Джеймс Олдридж - Правдивая история Лилли Стьюбек
— Извини, Лилли, но я и не думала шпионить за тобой, поверь мне.
И хотя мисс Ярдли не повторяла своего визита, да и в черной тетрадке он даже не упоминался, однако я уверен, что Лилли и мисс Дэлглиш поссорились из-за него, ибо через несколько дней пожилая леди пришла в школу, чтобы при закрытых дверях переговорить с мисс Ярдли и другими преподавателями, после чего никто из них уже не проявлял любопытства к тому, чем Лилли занимается дома.
Мы никогда по-настоящему не знали, как мисс Дэлглиш и Лилли разрешали свои споры, кто из них бывал прав, кто виноват, как они могли уживаться, несмотря на огромное различие в привычках и убеждениях. Никто (даже Дороти Мэлоун) не слышал, чтобы они излагали свои взгляды на жизнь, хотя таковые безусловно имелись, а так как единственным судьей, определявшим, что хорошо и что плохо, что есть добро, а что — зло, для горожан был священник, то настало время, когда мисс Дэлглиш пришла к выводу, что Лилли пора присоединиться к прочим детям, которые внимали проповедям в надлежащем месте.
Не думаю, чтобы Лилли знала, какую веру исповедовали ее родители. Но мисс Дэлглиш в силу своего шотландского происхождения была пресвитерианкой, и однажды утром она прошествовала на воскресную службу вместе с Лилли, которая шла в чистом ситцевом платье, черных дорогих туфлях, яркой жакетке, соломенной шляпе с широкой лентой вокруг низкой тульи и коротких белых перчатках.
Я тоже шел в церковь с братом Томом и не мог сдержать удивления, когда здоровался с пожилой леди и ее воспитанницей.
— Ты идешь в церковь, Кит? — спросила мисс Дэлглиш.
Вопрос был ни к чему, ведь мы были в своих лучших костюмах.
— Да, мисс Дэлглиш, — ответил я.
— Хорошо. Тогда пойдемте вместе, — сказала она.
— Но мы не в пресвитерианскую церковь, — объяснил я. — А в англиканскую (отец позволил нам выбрать церковь по своему усмотрению).
— Вот как, — проговорила мисс Дэлглиш. На ней была широкополая шляпа и черное шелковое платье, длинное, блестящее, окаймленное тонкими кружевами; ее агатовые бусы сверкали на солнце.
— Может быть, сегодня вы все же составите нам компанию? — предложила пожилая леди. — А то Лилли будет скучно одной.
Только мисс Дэлглиш могла остановить нас воскресным утром посреди главной улицы, чтобы пригласить в чужую церковь.
— Я и так не пропаду, — пробурчала Лилли.
— Мы не против, мисс Дэлглиш, — вступил в разговор Том, считавшийся в семье чуть ли не святошей.
— Вы-то не против, но не будут ли против ваши родители? — с запоздалым сомнением в голосе проговорила мисс Дэлглиш.
— Не будут, — ответил я.
Мы вошли в неказистую церквушку под железной крышей и сели на скамью в седьмом ряду, прихожане принялись украдкой посматривать на нас и перешептываться.
— Что нам тут делать, Кит? — спросила Лилли.
— Не знаю, — ответил я.
Лилли никогда не посещала богослужений, да и мне было не по себе в пресвитерианской церкви. Но я хорошо помню воскресную проповедь, потому что она была обращена прямо к Лилли. Его преподобию мистеру Армитиджу, коротышке шотландцу, пришлось взобраться на ящик из-под фруктов, иначе прихожане не увидели бы его из-за кафедры, зато голос у него был громкий, резкий, и хотя вначале он «вразумлял» паству словами из «Послания к коринфянам», в котором говорилось, что «мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне», очень скоро священник обрушился с беспощадной бранью на современную молодежь. В последнее время горожане страдали от бесчисленных мелких краж — видно, их совершали некоторые доведенные до отчаяния молодые безработные; поэтому, с одной стороны, преподобный отец заклеймил тех, кто рылся в помойках, воровал и вообще покушался на чужую собственность, а с другой — осудил греховную наготу и распущенность девиц вроде Лилли, которые, совлекши с себя добрую половину одеяний, купались в реке и скакали там с юными отроками даже в святое воскресенье.
— Не обращай на него внимания, — шепнул я Лилли.
— А я и не обращаю, — ответила она.
Лилли не захотела петь вместе со всеми, правда, я думаю, что она и не знала псалмов, а когда с прихожан стали собирать пожертвования, девочка не отдала шиллинг, полученный от мисс Дэлглиш, хотя та строго приказала:
— Положи деньги на блюдо, Лилли.
— Ни за что, — отрезала девочка.
Я понял, что больше в церкви ее не увижу, и удивился, встретив Лилли в следующее воскресенье у ворот дома мисс Дэлглиш, где она, нарядно одетая, как и в прошлый раз, поджидала меня и Тома.
— Я пойду с вами, — проговорила она.
— Только больше мы не пойдем к пресвитерианам, — предупредил я.
— Я тоже. Хочу посмотреть вашу церковь, Кит. Может, там лучше.
В городе не было принято, чтобы девочка с мальчиком ходили в церковь одни, без взрослых, поэтому я стеснялся, а Лилли — ничуть. Мы направились в англиканскую церковь, находившуюся в противоположном конце города, прихожане снова нас разглядывали, правда, на сей раз все обошлось довольно благополучно, ибо в проповеди говорилось о надежде и милосердии, но когда наступило время молиться, Лилли не захотела опуститься на колени.
— Стань на колени, — подсказал я.
— Ни за что, — ответила она шепотом.
Это не было демонстрацией вольнодумства, просто Лилли считала, что будет выглядеть смешно, да и не в ее характере было просить о чем-либо на коленях. Тут на нас зашикали, кто-то даже толкнул Лилли в спину, но она осталась сидеть на скамье, гордо выпрямившись.
В следующее воскресенье я уже не встретил Лилли, но мне сказали, что ее видели у методистов. В конце концов, Лилли должна была бы зайти в католическую церковь, тем более что туда ходила ее подруга Дороти Мэлоун — католичка; однако Лилли не мог привлечь католицизм, слишком суровый к мирянам, а главное — конфессиональные барьеры в нашем городе имели такую силу, что преодолеть их не решалась даже она. Католичкой Лилли не была, это она знала точно.
Лилли все-таки ходила в церковь, иначе ей не разрешалось бы встречаться по воскресным дням с Дороти, и хотя Лилли бывала в церкви не каждую неделю, иногда ее видели у англикан, которые привлекали девочку, вероятно, тем, что Евангелие у них трактовалось помягче. Однако Лилли никогда не преклоняла колен в молитве, никогда не пела псалмов, ни разу не пожертвовала хотя бы пенни. Словом, Лилли оставалась самой собой, то есть язычницей, ее голова была полна странных суеверий; так, западные ветры, считала она, высевают на теле прыщи, рыба, выпрыгнувшая из воды, сулит беду, восемь сорок[8] — к удаче, лай собаки во время еды — к болям в животе, а если прикоснуться к крупу лошади и она пустит ветры, то заболеешь чахоткой. Лилли знала десятки подобных примет.
В конце концов, мисс Дэлглиш удовольствовалась малым — время от времени Лилли ходила в англиканскую церковь. Но пожилая леди непреклонно заставляла девочку читать Библию, и Лилли восхищалась этим сводом священных текстов.
— Мне кажется, мисс Дэлглиш просто не знает, что там написано, — сказала мне Лилли в одно из воскресений.
Я мог только догадываться, что интересного нашла Лилли в Библии, кроме разных чудес, рассказанных языком, который был ей близок. Не думаю, что, читая Библию, она пыталась обрести веру, Лилли не искала ее; она так и не полюбила церковь, потому что обрела духовную опору совсем в другом.
Именно близость Лилли к природе позволила мне кое-что понять в жизни ее души. Наш городок раскинулся среди пшеничных полей, апельсиновых рощ и виноградников; он как бы находился на острове, омываемом двумя реками — Малым и Большим Мурреем, по берегам которых росли стройные эвкалипты. Свои, неповторимые звуки витали окрест, такие же неповторимые, как наши эвкалипты, апельсиновые рощи и пшеничные поля; летом, сидя на приступке у двери, можно было услышать дыхание города, крики детей, играющих на песчаных площадках, а когда с теплого неба мягкой, розовато-лиловой дымкой опускался вечер, до нас доносились голоса лета: лай собак, стрекот цикад за медленной рекой, заглушаемый настойчивым, неистовым ревом миллиона лягушек. Я любил внимать звукам уходящего дня и долго думал, что никто, кроме меня, ничего вокруг не замечает, пока однажды вечером по дороге с Мыса Лилли не сказала мне:
— Ты слышал, как закрываются на ночь помидоры?
— Разве это можно услышать?
— А ты попробуй.
Мы как раз остановились на поле мистера Хислопа, где росли помидоры: они занимали участок в пять акров между рекой и железной дорогой вдали от центра города; здесь нам никто не мешал наслаждаться чудесным спокойным вечером.
— Только присядь на корточки, — посоветовала девочка.
Я присел рядом с Лилли и весь превратился в слух.
— Ничего не слышу, — проговорил я.
— Тсс… слушай, — прошептала Лилли.
