Брет Эллис - Правила секса
Врач крякнул и приподнял веки Гарри. Гарри слегка усмехнулся, затем дернулся и затих.
— Отвезите его в реанимацию. — Лицо Раймонда раскраснелось. — Быстрее. Что, больше никого нет здесь?
И он с привычной нервозностью огляделся по сторонам. Как человек, который переживает, но не особо, хватит ли ему билетов в «Палладиум».
Врач пропустил это мимо ушей. Жесткая копна его седых белых волос была безуспешно загелена назад, и он без конца ворчал. Он проверил пульс Гарри, ничего не нащупал, потом расстегнул пуговицы на рубашке Гарри и приставил стетоскоп к его загорелой костлявой груди. Кроме нас, в больнице никого не было. Врач снова проверил пульс и что-то буркнул. Гарри немного подергивался с пьяной улыбкой на молодом лице первокурсника. Врач послушал сердцебиение.
Снова пустил в дело стетоскоп. В конце концов взглянул на нас троих и сказал:
— Пульса совсем не слышно.
Дональд в ужасе прикрыл рот рукой и отпрянул к стене.
— Он что, умер? — недоверчиво спросил Раймонд. — Это шутка?
— О черт, я же вижу, что он шевелится, — сказал я, указывая на то, как опускается и поднимается его грудная клетка. — Он не умер. Я же вижу, что он дышит.
— Он мертв, Пол. Заткнись! Я так и знал. Я знал! — выдал Дональд.
— Я сожалею, ребята, — произнес врач, тряся головой. — Как это произошло?
— О господи! — взвыл Дональд.
— Заткнись, не то двину, — сказал я ему. — Слушай. Он не умер.
— Ребята, сердце не бьется и пульса нет. Зрачки расширены. — Поднимаясь, врач тяжело крякнул и показал на Гарри: — Этот парень умер.
Никто не произнес ни слова. Я посмотрел на Раймонда, который уже не выглядел чересчур обеспокоенным, а в его взгляде читался ответ: «этот-шарлатан-с-катушек-съехал-уматываем-отсюда». Дональд по-прежнему пребывал в расстройстве, повернувшись к нам спиной. Медсестра, сидя за столом, без особого интереса наблюдала за нами.
— Не знаю, что сказать вам, — выговорил врач, — но приятель ваш умер. Проще говоря, больше не жить ему на этом свете.
Гарри приоткрыл глаза и спросил:
— Я же не умер?
Дональд завопил.
— Нет, умер, — произнес Раймонд. — Заткнись. Состояние Гарри не особо шокировало врача, тот
что-то пробормотал, присев на колени рядом с Гарри, и снова проверил его пульс.
— Уверяю, пульса нет. Этот парень мертв.
Он говорил это, хотя глаза Гарри были открыты и он моргал. Врач снова воспользовался своим стетоскопом.
— Ничего не слышу.
— Минуточку, — сказал я. — Э-э, послушайте-ка, доктор. Думаю, мы отвезем нашего друга домой, хорошо? — Я осторожно подошел к нему. Мне показалось, что мы находимся в больничной преисподней или где-то в том районе. — Вы, это самое, не возражаете?
— Я умер? — спросил Гарри, он стал заметно свежее и захохотал.
— Скажи ему, пусть заткнется! — завопил Дональд.
— Никаких сомнений, что приятель ваш умер, — пробормотал врач, немного смутившись. — Может, хотите, чтобы я провел кое-какие анализы?
— Нет! — сказали одновременно Дональд и я. Мы стояли и наблюдали за тем, как смеется якобы
мертвый первогодка Гарри. Мы ничего не сказали. И хотя доктор Фибес не переставал настаивать на том, чтобы провести кое-какие анализы на «трупе нашего друга», в конце концов мы отвезли первогодку домой, но на заднее сиденье Дональд рядом с ним не сел. Когда мы вернулись обратно в кампус, была почти половина девятого. Я все просрал.
Шон
Сегодня никаких дел, отправляюсь на мотоцикле в город, болтаюсь, покупаю пару кассет, потом возвращаюсь в Бут и смотрю «Планету обезьян» по видаку Гетча. Я люблю эту сцену, когда Чарлтон Хестон немеет от обезьяньей пули. Он сбегает и неистово носится вокруг Города Обезьян, и в тот момент, когда сеть смыкается у него над головой, гориллы ликующе отрывают его от земли, а он обретает голос и вопит:
— Уберите от меня свои вонючие лапы, чертовы грязные обезьяны!
Я всегда любил эту сцену. Она напоминает мне ночные кошмары, которые у меня были в младших классах, или вроде того. А затем, когда я собираюсь отправиться в душ, вижу, что Сифилитик (мерзопакостный выпускник 78-го или 79-го) стирает свое гребаное белье в моей душевой. Он даже не преподает здесь, просто навещает старого преподавателя. И мне приходится все дезинфицировать за этим уродом при помощи спрея «лизоль». Вечером после ужина у меня в ящике еще одна записка. В них ничего такого особенного-то и не бывает, так: «я тебя люблю» или «ты красивый» — такого плана. Я подумывал, что эти записочки подбрасывали мне в ящик Тони и Гетч, но слишком уж много их было, чтобы считать это шуткой. Кто-то серьезно мной заинтересовался, и мне определенно было весьма любопытно.
Потом, уже в Буте, после ужина смотрю телик в комнате Гетча, и там некий высокий хипан с замасленными волосами по имени Дэн, ставший типа образцовым студентом колледжа, который трахал Кэндис в прошлом семестре, разговаривает с Тони. Времени полдевятого, в комнате холод, меня знобит. Тони с этим чуваком заводят горячий спор о политике или вроде того. Это пугает. Тони совсем уже напился и теряет контроль над собой, потому что с его мнением не соглашаются, а Дэн, от которого несет, как от половика, не стиранного лет двадцать, не перестает ссылаться на левых писателей и называть полицию Нью-Йорка «нацистами». Я говорю, что меня однажды избили полицейские. Он улыбается и отвечает:
— А вот и пример как раз.
Я пошутил. Я странно себя чувствую, тело болит. Наблюдаю, как люди спорят о нацистах. Мне нравится. По субботам отстой.
Теперь я уже на вечеринке, и мне не найти Кэндис, так что тусуюсь рядом с бочкой, разговариваю с ди-джеем. Иду в уборную, но какой-то урод заблевал весь пол, и только я собираюсь уйти, как натыкаюсь на Пола Дентона, который шел по коридору, и я смутно припоминаю, что разговаривал с ним вчера вечером, я киваю ему, выходя из заблеванного туалета, но он подходит ко мне и говорит:
— Извини, что я не пришел.
— Да, — говорю, — жаль.
— Ты ждал? — спрашивает он меня.
— Ждал? Да, — говорю. Не все ли равно. — Я ждал.
— Господи, я очень сожалею, — говорит он.
— Слушай, все в порядке. На самом деле, — говорю я ему.
— За мной не заржавеет, — говорит он мне.
— О’кей. Ладно, — отвечаю я. — Мне надо отлить, о’кей?
— Да, естественно. Я подожду, — улыбается он.
После того как я смыл мочой блевотину со стульчака, возвращаюсь обратно по коридору, а Дентон все еще там, с налитым для меня пивом. Я благодарю его, что еще-то мне остается, и мы идем обратно в общую комнату на вечеринку, куда подгребли уроды из Дартмута. Я понятия не имею, каким образом они оказались в кампусе. Должно быть, охрана пропустила их шутки ради. Так что эта тупая богатенькая братва, все в «Брукс бразерс», подходит ко мне, пока я жду, что Дентон принесет очередное пиво, и один из них спрашивает:
— Как дела?
— Не особо, — отвечаю я, и это правда.
— Где тут вечеринка «Приоденься и присунь»? — спрашивает один из них.
— Будет позже, — говорю я ему.
— Сегодня вечером? — спрашивает меня тот же.
— В следующем семестре, — привираю я.
— Ой, бля. А мы-то думали, что это она и есть, — говорят они, совсем огорчившись.
— По мне, так это на Хеллоуин смахивает, — говорит один из них.
— Пидарасы, — говорит другой, глядя по сторонам и кивая. — Пидарасы.
— Извините, парни, — говорю я.
Возвращается Дентон, протягивает мне пиво, и мы разговариваем все вместе. У них начинается раж, когда диджей заводит Сэма Кука из старого, и один из них хватает неплохую первокурсницу и пускается с ней в танец, как только начинается «Twisting the Night Away» [8]. Меня тошнит от этого. Оставшиеся дартмутские уроды лишь жмут друг другу руки по-братански. Они почему-то все в зеленом. Дентон пристально смотрит на них и спрашивает:
— Не слишком ли далеко добираться?
— На машине не так далеко, — говорит один из них.
Затем Дентон спрашивает:
— Ну и что же там в свете происходит? Дентон вообще слабак, потому что обращает внимание на этих придурков, но я не говорю ни слова.
— Все круто, — отвечает один из них, оглядывая проходящую уродину — председателя нашего студенческого комитета.
— Вы и в самом деле у черта на рогах, — говорит один из самых гениальных.
Дентон смеется и говорит:
— Типа того.
— Ганновер на самом деле огромный метрополис, — громко вставляю я.
— Клянусь, это напоминает гребаный Хеллоуин, — повторяет один из них, и они меня просто бесят, и пусть даже это так и выглядит, но у этих уродов нет никакого права, так что мне приходится им сказать:
— Нет, это не Хеллоуин, это вечеринка в стиле «заебись».
— В самом деле? — Они все поднимают глаза и пихают локтями друг друга. — Мы готовы заебаться.
