаясь студнем при ходьбе.
Naschmarkt – ровно над замурованной частью реки Вена. Их два: постоянный продуктовый с лавками и харчевнями, а на дальнейшей – от центра – части по субботам раскладывается Flohmarkt, блошиный. Он возле станции метро «Kettenbrükengasse», U4.
Туда можно идти по Второй линии мимо Музейного квартала, далее – мимо Академии художеств (она будет на другой стороне улицы), до Сецессиона и – справа уже Нашмаркт. Но можно иначе: по узкому переулку, в котором стоит пансион, оставляя Музейный квартал слева. Свернуть направо, на Линдергассе, затем налево на Штифтгассе, дойти до Мариахильф. Перейти на другую сторону, а там будет проходной двор с магазинами: несколько дворов, которые выводят к уличному лифту, который спускается как раз на улицу, ведущую куда надо. Лифт, понятно, не обязателен, там есть и лестница. Дальше надо пройти мимо детского сада, потом будет квартал, в котором пахнет конским навозом (там конюшня, где стоят толстые белые лошади, катающие вокруг Хофбурга), ну и Нашмаркт, причем – в точке, где слева уже закончилась продуктовая часть, а справа начинается блошиная. Но вот где сворачивать во двор на Мариахильф – я не помнил точно. Кажется, перед входом во двор стоит какой-то женский манекен с алыми губами, а внутри двора первый этаж, где лавки по всему периметру выкрашены темно-зеленой краской. Если ориентироваться по Мариахильф, то это чуть дальше от центра, чем Stiftkirche (она осталась на другой стороне) и напротив дыры в ряду домов (дыра не такая уж большая, один дом вынули, его контуры еще видны на боковых стенах), а на тротуаре в середине там дерево. Но если дыру уже застроили? Да, совсем непонятно с местными топографическими правилами: очень короткий и узкий переулок, в котором пансион, был, оказывается, не переулком, но улицей: Museumstrasse. Никакой логики по части гассе-штрассе явно не существовало. Предположение о роли имперского величия в наименованиях сломалось.
Раз уж в этом тексте внутри еще и частный путеводитель, то вот описание Нашмаркта: это постоянно действующий продуктовый рынок с положенными ему лавками. Имеются также и харчевни, разного сорта. Они стоят вне зависимости от своего ранга, где уж какая оказалась. Есть даже почти шикарные. Хорошо кормят во всех, но вот по воскресеньям не работает ни одна. Еще проблема с туалетами, уличный вечно сломан/закрыт, а в харчевнях удобств нет. Ну, ни в одной из трех, где я бывал.
Блошиный Нашмаркт оказался мероприятием очень массовым. Что ли восемь рядов столиков-лотков уходили вдаль не менее чем на полкилометра, начинаясь от станции Кеттенбрюккенгассе и, надо полагать, до того места, где река Вена появляется из-под земли. Да, тут решена физиологическая проблема Нашмаркта: есть тут туалет, на входе в метро.
Вниз по реке к Карсплац – продуктовый Naschmarkt, вверх – Flohmarkt. Сколько там народу, торговых мест и много ли предметов – сразу не поймешь, вокруг людей столько, что они не то что загораживают перспективу, а продвигаться сложно. И все это блестит, поскольку на лотках много различного стекла – посуды, хрусталя, картин, упакованных в стекло, – а солнце резкое. Еще и металлические поверхности, да и пластмасса блестит не хуже стекла. Что до разложенных вещей, то доминирует обычный для блошинок временной отрезок, с конца XIX века по шестидесятые прошлого. Или даже свежее, но это уже специальные предложения: например, стол, накрытый синей скатертью, на нем плотно разложены сияющие хирургические инструменты. Нет, 1960-ми не заканчивалось; видимо, с тех пор время пошло быстрее, и совсем старьем уже выглядели и диски с компьютерными играми чуть ли не первого поколения для PlayStation, и игрушки семидесятых – явно связанные с мультсериалами. Или вот зачем-то была ксерокопия филармонической программки юбилейного вечера Караяна, случившегося вообще год назад.
Все это очень мило, а массовость, как одушевленных лиц, так и неодушевленных предметов, затягивала в себя: так можно утонуть, например, в куче зерна, не говоря уже о горе снега. Скорее все же первое, учитывая повышение моей температуры – то ли простудное, то ли от физического трения с многочисленными венцами, между которыми надо было протискиваться (рассматривают экспонаты внимательно и неторопливо; а может, приходят именно затем, чтобы потолкаться, – где такой телесный контакт у них тут еще возможен). Надо полагать, температуру подогревали и эманации выложенных здесь штук. Ход мыслей, которые начались в пансионе, хотя и был немного сбит дорогой, но продолжился, теперь уже намереваясь уйти в принципиально тупую глубину с обязательной для нее бессмысленностью, но ведь именно это и вызывает самые сильные чувства у любого мыслящего существа. Что может быть тупее, чем думать о ходе времени и его необратимой силе, глядя на выкладки блошиных рынков?
Ах, в пансионе возникали строгие и красивые мысли, а здешние уже походили на резиновых надувных лягушат. Условно зеленый лягушонок, к нему приклеен тонкий шланг, на другой стороне которого – помпочка рода клизмы. Давишь на нее, лягушонок подпрыгивает, желая привлечь к делу методику В. Беньямина и классифицировать возможные опции данного места:
– Здесь можно приобрести себе дополнительную память. Купить, например, бытовую финтифлюшку, а потом – будто она всегда была твоя.
– Также здесь лежит вполне сконцентрированное как таковое (см. выше про временной диапазон вещей). Как его забрать себе – неведомо, но то, что оно тут лежит, – все равно хорошо.
– Просто объекты искусства, сделавшиеся таковыми уже и по причине своей невоспроизводимой теперь чудаковатости. Тут та-а-акие странные пепельницы, например: совершенно разлегшаяся на боку худая и длинная серебряная дама в бальном платье, которое – аккуратно разложенное – и является местом, куда стряхивать пепел.
– Некоторые из предметов представляли чувства и отношения, которые теперь не найдешь, да и не понять. Например, обычные плюшевые звери, но – с такими выражениями морд, которым трудно поставить в соответствие какую-либо из известных эмоций. Может быть и так, что сделаны-то они были понятными, а уже процесс неконтролируемого старения добавил их лицам неизвестные чувства.
