Михал Вивег - Лучшие годы - псу под хвост
— Встаньте, дети! — воскликнула товарищ учительница Елинкова, когда ее коллега из старших классов появилась в дверях.
— Садитесь, дети! — улыбнулась товарищ учительница Шперкова. — Я пришла послушать, как хорошо вы читаете.
Когда вроде бы случайно дошла очередь до Квидо, ему достались три короткие фразы о зеленой горошине. Непроизвольно имитируя Владимира Шмераля в роли Пия XIII, он вдумчиво прочел их.
Учительницы переглянулись.
— Не хотел бы ты со старшими детьми читать хорошие стихи? — спросила Квидо товарищ учительница Шперкова.
— По правде говоря, не знаю, — ответил Квидо. — В конце концов, это исполнительское искусство, а я хочу попробовать написать что-то свое.
— Писать ты можешь и после выступлений, — несколько опешив, сказала товарищ Шперкова. Хотя она и была уже о нем наслышана, все же личная встреча с ним — нечто другое.
— Не знаю, — сказал Квидо. — Еще подумаю.
— Ну хорошо, подумай, — сказала учительница Шперкова несколько чопорно.
Ее коллега заговорщицки подмигнула ей.
— Вы могли бы выступать на пару с Ярушкой, — предложила она Квидо. — Ярушка тоже прекрасно читает.
Интерес Квидо к декламации — как справедливо предположила учительница — несколько возрос.
— Может, она не захочет.
— Как это — не захочет? — засмеялась учительница, порадовавшись своей педагогической удаче. — Ярушка, поди сюда!
Ярушка, послушно подбежав, остановилась перед учительницами. Ее косички еще с минуту раскачивались. Квидо улыбнулся, но Ярушка на него не смотрела.
— Ярушка, ты хотела бы читать хорошие стихи?
Ярушка робко кивнула и опустила глаза.
— Хотя ангажемент двух первоклассников в истории кружка был беспрецедентным, Шперкова не колебалась, — рассказывал впоследствии Квидо. — Ярушка и я в тот же день были приняты.
Когда Квидо еще на веранде «Караулки» немного смущенно напяливал на себя голубую рубашку с октябрятским значком, мать его даже не улыбнулась, напротив, выглядела весьма серьезной.
— Это будет в школе? — спросила она.
— На собрании, — сообщил Квидо.
— Ну-ну.
Отец Квидо зашел на веранду с целой охапкой плашек, из которых задумал смастерить ящик для обуви.
— Почет и уважение красному флагу! — сказал он, заметив приготовления Квидо.
Жена окинула его выразительным взглядом.
— А что вы будете читать? — поинтересовалась она.
— Разное, — сказал Квидо не очень охотно.
— Естественно, в суть проблемы я тогда еще не вдавался, — рассказывал спустя годы Квидо, — но уже чувствовал, что в этой декламации есть какая-то лажа.
— А ты что прочтешь?
— «И гордым будь!»[23]
— «И гордым будь, что выстоял, что ложью не осквернил уста и грудь свою», так ведь? — вспомнила мать Квидо собственное детство, наполовину проведенное на радио в ансамбле Дисмана.[24] — Н-да, — задумчиво сказала мать Квидо. — А кто прочтет «Ленин — маяк, Ленин — набат»?[25]
— Ярушка, — сказал Квидо и покраснел.
Для всех присутствующих на собрании, а стало быть не только для коммунистов, участие пионеров — поющих и декламирующих — столь самоочевидно, как лимонад на столах, но маленький Квидо, который в революционных стихах Неймана и Скалы находил столь же мало смысла, как и в простых фразах букваря, читал их с таким вдохновенным проникновением, какого до сей поры они не знали.
— Кто этот чокнутый малец?
— Да это отпрыск адвокатши и того инженера.
— Чешет как по писаному!
— Во дает!
— Вы только поглядите на этого шпингалета!
— Ну и навострился, паршивец!
Пусть иные реплики и были весьма нелицеприятными, одно было несомненно: люди заметили вдохновенного чтеца и запомнили.
— С этого собрания меня и запомнили, — объяснял потом Квидо брату. — Так сказать — в благоприятном контексте. Благоприятном — для отца! Оба они делали ужасно снисходительный вид, какой напускают на себя родители, когда их чадо выбирает безвкусную игрушку, — им самим она ни капли не нравится, но, коль скоро он выбрал ее, не хотят ему в ней отказывать. Однако отцу это пришлось весьма кстати — и потому он мне не мешал, да, слово найдено: они просто не мешали мне. Я, братишка, выполнял за них грязную работу один раз «И гордым будь!» для коммунистов завода, два раза «Песнь мира»[26] на уличном комитете — и папаша мог лететь в Лондон!
— Перегибаете палку, — сказал редактор Квидо. — Как всегда, перегибаете палку. Да и есть ли вообще смысл терять на это время, — присовокупил он.
— Ясно, перегибаю, — сказал Квидо. — Но этим хочу вам показать, какие компоненты могли взаимодействовать тут наряду со всем прочим. Для вас это, возможно, прозвучит бессмысленно, но я по-прежнему убежден, что моя декламация стихов для коммунистов, покупка собаки у Шперка и отцовский футбол были, я бы сказал, тремя источниками и тремя условиями его последующей короткой карьеры.
3) — Так как живется-можется, товарищ? — смеялся Шперк, подсев на минутку к отцу Квидо в заводской столовой.
— Хорошо, спасибо, — сказал отец Квидо. — В самом деле, несравнимые вещи — прежняя веранда и теперешнее жилье.
Хотя он и был искренно благодарен Шперку, ему, однако, неприятно было показывать людям, что он с ним на дружеской ноге.
— Флаги были у тебя, видел, — ухмылялся Шперк.
— Были, — сказал отец Квидо.
— Но вообще-то тебя не видно, — напомнил ему Шперк. — Ты в футбол играешь? Мне нужен кто-нибудь в «Б».
— Я уж вам говорил, что никогда не играл, — пожал плечами отец Квидо. — Разве что в армии, но об этом лучше не вспоминать.
— Ну ладно, — улыбался Шперк, — значит, футбол исключается?
— Разумеется. Упаси бог!
— Ну, будь по-твоему, — сказал Шперк. — Нет так нет. Но собаку ты должен у меня купить — уговор дороже денег.
— Ну что вы! — испугался отец Квидо. — Я же вам говорил: жена травмирована собаками.
— Да брось ты! — хохотнул Шперк. — За три тыщи такую овчарку! Деньги не к спеху, не бойся!
— Не о том речь. Жена как огня боится собак. Это я серьезно. Как-то одна искусала ее, она даже в больницу попала, кошмар какой-то! — в отчаянии импровизировал отец Квидо. — Какая там еще собака!
— Говорю же тебе — не собака это! — сказал Шперк несколько раздосадованно. — Щенок! Завтра зайди ко мне!
— Значит, ты считаешь, — сказала в тот вечер мать Квидо своему мужу, — что я, у которой при виде непривязанного пса любой породы преждевременно начинаются месячные, горю желанием приобрести для нас собаку, причем именно овчарку?
— Нет, я далек от этой мысли, — удрученно сказал отец Квидо.
— Или ты считаешь, что наш Квидо мечтает об этом? Квидо, у которого при неожиданном собачьем лае начинается непроизвольное мочеиспускание, а то и хуже того?
— Нет, я и этого не считаю, — вздохнув, сказал отец Квидо.
— Или, может, о здоровенной овчарке мечтает маленький Пако? Он что, выразил тебе свое желание в какой-нибудь форме?
— Нет, совсем нет!
— Стало быть, в нашей семье о собаке мечтаешь ты один!
— Да не мечтаю я о собаке, — возразил отец. — Я хочу лишь получить приличную работу.
— Постой, — удивилась жена, — объясни мне, пожалуйста. Значит, ты не хочешь эту собаку? Ты тоже не хочешь ее? Выходит, никто из нас не хочет ее, но, несмотря на это, она будет у нас? Несмотря на это, ты завтра пойдешь за ней? Почему?
— Я же объясняю тебе: чтобы я мог делать свое дело!
— И чтобы ты мог делать свое дело, ты должен купить у Шперка за три тысячи это косматое дозволение?!
— О боже! — простонал отец Квидо. — Разве я виноват в этом?
Сразу было ясно, что редактора осенила какая-то мысль.
— Так его перетак! — воскликнул он. — Только теперь до меня дошло! — Он громко хлопнул себя по бедрам и энергично поднялся с кресла. — Я все время вас журю за минимальную самоцензуру, возмущаюсь, что вы придерживаетесь лишь минимальных ограничений, но на самом-то деле для вас не существует вообще никаких ограничений. Вы вообще не признаете никакой цензуры!
— Да, — вынужден был согласиться Квидо, — пока действительно я не очень, но…
— Стало быть, — перебил его редактор, — вы как бы бьете наотмашь, режете правду-матку, ни с кем и ни с чем не церемонитесь и даже готовы смириться с тем — ибо не так уж вы наивны, чтобы не понимать этого, — что я буду потом по-иезуитски вычеркивать из вашего текста все эти штучки, не так ли? Что вы на это скажете?
— Да вроде бы так, — сказал Квидо, идя на попятную.
— То-то же! — воскликнул редактор и драматически понизил голос: — Однако потом, потом черкать уже не получится!