Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина
Америка была не такой скучной, как Рерик, — причина номер один для того, чтобы сваливать. Гек Финн убежал ведь не потому, что ему было скучно. Он убежал, потому что за ним гнались. В Рерике облав не устраивают, подумал юнга. В Рерике вообще ничего не происходит. Нужно было попасть куда-то, где хоть что-то происходит. В Америку, например.
ХЕЛАНДЕР — КНУДСЕН — ГРЕГОР
— Черт побери! — сказал Кнудсен Грегору, когда служка угнел. — Теперь ты еще мою фамилию знаешь. — И добавил с горечью: рыбак Генрих Кнудсен, если желаешь знать поточнее. Катер мой зовется «Паулина». «Паулина», или «Рерик 17». Запомни!
— Я не собираюсь этим воспользоваться, — сказал Грегор.
— Я видел, как вы вошли в церковь, Кнудсен, — сказал Хеландер, — и когда прошло какое-то время, а вы все не выходили, я решил посмотреть, что здесь происходит.
Вернувшись из гавани, он какое-то время сидел, оглушенный болью в культе. Господи, молился он, не дай нагноиться ране, не то я пропал. У меня слишком высокий уровень сахара в крови, чтобы рана могла зажить. Но, молясь, он знал, что Господь не поможет ему. Швы разойдутся, и начнется нагноение, понимал он. Он слегка ослабил ремни протеза и посмотрел: края швов распухли и воспалились. «У вас много сахара в крови», — сказал ему штабной врач в полевом лазарете под Верденом, после того как ампутировал ногу. При этом он задумчиво покачал головой. И все же после нескольких очень тревожных недель рана зажила. Но пастор Хеландер всегда знал, что однажды она откроется снова. И если это произойдет, помочь ему не сможет никто. «В клинику, — скажет доктор Фреркинг, — непременно в клинику, нога должна быть в покое, и инсулин». Но Хеландер знал, что клиника и инсулин уже не принесут облегчения, если вновь откроется рана, превратившись в грызущее месиво обнажившихся красных тканей, что за этим последует черная гангрена. Конечно, тем не менее он завтра пойдет к доктору Фреркингу. Может, все дело в простом воспалении краев раны. Но сначала он должен был все устроить со скульптурой. Он снова пристегнул протез и проковылял к окну. Стена. Огромная красная стена без послания. И тут он увидел Кнудсена, который торопливо шел вдоль южного нефа и, не оборачиваясь, исчез в церкви.
— Конечно, я не ожидал, что найду вас погруженным в молитву, — сказал Хеландер. — Но это уже чересчур! — И, срываясь на отрывистый крик, напоминающий лай, он вдруг обрушился на обоих: — Дом Господа нашего не место проворачивать делишки вашей партии!
— «Делишки» — очень плохое слово для обозначения того, о чем мы разговариваем, — спокойно сказал Грегор. И добавил: — Мы не торгаши и не менялы, господин пастор, нас незачем изгонять из вашего храма.
— А вы кто еще такой? — пастор посмотрел на Грегора.
Он увидел то же, что до него Кнудсен: молодого человека, роста чуть ниже среднего, с гладкими черными волосами, худощавым лицом, в сером костюме с велосипедными зажимами на брюках. У них, по крайней мере, есть еще молодые люди, подумал он.
— У меня нет имени. Но вы можете называть меня Грегор.
— Ах, так вы, значит, Грегор, — воскликнул Кнудсен. — Я о тебе слыхал. И уж о тебе-то я бы никак не подумал…
Грегор оборвал его на полуслове.
— Ты вообще слишком мало думаешь, — сказал он.
— Вы из тех, кто вспоминает отрывок из Библии, когда это может принести вам пользу, — сказал Хеландер.
— Да, — отозвался Грегор. — Я один из таких. Но это не моя вина. Зачем вы преподаете нам Священное писание?
— Не слушайте его, господин пастор, — вмешался Кнудсен. — Он всякое ваше слово тут же перевернет.
Все это время они стояли возле деревянной фигуры. Собственно, нас четверо, подумал Грегор. Этот парень, который сидит и читает, тоже попробует на вкус и перевернет всякое слово. Он его вывернет наизнанку и попробует со всех сторон.
— Собственно, вы должны были бы гордиться, что для встречи мы выбрали вашу церковь, господин пастор, — сказал Грегор.
— Церковь — не место для людей, которые не верят в Бога.
— Дело не в Боге, — сказал Грегор. — Главное заключается в том, являются ли те, кто встречается здесь, людьми.
Скоро не будет больше мест, где могли бы встречаться люди. Будут только места для этих.
— У вас неплохие аргументы, — признался пастор.
— Да, говорить он умеет, — вмешался Кнудсен. — В этом он силен.
Тем временем в церкви стало так темно, что белизна ее стен обернулась непроницаемой матовой серостью. Возможно, этот серый цвет издавал бы какое-то излучение, если бы уже наступила ночь, но через высокие окна поперечных нефов было видно, что еще стоят вечерние сумерки.
Освещенный этим неясным светом, пастор спросил:
— Так как, Кнудсен, вы обдумали мою просьбу?
Ради этого я и пошел за тобой, а вовсе не из любопытства.
— Нет, — ответил Кнудсен, — еще не обдумал.
— Жаль, — сказал Хеландер. — Я считал, мы с вами люди деловые. Я предоставлю мою церковь вашей партии для встреч, а вы увезете скульптуру!
Он предоставил церковь вовсе не партии, подумал Кнудсен. Он предоставил ее двум дезертирам.
— Но ведь вы-то, господин пастор, ничем не рискуете, пуская нас в церковь, — сказал он. — А я рискую жизнью, если попытаюсь перевезти эту штуку в Швецию.
Я ставлю на карту жизнь, пытаясь спасти фигурку послушника, подумал пастор. Но вслух этого не сказал. Это был бесполезный аргумент.
— Что здесь происходит? — спросил Грегор. — О какой «штуке» ты говоришь, Кнудсен?
— Не знаю, — ответил Кнудсен, — он хочет, чтобы я перевез в Швецию какого-то своего идола.
— Замолчите, Кнудсен, — сказал пастор. — Я запрещаю вам здесь, в моем присутствии говорить об идолах!
— Да я не то имел в виду, — пробормотал Кнудсен.
Нет, именно то. Пастор и сам умолк, полный тревоги.
Разве Бог — это идол, только потому, что, кажется, перестал о нас заботиться? — подумал он. Потому что он больше не слышит наших молитв? Молитв о том, чтобы не вскрылась рана, молитв о помощи в борьбе против этих?
— Речь идет вот об этой скульптуре, — сказал он Грегору. — Ее запретили для публичного обозрения. Завтра утром они намерены забрать ее из церкви.
Грегор проследил за движением руки Хеландера. Конечно, подумал он, только об этой фигурке и могла идти речь. Грегор отлично понимал, почему эти не могут позволить молодому человеку сидеть здесь и читать. Тот, кто читал как он, был опасен. Кнудсен тоже посмотрел на деревянную фигуру.
— Вот эта штука? — изумленно спросил он. — А что она изображает?
— Скульптура называется «Читающий послушник», — объяснил Хеландер.
— Значит, он даже не святой вовсе? — удивленно сказал Кнудсен. — И из-за него надо плыть в Скиллинг?
Понять, слушает ли их молодой человек, было невозможно. Он сохраняет все то же выражение спокойствия, подумал Грегор. Юноша продолжал читать: неторопливо и внимательно. И точно так же неторопливо и спокойно он захлопнет книгу и встанет, если ему скажут: «Пойдем, тебе предстоит морское путешествие».
— Ты не поверишь, — сказал Грегор Кнудсену, — но тебе придется переправить эту штуку в Швецию.
— Да что ты говоришь! — возмутился Кнудсен. — И кто же, по-твоему, заставит меня это сделать? Ты, что ли?
— Партия, — ответил Грегор. — Это приказ партии.
Насмешливо улыбаясь, Кнудсен посмотрел вверх, на церковный свод.
— Приказ партии! — с издевкой повторил он. — И это от тебя я должен выслушивать приказы?
Между ними все разладилось, подумал пастор. Кнудсен ненавидит этого человека, которого прислала партия. Еще два часа назад Кнудсен жаловался, что ничего больше не может сделать для партии, что она мертва. Почему же он не радуется, что прибыл посыльный партии и дает ему задание? Похоже, он презирает этого посыльного, который назвался Грегором.
— Послушай, Кнудсен, — сказал Грегор, — ты не знаешь новой тактики партии! Мы работаем теперь со всеми: с церковью, с буржуа, даже с людьми из армии. Со всеми, кто против этих. — Он показал на скульптуру: — Если мы увезем его, то это будет как раз пример новой тактики.
Тактика, подумал пастор, у них все — только тактика.
— Я не желаю работать с буржуями, — услышал он голос Кнудсена. — Если бы мы вовремя начали стрелять, нам не понадобились бы сейчас все эти тактические увертки.
— Хватит, — возразил Грегор. — У нас нет больше времени на дискуссии. Отвезешь скульптуру в Швецию — и все тут!
Держа руки в карманах, Кнудсен посмотрел на него.
— Чтобы у тебя была возможность перебраться в Швецию, — медленно сказал он.
Вот оно что, понял пастор, стало быть, вот в чем дело. Вот что разыгрывается между ними: маленькая драма страха, депрессии, разложения. Значит, эта партия состояла отнюдь не из одних железных людей. Она состояла просто из людей, которые могли испытывать страх или обладали мужеством. Эти оба боялись и признались друг другу в этом — отсюда ненависть между ними, ненависть и лицемерие. Они еще не достигли дна своей ненависти, когда люди уже принимают ее просто, тихо и без упреков.
