Ирина Горюнова - Странная женщина (сборник)
Гита жила в моём доме и преподавала домоводство в школе, где я работала. Кабинеты у нас располагались напротив. Вот так мой русский язык, а вот так её домоводство.
После её уроков я уходила с банкой творожного крема или фасолевого салата, а то и половинкой штруделя. Это Гита умела. Ещё Гита умела выходить замуж. Тихо и наглядно. После этой фразы желательно было бы вам на Гиту посмотреть, потому что тогда бы вы вытащили тетради и ручки и принялись списывать слова. Ибо одно дело выглядеть как Алла, а другое… Короче говоря, ни запомнить Гиту, ни отличить её в толпе, если таковую вдруг представить на рижской улице, – невозможно, нет. У Гиты длинное, утяжелённое зубами лицо, длинные бесцветные волосы, длиннобудылое тело и зачаточная мимика. Когда Гита говорила, подбородок её как бы выкатывался вперёд. Впрочем, говорила она предельно экономно. Поэтому неудивительно, что я не помню её голоса, я не помню, как Гита ходит, как она ест, как открывает дверь. Я помню, как она лежит на кровати, а разновозрастные члены Гитиной семьи занимаются вокруг полезным трудом. Включая годовалого младенца по имени Лина. Лина и мой сын – ровесники. Но мой сын в год сидел пупс пупсом с бутылкой жидкой каши или бессмысленно ползал взад-вперёд, в то время как дочка Гиты являла образец самостоятельного жизнеобеспечения. Я уже не удивлялась тому, что эта Лина ползком приталкивала табуретку, чтобы включить свет в туалете и бухнуться там на свой горшок, или тому, что она сама ложкой ест шоколадный сырок, выковыривая его из бумажной обёртки. Но когда ребёнок залез на кухонный стол и потянулся к подвесному шкафу, я всё-таки напряглась. Что она делает? Гита оторвалась от своего чая с единственной целью – ответить мне. «Таблетку ищет, у неё живот болит», – спокойно расшифровала она этот апогей дрессуры. Тогда я, кстати, впервые задумалась о продуктивности лени.
Гитину семью я застала в таком составе. Гита, Гитина бессловесная мама, Гитин муж, студент консерватории, и Лина. Был ещё отец Гиты, какой-то известный латышский кинематографист, но тот жил отдельно. В квартире у них было безукоризненно чисто и пустынно, как в протестантской церкви. Я не без удивления узнала, что муж у Гиты по счёту второй. Первым был хирург. Этот – музыкант. Иногда я видела, как музыкант возвращается домой. Через двор, пошатываясь, помахивая белой хризантемой. Лабал на похоронах, значит. Что-то в их отношениях даже со стороны было неравновесное. Такое, что я даже спросила Гиту – Лина-то его дочь? Имея в виду в анамнезе хирурга, разумеется. Гитин темперамент не подразумевал никаких ответов, кроме да и нет, но тут я услышала нечто античное.
– Пусть думает, что его, – произнесла Гита, далеко расставляя слова, с такой улыбкой, что я тут же почувствовала себя падчерицей у матушки-природы.
Примерно через полгода муж, тупо мнящий себя отцом, исчез, и его место занял Андрис. Скульптор. Та самая странная Алка – как сейчас помню, после очередного аборта – в связи с этим срочно вызвала меня к себе, чтобы хором задать богу справедливый вопрос: чем намазана Гита? Скажите, чем? Скульптор был могуч, бородат, хорош собой и обеспечен натуральным мрамором. Гита никак не праздновала перемены – она выходила из подъезда с тем же лицом, теми же волосами, в одной и той же юбке, той же утиной походкой, только слегка беременная. «Мне неудобно перед соседями», – шепнула как-то её мама мне на лестнице. (Знала бы она Алку!) Родилась ещё одна девочка. Уже определённо похожая на скульптора. Я зашла поздравить молодых родителей. Гита лежала под льняной простынёй в льняной сорочке с домоткаными кружевами. Скульптор на кухне уверенными движениями взбивал пюре. Над колыбелью склонилась бабушка. Всё в порядке.
Однажды Гита пригласила меня с сыном на хутор. Хутор принадлежал её отцу-кинематографисту. Мне показалось, что там было не просто красиво, а этнически и художественно безупречно. В землю врастали витражные окна. Утром выпекался ржаной хлеб, а вечерами варился сыр с тмином. Мы проводили время у клетки с кроликами. Гита, как в фильмах, встретила нас на крыльце, поздоровалась и на следующие пять дней замолчала. Я решила, она на что-то обиделась. Оказывается, нет – просто составляла следующую фразу. Звучала она так: «Что им не нравится? Я самая честная женщина. Я никому не изменяю. Я всегда выхожу замуж».
Еще Гита очень хотела жить в старом доме, а не в хрущёвке, как все мы. Хрущёвку она ненавидела, если в случае Гиты применимы такие радикальные эмоции. Сначала Гита побелила свою квартиру вместе с мебелью и телевизором. Получилось эффектно. Потом выкинула все это и привезла с хутора древний буфет и полотняные занавески. В конце концов, она поменяла свою несчастную двушку на нечто в центре с ванной в кухне и туалетом на лестнице. Я пришла её поздравить с новосельем. Её дети как раз сидели в ванне и на глазах у гостей мыли друг друга. Очень удобно.
Потом я из Риги уехала. А в один из приездов встретила Гиту на улице с подросшими дочками. Гита сменила юбку-универсал на узкие джинсы, тусклые патлы на лёгкое подсвеченное каре – я слегка обалдела. И хотя по-прежнему ни духов, ни косметики – на меня смотрел вполне себе скандинавский стандарт дозированной привлекательности. Кстати, она как раз только что из Швеции – там у скульптора выставка. Ну, не порадоваться ли за девушку? Ну, не выпытать ли, наконец, секрет такого адресного счастья? Ах жалко, Алка уже в Америке! И тут Гита сама открыла рот и неожиданно одарила. «Если бы мне сразу сказали, что все так одинаково, я бы и с первым не разводилась». Ха! А то мы не знали!
А ещё через год я точно так же встретила её шикарного скульптора. Прямо посреди пешеходного перехода! Мы радостно обнялись. Он за плечи перевел меня через дорогу на мою сторону. Ну, что выставка? Девочки? Гита?
– А ты разве не знаешь? – удивился он. – Лигита (он звал её Лигита)… скончалась. – Он так и сказал торжественно – не «умерла», а «скончалась».
Я онемела.
– Встретила мужчину. Собралась замуж. Вдруг заболела чем-то странным – и так быстро… Вот. Я говорил ей: не надо уходить. Не надо уходить. Не надо уходить. Не надо уходить!
Он непрерывно повторял это высоко поверх моей головы и всё запускал огромную пятерню в пружинистую, начинающую седеть бороду.
Лида
Лида мне практически никто. Какая-то там четвероюродная сестра по папиной линии. Дальняя родственница, с которой мы видимся исключительно на семейных сборах у общей тетушки-патриарха, то есть два-три раза в год. Но поскольку на моей берёзе по части родни привит один-единственный родной брат – я как-то бережно держу в уме это скромное ответвление в виде Лиды. Лида живёт жизнью совершенно не похожей на мою, но это мне как раз нравится. Например, Лида никогда никуда не выезжает из Москвы. Никогда. Даже летом. Кроме дачи. И то не своей. И у неё даже желания такого нет что-то там изменить в оконной раме. И рама-то не бог весть, прямо скажем. Лида проживает с мамой, дочерью, маминой незамужней сестрой и ротвейлером Бэлой. Первого и последнего мужчину, Лидиного мужа, с этой клумбы сдуло лет пятнадцать назад, и с тех пор в их трёхкомнатном монастыре воцарилась гендерная монохромность. Лида работает на каком-то производстве – всю жизнь на одном. Инженером. Или бухгалтером. Или менеджером – в зависимости от того, какой строй на дворе обозначен. Лида работает даже по субботам. А три раза в неделю посещает спортзал, что позволило ей похудеть килограмм на пятнадцать и стать стройнее меня, а это уже кое-что.
Отец Лиды (его никто никогда не видел и не знал, включая Лиду, в семейной мифологии мелькнул как еврейский коммивояжер) оставил Лиде перспективу некрасивой, но пикантной француженки с условием, если забьёшь на булочки и потратишься на тренажёр. Это была именно что перспектива, ничего, как говорится, не предвещало, пока Лида действительно не обзавелась абонементом в недорогой фитнес-клуб. То есть вы понимаете – сила воли, реальные цели, жизнь – союзник, а не враг, – ну и подобная непосильная иным персонажам программа.
Лида справилась. И результат теперь налицо. В буквальном смысле. Я смотрю на это лицо не то чтобы с завистью – но да, с безмерным уважением и сложной неловкостью за свою матримониальную карусель, концептуальное безделье и водительские права. Слава богу, Лиде зависть как раз несвойственна. Подозреваю, что она мне даже сочувствует по некоторым пунктам. Вообще природа её аскезы для меня непостижима. Вот Лида не первый год проводит летний отпуск в пеших экскурсиях по Москве. То есть каждый день – новый поход. В одиночку. Ну то есть с группой таких же любознательных гражданок. Денег нет на поездки? Фобии? Перед пожилой мамой неудобно? Ну не может же столичная молодая женщина вааще ни разу не помышлять о пляже или там Париже? Или вот. Самозабвенно дружит с одноклассниками. Исключительно. Такая герметизация жизненного пространства по всем статьям. С чем это связано – не знаю, но так и тянет открыть форточку в этой лаборатории.
