Роберт Уильямс - Корень всех зол
Глава 14
Все бы, наверное, оказалось проще, если бы я чаще имел дело с трудностями и неурядицами других людей, но кроме маминых истерик, которые по-прежнему оставались вне моего разумения, ни с чем подобным я особо не сталкивался. У меня не было друзей, обремененных проблемами; честно говоря, у меня вообще почти не было друзей. Со временем я привык считать себя человеком-невидимкой. Может, мои «исчезания» проходили так успешно, что я и вправду стал потихоньку стираться из реальной жизни? Иногда у меня возникало подобное чувство. Мама говорит, что я не из тех, к кому люди тянутся, что я как дротик, который не втыкается в мишень, как магнит, который только отталкивает. По ее словам, это у нас семейное, однако мне такое положение вещей кажется несправедливым: ее-то одиночество полностью устраивает, а меня иногда просто сводит с ума. Иногда мне хочется чего-то большего, чем книги, «исчезания» да дурные мысли, — хочется шума голосов вокруг, веселья, которое заглушало бы все остальное. Но ничего такого у меня никогда не было. И порой мне становится одиноко — да и как иначе? Правда, почти сразу после переезда в Рейтсуэйт я встретил Фиону — уже удача, — но мы иногда не видимся по целым дням, а когда встречаемся, можем не переброситься и словом, просто бродим по карьеру с ее наушниками в ушах, слушая музыку — каждый свой канал. В школе мы вообще почти не общаемся. Я знаю, что она считает меня странным, как и большинство остальных; впрочем, ее это не волнует — наверное, потому, что она и сама выпадает из своего окружения. Фиона слишком умна для своей семьи, для отца, для придурков-братьев, так что они почти не разговаривают. К ней много кто набивается в друзья — она очень красива, — но ей плевать. Она просто плывет по течению и при первой же возможности сделает отсюда ноги. Она выжидает, она уже на низком старте, а там только мы ее и видели.
Кроме нее мне мало и редко с кем удавалось подружиться. Когда мы переехали в Рейтсуэйт, я меньше года проучился в начальной школе Сент-Эдмунд, а потом перешел уже в старшую. Про первую я почти ничего не помню, кроме того, что она была на другом конце города — во всех остальных свободных мест не оказалось. И учителя, и одноклассники отнеслись ко мне вполне нормально, но все они друг друга знали уже сто лет, а я пришел за каких-то несколько месяцев до окончания, поэтому чувствовал себя не в своей тарелке и держался скованно, так что настоящих друзей не завел.
В старшей школе, правда, дела поначалу пошли неплохо — может быть, потому, что там все оказались новичками и прилагали больше усилий, чтобы сойтись поближе. На какое-то время у нас сложилась компания из трех человек — я, Льюис Джонсон и Нэтан Пирс, — и несколько месяцев мы были прямо не разлей вода. Льюис, как и я, любил книги, и мы постоянно встречались в библиотеке на большой перемене. Из всей параллели нас таких оказалось только двое парней, и понемногу мы сдружились. Нэтан переехал в Рейтсуэйт через пару месяцев, в первый же свой день в школе тоже зашел в библиотеку, наткнулся на нас и быстро стал третьим членом группы. Мы всегда были вместе, начали даже понемногу выбираться за пределы читального зала в поисках того, что еще могла нам предложить школьная жизнь.
Сперва все шло здорово, однако постепенно я начал чувствовать себя лишним, слабым звеном нашей компании. Льюис и Нэтан жили по соседству, а я — на другом конце города. Выходные и праздники они проводили вместе, оставались друг у друга на ужин и с ночевками. Они обменивались между собой дисками с музыкой и компьютерными играми, потом обсуждали их, а я иногда был просто не в курсе, о чем идет речь. По правде говоря, я вообще никогда не чувствовал себя с ними по-настоящему свободно. Они понимали друг друга с полуслова, смеялись одним и тем же шуткам, мгновенно улавливая смысл, а до меня не всегда доходило сразу — погруженный в свои «исчезания», я не успевал вовремя вынырнуть из них. Я нарушал общий ритм. А уж когда все мои мысли крутились вокруг погибшего по моей вине мальчика — в такие дни, я знал, со мной и вообще невесело и толку от меня в компании мало. Было и кое-что еще. Нэтан и Льюис всегда носили все новое, с иголочки, и дорогое — аккуратные надписи на груди слева, ни в коем случае не бросаясь в глаза, тем не менее четко давали понять, что вещь стоит немало. Сразу становилось ясно — деньги в их семьях водятся, не то что у нас. Из моей одежды бульшая часть была куплена на рынке или в тех же магазинчиках, в которые ходили Джейк и его мать. Не то чтобы я жаловался, тряпки меня особо не волновали, но, когда мама говорила, что по виду мои вещи не отличишь от фирменных, я знал, что это не так. Дешевку всегда распознаешь издалека.
В гостях у своих друзей я побывал только однажды. Мы все спланировали, суббота намечалась грандиозная. Обедать мы собирались у Льюиса, а ужинать — у Нэтана. Дома у обоих оказались новенькими, отдельно стоящими коттеджами, хоть и в разных концах того района, но практически неразличимыми на вид, и даже пахло в них одинаково. Еще никогда меня не окружало столько новых вещей разом, идеально сочетающихся друг с другом, и каждая на своем месте. То же и в комнатах у ребят — я знал с их слов, что они сами выбирали и мебель, и цвет стен. Помню, у Нэтана я увидел полку с книгами, гордо выставлявшими напоказ невыцветшие и неполоманные корешки. Я взял полистать одну, вторую — никаких библиотечных штампов. При входе в оба дома требовалось снимать обувь и оставлять у порога. Я на это совсем не рассчитывал, и через дыры в носках у меня выглядывали пальцы. Никто ничего, конечно, не сказал, но я уже ненавидел это место, где приходилось сверкать продранными носками и ставить свои старые дешевые кроссовки рядом с их, новенькими и дорогими. Даже с матерями мальчиков я чувствовал себя не в своей тарелке — обе были такие жизнерадостные, приветливые, только что из поездки по магазинам, с кучей сумок, из которых они вынимали дорогущие подарки и раздавали налево и направо, как будто сейчас Рождество. А хуже всего оказалось у Нэтана за ужином. Мы ели спагетти болоньезе, и его родители тоже с нами. Перед ними стояли бокалы с вином, а у нас по большому стакану кока-колы со льдом и лимоном, как в ресторане. Я раньше никогда не пробовал спагетти — мама такого не готовила, — было вкусно, но я все не мог взять в толк, как с ними управляться. Остальные ловко наматывали их на вилки, и лишь у меня ничего не получалось. Отец Нэтана, заметив мои мучения, сказал:
— Та еще задачка, верно, Дональд? Бери пример с меня — я этих скользких мерзавцев просто режу.
Он принялся кромсать свои спагетти, и это, конечно, было здорово с его стороны — так притворяться, — но я только почувствовал себя еще глупее из-за того, что даже есть, как они, не умею. Когда после ужина я поднялся, утонув ногами в пушистом ковре, мне хотелось погрузиться в него еще глубже, провалиться совсем. Весь день я чувствовал себя как актер на сцене, который не знает, ни в какую пьесу он попал, ни тем более своей роли. Для меня было облегчением, когда вечером отец Нэтана наконец отвез меня домой. После этого мы с Нэтаном и Льюисом стали общаться все меньше, я опять вернулся в библиотеку, они присоединялись ко мне реже и реже, и в итоге с общего молчаливого согласия нашей дружбе пришел конец — без лишних слов и истерик. С тех пор за исключением Фионы никого рядом со мной особо и не было. За последние четыре-пять лет я не могу вспомнить ничего, кроме тишины нашего дома, где я сидел с вечно молчаливой матерью и гнал от себя мысли о случившемся в Клифтоне, стараясь укрыться от них в созданных моим воображением местах. Появление Джейка все изменило.
Глава 15
С годами мама все больше погружается в молчание, и только когда оно уже переполняет ее изнутри, все, оставшееся невысказанным, неотвратимо выходит криками и воплями. Поводом может стать что угодно — счет выше обычной суммы, упавшая с сушилки и разбившаяся тарелка. Любая мелочь пойдет в топку, но нужна еще искра, и это всегда я. Оторвалась ли у меня эмблема от школьной формы, или я забыл помыть чашку, или помыл, а полотенце на место не повесил — мама мгновенно налетит коршуном, и уж тогда остается только занять оборонительную позицию и выжидать, пока она выплеснет всю ярость. Любые слова в свою защиту бесполезны — они лишь подольют масла в огонь и обернутся против тебя. Надо ждать и терпеть, терпеть и ждать. Выдохнувшись, мама отправится к себе в комнату и выйдет на следующий день, снова молчаливая и поникшая и с таким выражением на лице, будто я украл деньги у нее из кошелька.
Она не всегда была такой. В Клифтоне, я помню, она порой подпевала какой-нибудь песенке по радио, включая его на полную катушку. Теперь же радио дни напролет бормочет бесконечные новости, ворчливые голоса обсуждают экономику и политику, а то канал классической музыки с унылыми струнными концертами наводит тоску, да мама еще все убавляет громкость, пока звук не становится похож на грустный шепот старичков куда-то в бороды. Может быть, она так стремилась к тишине, чтобы вовремя услышать приближение новой беды, чтобы знать в следующий раз, чего еще от меня ожидать, прежде чем в дверь постучит полиция.
