Джозеф Кутзее - Элизабет Костелло
Обзор книги Джозеф Кутзее - Элизабет Костелло
Джозеф Максвелл Кутзее
ЭЛИЗАБЕТ КОСТЕЛЛО
1
Реализм
Как правило, самой насущной является проблема начала движения, то есть поиски способа перенестись отсюда, где мы есть, на другой, далекий берег. Сооружение некоего моста — задача чисто инженерная, и подобные задачи человек решает постоянно, а решив, двигается дальше.
Будем считать, что эта задача худо-бедно уже решена. Предположим, что мост сооружен и мы через него благополучно перебрались, так что можем выбросить это из головы. Мы покинули территорию, где пребывали прежде, и находимся там, куда стремились попасть.
Элизабет Костелло — писательница. Она родилась в 1928 году значит, ей уже шестьдесят шесть. Она автор девяти романов, двух стихотворных сборников, книги о жизни птиц и множества статей. Родилась в Австралии, в Мельбурне, и обитает там по сию пору, хотя с 1951 по 1963 год жила в Англии и во Франции. Замужем была дважды. Имеет двоих детей — по одному от каждого брака.
Славу Элизабет Костелло принес ее четвертый по счету роман — «Дом на Экклс-стрит» (1969). Его героиней является Мэрион Блум — жена Леопольда Блума, героя романа «Улисс», написанного Джеймсом Джойсом в 1922 году.
За последние десять лет вокруг имени Костелло успела сложиться своя небольшая индустрия. В Альбукерке, штат Нью-Мексико, существует даже целое литературное общество ее имени, издающее литературный вестник.
Весной 1995-го Элизабет Костелло путешествовала, лучше сказать путешествует (с этого момента и далее мы будем употреблять именно настоящее время), по Соединенным Штатам Америки. Сейчас она направляется в Уилльямстаун (штат Пенсильвания), где в колледже Альтона ей предстоит получить премию Стоуи. Эта премия вручается раз в два года и присуждается по решению жюри, состоящего из критиков и самих «творящих». Помимо пятидесяти тысяч живых денег, выделенных из доходов с земельных владений семейства Стоуи, лауреату полагается золотая медаль. В Соединенных Штатах литературная премия Стоуи — одна из самых престижных.
В поездке Элизабет Костелло (Костелло ее девичья фамилия) сопровождает ее сын Джон. Вообще-то он преподает физику и астрономию в одном из колледжей Массачусетса, но в настоящее время по причинам личного порядка находится в годичном отпуске. К тому же Элизабет стала быстро уставать: без сыновней помощи она едва ли решилась бы предпринять столь утомительное путешествие через полмира.
Несущественное мы опустим. Итак, они уже добрались до Уилльямстауна и препровождены в гостиницу — здание огромных размеров, что для такого маленького города само по себе уже удивительно: этакий высоченный шестиугольник, сплошь мрамор темных тонов снаружи и хрусталь с зеркалами — внутри. Они в номере Элизабет.
— Тебе здесь будет удобно? — спрашивает сын.
— Думаю, да, — отвечает она.
Номер на двенадцатом этаже, окна выходят на площадку для гольфа, за которой виднеются лесистые холмы.
— Может быть, тебе лучше прилечь? За нами заедут в половине седьмого. Я тебе позвоню за несколько минут до выхода.
Джон направляется к двери, но тут она спрашивает:
— Чего, собственно, они от меня ждут› Джон?
— Сегодня вечером? Ничего особенного. Это всего лишь ужин, который устраивают члены жюри. Мы не дадим ему затянуться. Я им напомню, что ты устала с дороги.
— А завтра?
— Завтра дело другое. К завтрашнему дню тебе придется подготовиться серьезно.
— Не представляю, что заставило меня дать согласие на эту поездку. Слишком тяжелое испытание. Надо было передать им, что не нужно мне никакого торжества. Пускай бы переслали чек — и всё тут.
После долгого перелета она выглядит на свои шестьдесят шесть. Она никогда не следила за своей внешностью — ей удавалось прекрасно обходиться и без этого. Но сейчас возраст сказывается. Перед ним старая и усталая женщина.
— Так не положено, мама. Коли ты принимаешь деньги, то обязана участвовать в этом шоу.
Она качает головой. На ней все еще старый синий плащ, надетый в аэропорту. Волосы сальные, неухоженные. Чемоданы так и стоят нераспакованные. Она даже не смотрит в их сторону. Сейчас он уйдет, а что будет делать она? Так и ляжет в чем есть, не снимая плаща и туфель?
Он здесь, он рядом из любви к ней. Да и как ей пройти через все это без него, без его поддержки? Он с нею, потому что он ее сын, любящий, преданный сын.
Однако похоже, что ему, как это ни неприятно, на этот раз придется выступить в еще одной роли — ее дрессировщика. Она напоминает ему тюлениху, старую, усталую цирковую тюлениху. Ей предстоит — в который уж раз! — собрав последние силы, выпрыгнуть из бассейна, чтобы поймать мяч и удержать его на кончике носа. А ему надлежит сделать все возможное, чтобы она исполнила свой трюк безукоризненно и с воодушевлением.
— Им нельзя иначе, — произносит Джон как можно мягче. — Они тобою восхищаются и хотят продемонстрировать, как они тебя почитают. А наилучшим способом выражения своих чувств они считают вручение денежной премии и организацию программы с твоим участием. Обе эти акции взаимосвязаны — одна помогает осуществлению другой.
Стоя у помпезного письменного стола, заваленного рекламными проспектами, сообщающими, где что можно купить, где лучше поужинать, как пользоваться телефоном, Элизабет, рассеянно перебирая их, бросает на сына один из хорошо знакомых ему быстрых ироничных взглядов, которые до сих пор не перестают поражать его своей проницательностью.
— Наилучший способ, говоришь? — роняет она тихо.
В шесть тридцать он стучится к ней. Она уже ждет. Может, ее и мучает неуверенность в своих силах, но внешне это никак не проявляется. Она в своем привычном синем костюме с шелковым пиджаком — ее писательская униформа — ив белых туфлях, еще вполне приличных, но почему-то делающих ее похожей на мультяшную уточку. Она помыла голову и зачесала волосы назад. Они по-прежнему кажутся сальными, но выглядят благообразно — как у моряка или почтенного купца. Ее лицо уже приняло особое, бесстрастное выражение, которое, будь она молода, назвали бы замкнутым, — лицо без признаков индивидуальности. Над подобными лицами фотографам обычно приходится немало попотеть, чтобы придать им значительность. При виде нее Джону вспоминается Ките с его позицией пассивного восприятия.
Синий костюм и сальные волосы — эти детали сами по себе свидетельствуют «о реализме средней степени тяжести». Подобная техника игры с деталями берет свое начало от Даниеля Дефо. Его Робинзон Крузо, после кораблекрушения выброшенный волнами на берег, озирается вокруг. «Более мне не довелось увидеть ни одного из них, — пишет он. — Я нашел лишь три шляпы, одну фуражку и два башмака, да и то непарных». Вот так, два непарных башмака. Упоминание о том, что они непарные, переводит их из разряда обуви в разряд важной реалистической детали: с ног утопленников их сорвали и выбросили на берег вспененные волны. Ни тебе восклицаний, ни слов отчаяния, всего лишь упоминание о шляпах, фуражке и башмаках.
В детстве, сколько он себя помнит, по утрам мать всегда запиралась в своей комнате, чтобы работать. Это уединение не должно было нарушаться ни при каких обстоятельствах. Тогда он считал себя несчастным ребенком, брошенным и нелюбимым. Когда им с сестрой становилось особенно жалко самих себя, они приваливались к закрытой двери и начинали тихонько повизгивать и подвывать. Вскоре их жалобные подвывания сменялись тихим, а то и не очень тихим пением. Это помогало им забыть о своей заброшенности.
Теперь положение изменилось. Он стал взрослым. Он более не снаружи, за дверью, а внутри, вместе с нею, и видит собственными глазами, как она просиживает часами спиной к окну день за днем, год за годом, неподвижно глядя на пустой лист. «Какое упорство! — думает он. — Несомненно, она заслужила эту награду, эту и множество других. Хотя бы за доблесть, что превыше долга».
Отношение к матери переменилось, когда ему стукнуло тридцать три. До той поры из написанного ею он не прочел ни строчки. Это был его ответ, его месть за то, что она запиралась от него. Она не замечала его, и он в свою очередь был полон решимости не замечать ее. А может быть, он не читал ее книг из чувства самосохранения.
Возможно, им руководил некий глубинный инстинкт, как у человека, опасающегося удара молнии. Но вот однажды ни с того ни с сего он потихоньку взял в библиотеке одну из ее книг. После этого он стал читать все ее книги подряд и совершенно не скрываясь. Читал в поезде, за ланчем — в любую свободную минуту, а когда его спрашивали, что он читает, спокойно отвечал: «Одну из книг матери».
В некоторых ее романах присутствует и он сам, и другие, те, кого он знал в свое время, но много и людей, совершенно ему не известных. В ее книгах есть всё: секс, страсть, ярость, ревность… Она описывала все это с таким глубоким проникновением в тайные закоулки человеческой души, что, как ему кажется, это граничит с непристойностью. Вероятно, подобное впечатление остается и у читающей публики. Вероятно, именно поэтому она и состоялась как писатель. И вот теперь ее вытащили в какой-то заштатный городишко, чтобы дать денег. Какая странная, какая нелепая награда для человека, посвятившего жизнь тому, чтобы ошеломлять и потрясать читателя!
