Харуки Мураками - Ничья на карусели
Ночью зазвонил телефон. Он открыл глаза и взглянул на часы. 2.15. Спросонья он никак не мог понять, почему здесь звонит телефон. Сонно мотая головой и почти не просыпаясь, он снял трубку и поднес ее к уху.
— Алло, — произнес он.
Ставший привычным голос назвал его имя и, как обычно, в следующее мгновение отключился. В ухе остались только короткие гудки.
— Но ведь ты никому не говорил, что остановился в этом отеле? — спросил я.
— Конечно никому не говорил. Разве что девушке, с которой занимался любовью.
— Не могла она кому-нибудь проболтаться?
— Но зачем?! Пожалуй, он прав.
— Сразу после звонка меня вывернуло в ванной. Все мое богатство вылетело вон: рыба, рис, — все! Телефонный звонок словно распахнул какую-то дверцу, открыв рвоте дорогу. Когда рвота прекратилась, я забрался в ванну и попробовал разложить все по полочкам. Первое, что приходит в голову: звонки — это тщательно спланированный кем-то розыгрыш или хулиганство. Не знаю, откуда этот тип узнал про отель, но пока не будем об этом. Важно, что это результат чьих-то действий. Второй вариант — это слуховые галлюцинации. Мысль о том, что я могу испытывать галлюцинации, показалась мне абсурдной, но если я решил провести бесстрастный анализ, то сбрасывать со счетов такую вероятность нельзя. Допустим, мне показалось, что «раздался звонок», я снял трубку, и мне показалось, что «назвали мое имя». На самом деле ничего этого не было. В принципе возможно, верно?
— Ну, в общем, да, — ответил я.
— Я связался с портье и попросил проверить, звонил ли только что кто-нибудь в мой номер, но это оказалось невозможно. Телефонная система отеля фиксировала только исходящие звонки, но не наоборот. Таким образом, у меня не было ни одного ключа к разгадке. Ночевка в отеле стала чертой, после которой я вынужден был всерьез задуматься о некоторых вещах. В частности, о рвоте и телефонных звонках. Все более очевидным становилось, что, во-первых, между этими явлениями существует связь (уж не знаю, полная или частичная) и что, во-вторых, оба они не столь, ничтожны, как казалось вначале. После двух дней, проведенных в отеле, дома рвота и звонки продолжились в прежнем режиме. Ради интереса я пару раз заночевал у друзей, но звонки настигли меня и там. Естественно, телефон звонил, исключительно когда друзей не было дома и я оставался один. Меня охватывал все больший трепет. Казалось, за моей спиной неотступно стоит невидимка, следит за каждым моим шагом, звонит, выжидая удобного момента, сует мне два пальца в рот. Налицо признаки душевного расстройства, не так ли?
— Думаю, ни один пациент с душевным расстройством не заподозрит его у себя, — ответил я.
— Совершенно верно. Как и то, что медицина не знает примеров, когда душевное расстройство сопровождалось бы рвотой. Так мне объяснил психиатр из университетской больницы. Он на меня почти не взглянул — им есть дело только до пациентов с явными отклонениями. Доктор сказал, что таких, как я, в каждом вагоне электрички линии Яманотэ наберется от двух с половиной до трех человек и ему недосуг возиться с каждым. Посоветовал с рвотой обратиться к терапевту, а с телефонными звонками в полицию. Думаю, ты знаешь не хуже меня, что полиция никогда не расследует два вида преступлений — телефонное хулиганство и кражу велосипедов. Во-первых, из-за слишком большого количества, а во-вторых, из-за несерьезности самого преступления. Полицию парализует, если она начнет расследовать каждое подобное дело. Там меня тоже толком не стали слушать: «Телефонное хулиганство? И что говорит собеседник? Просто называет ваше имя? И больше ничего? Подпишите вот здесь заявление. Если будут еще какие-нибудь странности, звоните», — так или примерно так. Их даже не заинтересовало, что собеседник всегда в курсе того, куда я направляюсь. Я знал, что если буду настаивать, они просто заподозрят, что я не в ладах с головой. Итак, я понял, что не могу рассчитывать на полицию, врачей и кого бы то ни было. Остается только разбираться со всем этим самому — эта мысль посетила меня примерно на двадцатый день после начала «рвотно-телефонной истории». Я понемногу начал сдаваться, хотя считаю себя вполне выносливым физически и психологически.
— А с той девушкой, подружкой твоего друга, у тебя все это время не возникало проблем?
— Никаких. Он как раз уехал по делам на Филиппины на две недели, и мы в его отсутствие отлично порезвились.
— Когда ты был с ней, телефон не звонил?
— Нет. Могу уточнить в дневнике, но кажется, нет. Телефон звонил, только когда я был один. То же самое и со рвотой. И тогда я подумал: почему я так много времени провожу в одиночестве? Из двадцати четырех часов двадцать три с лишним я бываю один. Живу один, по работе почти ни с кем не общаюсь, все деловые вопросы решаю по телефону, встречаюсь с чужими девушками, питаюсь на девяносто процентов вне дома; даже когда занимаюсь спортом, плаваю в одиночку. Хобби у меня сам знаешь: в одиночестве слушаю почти что антикварные пластинки. Моя работа требует одиночества для концентрации внимания. Да, у меня друзья, но все они сильно заняты — такой возраст, — и мы не можем видеться часто… Ты ведь наверняка представляешь себе такой образ жизни?
— Ну, да, — согласился я.
Он налил на лед виски, перемешивая, повращал лед пальцем, сделал глоток.
— И тогда я крепко задумался. Что делать дальше? Неужели я и впредь буду страдать в одиночестве от телефонного хулиганства и рвоты.
— Нашел бы нормальную подругу. Свою собственную.
— Конечно же, я думал об этом. Мне тогда было двадцать семь, пора бы и жениться. Но нет. Не тот я человек. Я, как бы это сказать, не терплю уступок. Не хотелось отступать перед такими иррациональными вещами, как рвота или телефонное хулиганство, с легкостью отказываться от привычного образа жизни. В общем, я решил сражаться до последней капли физических и моральных сил. Я хмыкнул.
— А ты бы как поступил, Мураками?
— Как бы я поступил? Даже не знаю, — ответил я.
Я действительно не знал.
— Рвота и звонки шли непрерывно. Я сильно похудел. Так… минуточку… вот, четвертого июня я весил шестьдесят четыре кило, двадцать первого июня — шестьдесят один кило, а десятого июля — пятьдесят восемь кило. Пятьдесят восемь килограммов! Это с моим-то ростом. Я больше не мог носить одежду прежнего размера. При ходьбе приходилось придерживать брюки.
— Могу я спросить, почему ты не установил телефон с автоответчиком или что-нибудь в этом роде?
— Конечно потому, что не хотел спасаться бегством. Сделав это, я бы дал ему понять, что сдаюсь. Кто выдержит дольше? Кто первый выдохнется: я или противник? То же самое в отношении рвоты. Я стал относиться к ней как к идеальной диете. К счастью, во мне не произошло необратимых физических изменений, в принципе я мог нормально жить и работать. Я снова начал употреблять алкоголь — с утра выпивал пива, а вечером изрядное количество виски. Какая1 разница, пить или нет, если все равно вырвет. С алкоголем веселее, легче смириться с обстоятельствами. Я снял деньги со счета, пошел в магазин и купил костюм и две пары брюк по новой фигуре. В зеркале примерочной моя худоба смотрелась совсем неплохо. Если поразмыслить, то рвота — не такая уж большая проблема. Во всяком случае, это менее болезненно, чем геморрой или кариес, и благороднее, чем понос. Конечно, смотря с чем сравнивать. Если исключить физическое истощение и угрозу рака, рвота, в сущности, безвредна. В Америке для желающих сбросить вес есть даже лекарство, искусственно вызывающее рвоту.
— В итоге, — произнес я, — рвота и звонки продолжались до четырнадцатого июля?
— Если быть точным… минутку… если быть точным, то последний раз меня вырвало в половине десятого утра четырнадцатого июля тостами, салатом из помидоров и молоком. Последний звонок раздался тем же вечером в десять двадцать пятья как раз слушал «Концерт у моря» Эррола Гарнера [12] и пил подаренный «Seagram VO»… Все-таки дневник удобная штука, правда?
— Очень, — подтвердил я, — с тех пор и то и другое прекратилось?
— Будто отрезало. Как в «Птицах» Хичкока: открываю утром дверь, а все кончилось. Ни рвоты, ни звонков. Я снова поправился до шестидесяти трех кг, а тот костюм и брюки так и остались висеть в платяном шкафу. На память.
— Телефонный собеседник до конца вел себя в том же духе?
Он покачал головой, взгляд его был немного рассеянным.
— Нет, — ответил он, — последний звонок отличался от предыдущих. Сначала он назвал мое имя. Это как обычно. Но потом этот тип сказал следующее: «Вы знаете, кто я?» — и замолчал. Я тоже молчал. Думаю, так прошло секунд пятнадцать или двадцать — ни один из нас не произнес ни слова. Затем он отключился. Щелк — и короткие гудки.
— Он так и сказал? «Вы знаете, кто я?»
— Да, слово в слово. У него была неторопливая и вежливая манера говорить. «Вы знаете, кто я?» А вот голос точно незнакомый. По крайней мере, среди тех, с кем я общался последние лет пять-шесть, его точно не было. Разве что кто-то из детства или совсем малознакомый, но, с другой стороны, за что им меня ненавидеть? Не помню, чтобы делал кому-то гадости. В работе я тоже не настолько успешен, чтобы разозлить конкурентов. Ну а что до отношений с девушками, тот тут у меня действительно рыльце в пушку. Признаю. Двадцатисемилетний мужчина не может быть невинным как младенец. Но, как я уже сказал, голоса друзей я хорошо знаю. Узнаю с первых же ноток.
