Айрис Мердок - Человек случайностей
Вера к ней не вернулась, а иногда она ощущала просто ярость по отношению к религии детства. Но по необходимости и с горькой самоиронией она вела жизнь, полную самопожертвования. Приют был совсем небольшой, в доме одновременно жило не больше двух-трех девушек, и хотя Мэвис всегда была занята, до изнеможения себя никогда не доводила. Подопечные, девушки глуповатые, необразованные, чаще с сомнительным прошлым, но неизменно набожные, вызывали в ней интерес и некоторые – небольшое сочувствие. Справлялась она умело, но когда добрые сестры упоминали о «благодати», лишь усмехалась про себя. Она наслаждалась своей умелостью и, словно сластолюбец, с упоением вкушала роскошь вновь обретенной невинности. В прежние годы, полные безумств, она всегда просыпалась с чувством вины. Можно подняться над любым страданием, кроме чувства вины, если видеть что-то высшее, если дана способность видеть что-то высшее. В течение тех лет ее терзали чувство вины и раскаяние. Сейчас Мэвис просыпалась с ясной головой, с ощущением собственной пустоты, которую заполняют настоятельные потребности других людей. Волей случая и не самым легким путем она достигла желанной в былые времена моральной награды – жизни, похожей на гладь стоячего озера, существования бесцветного, прозрачного и очищенного, полного хлопот и при этом ни с кем не связанного.
Связывало ее только одно, и это была, конечно, Дорина. Вальморан принадлежал Мэвис, согласно завещанию матери. Отец женился вторично и опять на католичке, тоже умершей молодой, вскоре после рождения Дорины. И Мэвис пришлось заменить Дорине мать. Когда Мэвис переживала безумства молодости, Дорина еще ходила в школу. Она была милой девочкой, скромной, сдержанной, умеющей справляться со своими делами. После смерти отца у нее наступила полоса злоключений, но в то время Мэвис было совершенно не до младшей сестры. С Дориной начали происходить разные странные случаи. «Боюсь, что ваша сестра притягивает разрушительные силы», – жаловалась Мэвис очередная директриса, но Мэвис хватало тогда и собственных «сил», с которыми приходилось бороться. В самом деле, как только Дорина появилась в Вальморане, тут же начались необъяснимые неполадки с электричеством, со стен срывались и падали на пол картины, трескались стекла. А один раз прозвучал ужасающий грохот, будто с лестницы сбросили фортепиано. Но все эти явления исчезли, как только Дорине исполнилось восемнадцать.
Бросив школу, Дорина поселилась в Вальморане сразу после основания приюта. Несмотря на сообразительность, ей не удавалось сдать ни одного экзамена. Она часто страдала какими-то неясными недомоганиями, подозревали, что у нее склонность к туберкулезу. Дорина немного помогала по дому, училась на курсах машинисток, на полставки работала в библиотеке. А по большому счету ничего не делала; и ей удавалось создать посреди шума повседневности собственную область тишины. Она была духом сада, духом лестниц, ее всегда видели с цветами в руках. Загрубелые в жизненных передрягах обитательницы приюта добродушно подсмеивались над ней, называя между собой «нашим чудом».
Мэвис часто приходила от нее в отчаяние, но столь же часто умилялась. Мэвис знала, что сестра несчастна. Временами, глядя в ее таинственные глаза, она спрашивала себя: не спрятались ли все эти «силы» внутри Дорины? Многое оставалось непонятным. Что творится у нее в душе? Может, Дорина презирает всех этих девушек, считает их дерзкими и неискренними созданиями? Мэвис так и не удалось построить для сестры нормальный дом. А может ли так быть, что Дорина чувствует обиду из-за денег, ведь ей самой не оставлено ни копейки. Конечно, сестры любили друг дружку, а Дорина вообще обладала способностью создавать впечатление идиллии. Монашки, которые, как правило, держались в стороне, пробовали переманить ее к себе, но она как-то по-своему от них ускользала. Ей тоже не нужен был Бог, но она была куда беззаботней сестры. Она никогда не молилась, но при этом не чувствовала ни потребности делать это, ни вины, что забросила молитвы. У нее был свой собственный мир.
Все планы, для нее составляемые, вскоре неизбежно начинали затягиваться дымкой, и терялось понимание, для чего это все задумывалось. Как только Дорина начинала воплощать в жизнь какой-нибудь план, он тут же утрачивал смысл. Более или менее ясно было только то, что ей надо выйти замуж, и Мэвис вложила немало сил в отбор претендентов. Дорина была равнодушна. Молодых людей приглашала Мэвис. На самом деле мысль, что Дорина в конце концов сделает свой выбор и выйдет замуж, доставляла ей только боль, причем разного рода. Иногда она приглашала Остина, и он иногда приходил, не как ухажер, разумеется, не как вздыхатель, такое ей никогда в голову прийти не могло, он был слишком стар, и вообще никчемный человек, но она жалела его, потому что он был братом Мэтью. Дорина тоже его жалела. Жалеть Остина – это было для сестер как бы совместным объединяющим занятием. Остин, обладающий уникальным талантом возбуждать к себе жалость, после смерти Бетти официально считался человеком «с разбитым сердцем». Но как раз «разбитое сердце» сильнее всего прочего могло пробудить интерес в молодой девушке.
Дорина заинтересовалась Остином еще и потому, что он был братом Мэтью, который в свое время был влюблен в Мэвис, но что-то у них не получилось. Мэвис тогда решила уйти в монастырь, а Мэтью вообще уехал из страны. Что именно произошло, это позабыла и сама Мэвис. Ясно, что какая-то нелепость. Мэтью исчез, и связь с ним прервалась. Мэвис никогда об этом не говорила и даже не думала, разве что в те редкие минуты, когда с раздражением замечала, как сильно это прошлое привлекает сестру. Само собой разумеется, вопрос никогда не обсуждался. И вот пришел час расплаты.
Позднее уже казалось неизбежным, что между Дориной и Остином возникнет влечение. Мэвис восприняла событие с улыбкой, но полюбить Остина не смогла: такое насильственное родство с Мэтью ее обижало, хотя замужество сестры не означало возобновления личных контактов. Было нечто, чего она не могла простить Мэтью, что ей хотелось забыть, – то ли его безуспешные ухаживания, то ли собственный неудачный выбор. Иногда ей казалось, что именно ее несостоявшееся замужество и есть причина связи Дорины с Остином. Это не означало, что Остин пробуждал интерес к себе только из-за ауры, окружавшей Мэтью. Отношения Остина с братом были напряженно-туманными. Неужто это повторение событий было предрешено свыше, словно в какой-нибудь трагедии о двух братьях? Если так, то тем хуже для Дорины. Когда в их семье начались нелады, Мэвис не удивилась, хотя не совсем понимала, что же все-таки там случилось. Ведь создавалось впечатление, что не было никогда никаких ссор. Когда на небе появились тучи, Мэвис обрадовалась. Счастливая семейная жизнь Дорины ни при каких обстоятельствах не могла бы стать для нее источником радости. Кем она была бы для счастливой замужней Дорины? Просто одинокой стареющей родственницей. Нет, в такой роли по отношению к младшей сестре она выступать не хотела. Но Дорине несчастной она готова была посвятить всю себя без остатка. В такой своей душевной ущербности Мэвис греха не видела. И ее устраивала возможность навсегда избавиться от Остина.
Но наверное, там все было не так уж безоблачно. Дорина стала чаще приходить в Вальморан и оставалась надолго, снова попадая в прежнюю зависимость от сестры. На верхнем этаже по-прежнему была готова для нее комната, в которой ничего не менялось. Однажды она сказала сестре: «Наверное, уже не вернусь к Остину, во всяком случае, не сейчас. Нам надо какое-то время побыть врозь. Надо разобраться в себе. И немного отдохнуть друг от друга… Он рад, что я сюда ушла». И Мэвис поняла. Остин обладал ревнивым и захватническим нравом. И наверняка он решил, что в Вальморане его молодая жена окажется запертой не хуже, чем в монастыре. О деталях Мэвис не спрашивала, а Дорина не торопилась рассказывать.
В последнее время внимание Мэвис было поглощено нагромождением проблем, связанных с будущим приюта. Дом по-прежнему принадлежал ей. Монастырь вдруг высказал пожелание передать здание муниципалитету. Состоятельные католические семьи возражали. Власти предлагали за дом сумму, казавшуюся Мэвис смехотворной. Между тем крыша нуждалась в ремонте, внутри требовались побелка и покраска, надо было чинить проводку. Власти снова предложили плату – за кратковременную аренду. Монастырь согласился поддерживать статус-кво при условии, что торг будет продолжен. Один бизнесмен-католик пообещал возместить стоимость ремонта, уже подходившего к концу. Дом стоял пустой, устоявшийся запах выветрился, люди из социальной опеки предложили новую мебель. Вальморан снова стал похож на обычный дом, на лестницах и площадках которого Мэвис то и дело захватывали врасплох воспоминания об отце.
Ее собственное будущее тоже было неясно. Если передать дом местным властям, она уже не сможет исполнять в нем роль опекунши. Об этом не говорили, но все и так было ясно. Доброжелатели предлагали ей различные должности, иногда довольно привлекательные. В последние годы ее жизнью правила необходимость. Но наверняка это было не очень веселое время. Ее это беспокоило. Таким вот странным образом Мэвис почувствовала, что возвращается к нормальной жизни и что перед ней открывается возможность выбора. Ее ничто не обязывало поддерживать ложную репутацию святой. Она не отказалась от мира, и жизнь по-прежнему предлагала ей множество вариантов. Мэвис почувствовала, что снова вышла на солнечный свет, и ей казалось, что она почти такая же, как и прежде.
