Ирина Горюнова - Странная женщина (сборник)
Мы с Лидой – как же, как же – пару раз навестили друг друга в удобное для обеих время. Взаимно обогатились кулинарными рецептами и советами по борьбе с древесным жучком. Договорились повторить – но, как это обычно бывает, не случилось. Только у тётушки. Зато со взаимной приязнью. Что-то, очевидно, нас влекло друг к другу, какая-то видовая принадлежность, как у круга и квадрата. Может, нас выталкивает наш семейный геронтологический кордебалет, а может… ну какие-никакие сёстры.
Я фотографии показываю из поездок – Лида вопросы задает. Интересуется. Есть, есть у меня малоумное ощущение, что скудость Лидиного сценария вынужденная, что был бы шанс – ах, рванула бы Лида, хлопнув крышкой ноутбука, на Галапагосские, чо уж там, острова или – на худой конец – на Апеннинский ётить полуостров – ну не дрочить же на третье кольцо до пенсии?
Но манёвренность у Лиды так себе, денег всегда в обрез, рабочий день с девяти до семи, в воскресенье долбаный фитнес или родне помочь. А со Щёлковского шоссе поди выберись, если что. Хорошо еще, дочь выращена на примере практически трёх вегетарианских поколений – никуда не рвётся, в институте исправно учится, замуж не собирается, спит в одной комнате с бабушкой. И ладно.
Короче говоря, образовался у меня тут случайно лишний билет на лучший спектакль года в театр «Современник». Пьеса «Враги. История любви» по роману Бешевица Зингера. Евреи в послевоенной Америке с соответствующим бэкграундом, всё переплетено. Страсть! Чулпан Хаматова, всё такое. Кому, думаю, предложить? Кого осчастливить? И как-то по цепочке добралась искра моя до Лиды. Вот! Остальные как-нибудь попадут, сами с усами, а Лида ввек не доберётся до «Современника», режиссёра Арье и «Золотой Маски». Потому что ей не до суеты, занята она насущным, не позволяет себе того, сего лишнего, и есть у неё стержень, какого у нас нет.
И вот я звоню Лиде на работу её многотрудную. А это буквально, ну, может, второй раз в жизни, чтоб среди дня рабочего. А может, и первый – чтобы просто так, ни к какому родственному юбилею не привязка. И, задыхаясь от ниспосылаемой на сестру благодати, сообщаю о нечаянной радости.
Лида молчит секунд тридцать. Видимо, ушам своим не верит.
– А что за спектакль? – вдумчиво так спрашивает. Серьёзная девушка.
– Лучший, – говорю, – спектакль года «Золотой Маской» признан недавно. Играют такие-то такие-то, Чулпан Хаматова, – как заклинание прям твержу.
– Круто, круто, – пробивает, наконец, на том конце мою Лиду. – Спасибо тебе большое!
А я думаю – Господи, ну зачти мне это ничтожное донорство! Не мужика повела с собой, не подругу дорогую, не коллегу, перед которой в долгу третий месяц, – Лиду! Дальнюю родственницу по папиной линии со Щёлковского шоссе. Зачёл, зачёл Господь-то, это очевидно, потому что сама я сижу счастливая и мысленно уже шампанское в буфете «Современника» для нас с Лидой заказываю.
Через час договорились перезвониться – и вот светится моя Лидия на мобильном экранчике. Я как раз перед шкафом-купе озадаченно притоптываю. Обдумываю наряд – эффектный, но не обидный для скромной спутницы. Вот эта блузка в самый раз. Если без каблуков.
– Ну, – говорю, – к половине седьмого успеешь?
– Нет, – говорит вдруг Лида невозможное, – не пойду, извини.
– Что такое?
– Я почитала в Интернете, там тема Холокоста (пауза) так вот это не для меня (пауза). Спасибо тебе (пауза).
– То есть? – Я просто делаю ласточку в одной колготке. В Интернете она почитала. – Лида, так только курсистки на pin up реагируют в моём представлении! Какой Холокост? Какая тема? Там про любовь несчастную на все времена! Чулпан Хаматова, Лида!
– Нет, прости, – жёстко так.
И дальше пошла себе работать. До семи ноль ноль.
Анжела
В жизни каждого человека должна быть Анжела. У меня была в четвёртом подъезде. Анжела закончила политех, но уже два года работала в торговле. Два, а не двадцать – поэтому вид у неё был ещё вполне интеллигентный. Вид и муж Гера, инженер, дежуривший ночами в пожарной охране. Ничего страшного. Просто базово семья эта не собиралась мириться со всеобщим равенством, ассортиментом соседней галантереи и меню кафе «Синяя птица» на Домской площади. Анжела и Гера – это буквально вызов системе. Они ходили обнявшись – он кудрявый блондин с полнозубой улыбкой, она – на американский манер подстриженная брюнетка. Вдвоем, в сцепке, так сказать, чтобы наверняка таранить силикатную тоску совка. Гера небрежно заворачивал по щиколотку штанины холщовых брюк, Анжела тонким пестиком колыхалась внутри трикотажного сарафана – расцветка «в мелкий шезлонг» – из чекового магазина. На подступах к своему замужеству я этот сарафан у Анжелы одолжила для решающей поездки на юг. Сарафан обеспечил успех. Я вышла замуж. В честь этого события Анжела оставила сарафан мне. Я десять лет носила его в сезон, а потом десять лет спала в нём как в ночной рубашке. Он ни на тон не поблёк, не утратил формы, не выпустил ни одной ниточки из шва. Сейчас на мне майка из его верхней части, нижнюю я собираюсь увековечить в стеклянной витрине.
Анжела с Герой, временно отдыхающим от пожаров, приглашали нас вечерами на мини-пиццу. Разрезалась вдоль трёхкопеечная булочка, слегка трамбовалась мякоть, и туда укладывалась начинка – ветчина, помидор, сыр. Все это запекалось в духовке и поедалось под цепеллиновскую «Whole Lotta Love», шуршащую в магнитофоне Sony из чекового же магазина. Я сказала «разрезалась»? Нет, на самом деле булочка разрезалась и фаршировалась на брудершафт в четыре руки, как и всё, что делалось в этой семье. Наевшись булочек, мы перекочёвывали к нам. Где Анжелу с Герой ждал наш фирменный десерт под названием друг-грейпфрут. Грейпфрут в то время был единственным представленным широкой публике цитрусовым. Я лично, наподобие шимпанзе из популярного фильма, даже пекла с ним пирожки. Грейпфрут, в свою очередь, заранее разрезался мной поперёк, из него аккуратно вынималась внутренность. Дно образовавшейся плошки засыпалось сахаром и снова заполнялось грейпфрутом. Всё это пускало сок и становилось съедобным. Потому что просто так грейпфруты, как известно, можно есть только по медицинским показаниям. На магнитофоне «Маяк» шуршала бобина «Машины времени». «Пока не гаснет свет, пока горит свечаааа…» Все были в тот момент счастливы.
В иное время суток, то есть пока взаимная нежность Анжелы и Геры закономерно укреплялась малодоступными простым гражданам благами, я хоронила молодость на съёмной даче и рассматривала свой выбор как однозначное поражение. А как ещё это рассматривать? Анжела проводит лето в семейных байдарочных походах, а зиму на закарпатской лыжне. Справа от неё загорелый Гера – слева поспевающий сын в люминесцирующем комбинезоне. Надёжно укоренённая в бухгалтерии свекровь исправно поставляет демисезонную обувь. Книжек нет, но всё равно как-то веселее, чем у нас, получается.
Анжела нравилась мне тем, что была начисто лишена материального снобизма. Но не из великодушия, а из контекста. На сегодняшний день все её желания были более-менее удовлетворены или стояли в живой очереди на рассмотрение. Поэтому Анжела искренне радовалась сдвигу в чужом благосостоянии, просила немедленно ей продемонстрировать новый лифчик, или отвоёванный в жестокой очереди набор кастрюль, или польский плафон, а когда мы купили в рассрочку книжные стеллажи, Анжела пришла с бутылкой шампанского и со словами «Не по средства́м, не по средства́м», растягивая «а-а-а», ритуальным жестом смахнула первые пылинки с дешевого ДПС.
Короче говоря, несмотря на лёгкое промтоварное помешательство (а может, благодаря ему), Гера с Анжелой выглядели рекламой идеальной семьи, причём какой-то не совсем даже советской. Улыбчивый Гера пересекал наш двор то с теннисной ракеткой, то с брутальным походным рюкзаком, то на велосипеде. Анжела, даже в дикий мороз не носившая шапок, утыкалась замёрзшим личиком в плечо его невероятно ладной куртки, и на этом месте практически все стандарты гармонии в моём мозгу зашкаливали – было ясно, что тебя просто дразнят. Они разговаривали друг с другом вполголоса, никого не обсуждали, по очереди забирали ребёнка из детсада. Вроде ничего особенного – но было ощущение, что эти люди, твои в принципе одногодки, дрейфуют на какой-то параллельной платформе, запасном старте, о котором остальные ни бум-бум.
Как-то раз после очередного поедания фальшивой пиццы под настоящий «Gettin’ Tighter» 1976 года Анжела задерживает меня в своём крошечном коридоре. Собственно, у нас с ней одинаковые коридоры – двоим в них разойтись нельзя. Они созданы для того, чтобы или целоваться взасос или, на худой конец, сообщать на ухо пароль.
– Можешь, – говорит Анжела, выбрав второе, – ключ завтра дать на час? С двух до трёх.
Я офигела. Не то чтобы второе моё имя было ханжа, но такого от стопроцентно счастливой Анжелы я не ожидала. Видимо, всё-таки моя модель счастья выглядела плосковатой по сравнению с чужой. А главное, в этом чёртовом коридоре невозможно даже повертеть головой, чтобы сказать «нет»!
