Евгений Дубровин - Грибы на асфальте
– Не умно с Кимовой стороны. В двадцать три года девушке этого мало.
– Не хами!
– Нас трясло и швыряло, пожалуй, не меньше, чем на мерине.
– Гена, – сказала Тина, – ты веришь в эту затею?
– Какую затею?
– Ну, сеялку…
Я с удивлением посмотрел на невесту Кима. Что за сомнение накануне победы?
– Главное, в нее верит Кретов.
– А ты не думал о том, что мы можем остаться без дипломов?
– Не думал и не собираюсь думать. За нашей спиной Дмитрий Алексеич.
– А я думала. Глыбка, если мы пойдем против него, раздавит нас, как букашек. И Кретова тоже. Он здесь ничего не значит.
– Если у нас будет конечный результат…
– Конечный результат ничего не изменит.
– Рыков! Увеличь скорость! – крикнул сзади Ким.
Я прибавил газ. Затрясло сильнее. На одном из ухабов Тину бросило на меня. Ее лицо оказалось совсем рядом.
– Гена, давай делать борону…
– Брось дурить!
– Я боюсь, Гена…
– Не бойся! – крикнул я сквозь грохот и свист ветра. – Впереди слава и успех! Впереди прекрасное будущее! Да здравствует «Летучий Голландец»!
– Стой! – Донеслось сзади. – Стой, говорю! Семяпровод потеряли!
Я остановил трактор. Ким и Кретов пошли искать семяпровод. Тина, бледная, соскочила на землю.
– Извини, я больше не могу. Езжайте одни.
– Посиди здесь. На обратном пути мы тебя заберем.
Испытание сеялки шло отлично. За какие-то десять минут мы высеяли двадцать килограммов. Семена ложились строго по два-три в гнездо, пропусков не было. На втором круге голос трактора как-то ослаб, а в картере появились подозрительные стуки и ёканье. Вскоре стуки стали настолько явственными, что их услышал даже Ким и закричал:
– Эй! Останови! Что-то с трактором неладно!
Я сбросил газ. В картере уже скрежетало. Стрелка масляного манометра билась на нуле, как муха.
– Да глуши же мотор, индюк ощипанный! – заорал Ким.
Трактор напоминал остывающий труп. Из его брюха тоненькой струйкой, как черная кровь, бежало масло. Раной зияла дыра.
– Подшипники поплавились… – Ким неумело выругался. Стоишь – руки в брюки! Угробил трактор, и…
– Придержи язык, – сказал я.
– Да, да! Теперь конец всему!..
Ким сел на траву и обхватил голову руками. После вспышки у него всегда наступала обратная реакция. Подошла Тина и погладила Кима по пыльным волосам:
– Ну, успокойся. Может, они еще не поплавились.
– Отстань.
– Не сердись, Кимочка. Кто же виноват…
Из всех нас один Кретов оставался спокойным. Он осмотрел трактор со всех сторон, потом аккуратно заткнул дырку тряпкой и запустил мотор на малых оборотах. Внутри гремело и стучало.
– Да, – вздохнул Дмитрий Алексеевич. – Нужен капитальный ремонт.
– Это я виноват! – воскликнул Ким. – Я не проверил пробку. Эх, дурак, дурак!
– С кем не бывает, – сказал Кретов.
Возвращение наше напоминало похоронную процессию. Мерин тащил трактор, как катафалк. Возле гаража мы расстались. На глазах Кима были слезы.
– Идите по домам, ребята, – посоветовал Кретов. – Надо отдохнуть. Предстоит тяжелый день.
– Мы вас не выдадим, Дмитрий Алексеевич, – заверил я. – Скажем, что сами взяли. Ведь оно таки было.
Ким тронул Кретова за плечо.
– Простите нас, Дмитрий Алексеевич, что так получилось. Но мы действительно не скажем никому. Я даю слово.
Кретов усмехнулся:
– Идите, идите, ребята. Это уже не вашего ума дело. Я и не в таких переплетах бывал.
Когда мы утром явились в институт, он был полон слухов. По коридорам метался бледный, с остановившимися глазами Косаревский, хватал каждого за рукав и доказывал, что он не виноват. От важности у старшего лаборанта и следа не осталось.
Говорили всякое, но большинство склонялось к мнению, что тут налицо свинья. Кто-то из врагов или завистников Косаревского подложил ему свинью. Косаревский составил список своих врагов и бегал с ним, постоянно вписывая и вычеркивая фамилии. Он собирался передавать его в уголовный розыск. Глыбка еще не пришел. Кретов тоже.
Четкого плана, как жить дальше, у нас не было. До прихода декана мы решили провести совещание и с этой целью удалились в столовую.
В большом зале было почти пусто. На полу пыльными львиными шкурами лежали квадраты солнца. На люстре сидел воробей, чирикал и вертел во все стороны головой. Он выглядел очень довольным – наверно, потому, что питался бесплатно.
– Пусть первым говорит Ким, – предложил я. Ким откинулся на спинку стула. Я вдруг заметил, что он сильно похудел. Лицо его, и так длинное, еще больше вытянулось, скулы выперли наружу, и только одни глаза, большие и влажные, как у больного, лихорадочно блестели.
– Во-первых, надо опередить Кретова. Пойти самим к Глыбке и все рассказать.
– Принимается, – сказал я.
– Принимается, – сказала Тина.
– Во-вторых, не впутывать Косаревского. У парня может полететь аспирантура.
– Принимается.
– Принимается.
– В-третьих, сказать Глыбке, что мы, конечно, виноваты и готовы понести наказание, но он тоже виноват. Почему он упорно не давал нам трактор. Мы же не для себя стараемся. У нас тема государственной важности!
– Ну что ж, – сказал я. – Можно рискнуть подискутировать с Глыбкой.
– Я не согласна, – сказала Тина. – Это лишне. И ничего не даст.
– И в-четвертых, – невозмутимо продолжал капитан, – сказать ему, что над сеялкой мы работать не бросим, несмотря ни на что. Пока есть возможность, надо использовать мерина. Если подкормить его, километров двадцать пять он даст. Я жертвую стипендию.
– Вопрос можно? – спросил я.
– Давай.
– А если Глыбка не допустит нас до защиты?
– Ну и пусть! Поедем работать со справками!
– А на следующий год защитим экстерном. Зато закончим сеялку.
– А как же с аспирантурой?
– Это сделать никогда не поздно.
– У тебя все?
– Все.
– Тина, говори.
– Ким сошел с ума.
– Твои предложения?
– Пойти к Глыбке и пасть на колени. Я почесал затылок.
– Два противоположных мнения. У меня есть компромиссное решение. Так сказать, стратегический ход. Согласиться работать над этой самой летучей бороной. Это даст нам и диплом и аспирантуру. А потихоньку можно испытывать и «Голландца».
– Чепуха! – воскликнул Ким. – Чепуха! «Голландцу» тогда амба.
Я вдруг разозлился. До чего же упрямый человек! Заладил: «Голландец», «Голландец»!
– В конце концов и пусть амба. На нашем пути этих «голландцев» будут сотни, лишь бы поступить в аспирантуру. Что, на нем свет клином сошелся?
Ким открыл рот – наверное, хотел сказать что-нибудь вроде своего «ощипанного индюка», но к нам подошел Кретов.
– Ага! Им и горя мало! Уплетают треску за обе щеки, а я за них кашу расхлебывай!
Да вот, ищем выход из тупика, Дмитрий Алексеевич, – сказал я.
– Выход есть, ребята, – завкафедрой был подозрительно весел. – Все сложилось как нельзя лучше. Я уезжаю в свой колхоз и беру вас с собой вместе с «Голландцем». Поработаете годик трактористами, доведете до нормы сеялку и тогда – на все четыре стороны. Условия я вам создам, как в научно-исследовательском институте. Да и приоденетесь. У меня трактористы зарабатывают – будь здоров!
– Вы были у декана? – догадался я.
– Был.
– Представляю, что там делалось!
– Ничего особенного. Просто поговорили откровенно. Высказали, что друг о друге думаем. Он, конечно, прав: здесь я не на своем месте.
– Что вы, Дмитрий Алексеевич!..
– Да, ребята. Нечего было лезть из механиков в ученые.
– А Глыбка на месте? – спросил Ким. – Из-за этого «изобретателя» мне иногда учиться не хочется. Руки опускаются.
– Что он решил с нами делать? – спросила Тина.
– Не допускает к защите и лишает стипендии.
– Вот индюк ощипанный! – выругался Ким. Мы сидели подавленные. Хорошенькие новости!
– Ну как, ребята? Поедете со мной?
– С вами я хоть куда, – не задумываясь, ответил Ким.
Мы с Тиной переглянулись.
– Надо подумать…
В коридоре на нас налетел Иван Иванович Березкин и схватил меня за рукав:
– Пряхин, почему не на заседании? Тебе что, особое приглашение? У нас кворуму нет! Бегом в триста семнадцатую! За каждым гоняйся!..
– Я не Пряхин, – сказал я.
Иван Иванович озадаченно опустил на пол свой огромный портфель.
– Извини… Совсем замотался… Правильно, вспомнил, ты не Пряхин… Ты Беленький. Да… Председатель восьмого подсовета шестого совета. Постой…У вас же должно сейчас быть совместное заседание с двенадцатой комиссией! Какого же ты черта разгуливаешь?! Срываешь работу? Выговор захотел?
– Я не Беленький, – сказал я.
Длинная хлипкая фигура Ивана Ивановича дрожала, как натянутая струна. По лбу скользил пот, глаза смотрели сквозь меня. Березкин был похож на мышь, которая неожиданно родила гору и теперь с ужасом чувствует, что та может ее раздавить.
