Салчак Тока - Слово арата
Он потащил меня назад в землянку. Так же ткнув пальцем в хомуты и седелки, молча уставился на меня. Я понял, что надо более подробно разобраться в конской сбруе. Я наклонился и начал разбирать хомуты, седелки, уздечки, вожжи, повторяя в уме их названия.
— Чего копошишься, как червяк? — закричал Чолдак-Степан.
Запутавшись в ремнях уздечек и поводьях, которые я в смятенье сгреб в охапку, я упал на край порога и сорвал кожу с ладони. Проворно вскочив, я пошел к лошадям, волоча сбрую и обтирая кровь о подол рубахи.
На конном дворе я запряг выделенных мне лошадей в сани и привязал их к изгороди. Во дворе остался из батраков один Чолдак-оол.
В избе на лавке передо мной опять давешняя миска с чаем и горбушка хлеба.
— Быстрей шевелись, один остался, — сказала хозяйка и отвела от меня холодные глаза.
Пока я завтракал, Чолдак-оол выстроил свой обоз вдоль плетня и в хвост поставил мои упряжки.
Я уселся в последние сани и собрался уже сказать Чолдак-оолу: «Готово, покатили», — как из-за плетня выбежал Чолдак-Степан:
— Серого жеребца кто позволил? Глаза слепые, проклятый, а?
Что-то хряснуло по затылку, в ушах загудело, и земля покосилась. Я потерял сознание.
Очнувшись, увидел себя в санях — навзничь, весь окоченел, ноги, свесившиеся к земле, постукивают о бугорки снега. Кони трусят вверх от заимки. Подняться нет сил. Сначала перевернулся ничком, потом подтянул ноги и сел, болтая отяжелевшей головой, как жеребенок в туче мошкары.
Каурка, который бежал вслед за лошадью Чолдак-оола, и мой конь отстали от обоза. Чолдак-оол, повернув назад голову, только выкрикивал:
— Погоняй! Погоняй!
Я схватил кнут; оставив позади свою лошадь, потихоньку пересел на сани Каурки и, сильно размахнувшись, ожег витым ремнем его круп. Осев под внезапным ударом на задние ноги, он рванулся вперед и поскакал. Теперь его не остановишь. Он вихрем полетел мимо Чолдак-оола обочиной и, снова свернув на дорогу, помчал в открытую степь, как на скачках. Вот уже поворот вправо, на луга в Кыс-Кежиге, где стоят стога Чолдак-Степана. Но какое до этого дело обезумевшему коню? Он проскочил поворот и понес меня другой дорогой. Чолдак-оол погнался за мной. Это еще больше распалило моего степняка. Слыша за собой погоню, он еще старательнее вытягивал шею и еще дальше выбрасывал копыта. А я сидел и не знал, что предпринять. Будь у меня вожжи, я мог бы как-нибудь управлять Кауркой. Но он запряжен без вожжей и лишь по моей оплошности вырвался в головные.
Как теперь быть? Я услышал крик Чолдак-оола:
— Слезай! Ко мне!
Я спрыгнул в снег.
— Вперед! Беги!
Я побежал опрометью. Чолдак-оол на своей лошади догнал меня, и я, ухватившись за повод, ввалился в его сани.
Чолдак-оол передал мне вожжи и взял в руки аркан. Пустые сани, которые мы тщетно старались догнать, оказались впереди направо от нас. Их было еле видно в предрассветной мгле. Чолдак-оол верно рассчитал — сказалась кочевая сноровка. Пущенная им петля зацепилась за передний конец левого полоза мчавшихся впереди саней. Чолдак-оол приказал мне повернуть еще влево и подхлестнуть коня. Тогда наши сани, соединенные длинной веревкой, пошли под углом, как крылья невода, загребая отводами целинный снег. Кони убавили ход и вскоре остановились.
Мы вернулись к обозу, оставшемуся на перекрестке. Заря еще не занялась, но небо, с вечера затянутое облаками, очистилось. Ярко вспыхнули звезды, как будто спешили наиграться в темной синеве, пока не настал рассвет. Кругом было тихо-тихо.
У меня стучало в ушах, ныла голова, жгла ссадина на руке.
— С чего давеча Степан так разозлился? — спросил я Чолдак-оола.
— С чего? Ты заложил в сани его верхового жеребца.
— А ты видел, как я закладывал, почему молчал?
— Я думал, что он позволил. Даже позавидовал — новичку-любимчику все можно. Теперь вижу — не так.
Мы выстроили обоз и покатили своей дорогой. Вскоре на берегу Каа-Хема зачернели стога в снеговых шапках.
Подъехав к воротам изгороди, за которыми стоял самый большой стог, Чолдак-оол весело крикнул:
— Вот мы и на месте!
Я побежал отворять заворки [25].
— Теперь что делать?
— Тащи веревку.
Я подал аркан Чолдак-оолу. Он так же ловко, как в дороге, метнул его ввысь и перекинул через стог по самой середине.
— На, крепко держи этот конец, а я полезу с того краю.
Чолдак-оол скрылся за стогом и оттуда крикнул:
— Ну?
— Ну! Ну!
Веревка натянулась. Я, упираясь, пыхтел, Чолдак-оол потяжелее меня.
Вдруг веревка ослабла, — значит, он уже наверху.
Я отпустил свой конец и посмотрел на снежную шапку стога, распоротую веревкой. Где же Чолдак-оол? Он выбежал из-за стога, яростно замахнулся ручищей, и я полетел наземь. Никогда я не чувствовал себя таким обиженным. Ведь я же не знал… я не нарочно… он мой друг. Я поднялся, но слезы, от которых я давно отвык, текут и текут.
Посмотрел на Чолдак-оола, и сразу прошла обида: он весь в снегу, на лице кровь — плюхнулся с такой высоты, а наст на снегу острее стекла. Я понял, что очень виноват перед ним.
Чолдак-оол снова перекинул веревку и, не надеясь на меня, воткнул вилы в подошву стога, накинул петлю на вилы, сказал:
— Прижимай книзу верхний конец, — и убежал за стог.
Как шишка на отороченной горностаем шапке чиновника, торчала над стогом его голова.
— На санках — лопата, подкинь!
Я бросил на стог лопату.
Чолдак-оол схватил ее и заработал с таким удовольствием, как будто не снег сбрасывал, а снимал ложкой сливочную пенку с отстоявшегося молока.
Вот он опять внизу. Мы чистенько сгребли скинутый снег и выровняли перед стогом площадку, чтобы не затоптать сена во время погрузки. Уложив поперек саней четыре жерди, Чолдак-оол снова перехлестнул веревку через стог и приказал:
— Ну, полезай!
Я был горд его поручением. Мне казалось, что я потерял всю тяжесть и ползу так быстро, как белка взбирается на вершину кедра. Когда я добрался до середины стога, веревка вдруг рванулась назад; опрокинувшись, я полетел вниз.
Вытряхивая набившийся за ворот снег, я подбежал к Чолдак-оолу и с возмущением закричал:
— Что ты за человек? Когда лезут по веревке, почему не держишь?
Он добродушно засмеялся.
— А кто виноват? Забыл, как меня спустил под стог? То-то! Живо полезай. Теперь буду держать крепко.
Наконец я благополучно взобрался на стог, вздохнул полной грудью, огляделся. Светало. Далеко уходило снежное ложе Каа-Хема. За ним видны были горы с иссиня-черной тайгой. Из-за них на краю светлеющего неба подымалось солнце.
Я смотрел до тех пор, пока Чолдак-оол не закричал на меня. Тогда я схватил вилы и стал работать, забыв о ссадине на руке. Широкие пласты сена казались мне совсем легкими. Я с увлечением всаживал в них вилы и сбрасывал вниз, где Чолдак-оол уминал воз, подпрыгивая на сене и распевая во весь голос.
Глава 7
Сказка о Кодур-ооле и Биче-Кыс
Я привыкал к батрацкой жизни. Не скажу, чтобы она давалась мне легко. Никто из нас не знал покоя ни днем, ни ночью. Мы постоянно ждали злых окриков хозяина и его жены. Однако вместе с новыми лишениями я узнал, живя в землянке Чолдак-Степана, новое, не испытанное мною раньше чувство близости к окружающим меня людям.
Больше всех я полюбил Веденея. Он всегда старался спасти нас от хозяйского гнева, выручить из беды.
Другой батрак, Тарбаган, самый пожилой из тувинцев, часто по вечерам рассказывал интересные истории, которые знал во множестве.
Вспоминаю один такой вечер. С работы вернулись поздно. В землянке застали незнакомую девушку. Она проворно растапливала печь. Сказала, что Наталья Прокопьевна принимает гостей и прислала ее принести нам ужин. Назвала свое имя — Вера. Подав нам ужин, она пошла к выходу, но в дверях остановилась и подняла вверх руку с опущенной кистью, как будто хотела с нами проститься. Какая у Веры красивая рука, — так держит голову лебедь, когда выплывает ясным утром из камышей на середину озера. Неожиданно Вера заметила меня:
— Этот малыш тоже работник? Что же он наработает?
«Сама-то ненамного старше», — хотел сказать я, но меня опередил Веденей Сидоров.
— Вроде и мал, а на работе бойчее всех — резвый мужчина! Дай ему подрасти — он и к тебе присватается, а ты «Малыш»! Не видишь, какого тебе жениха припасли?
Вера смутилась и, махнув рукой, исчезла.
Тарбаган похвалил Веру и вспомнил наш прежний разговор:
— Если сбудется то, о чем говорил Веденей, как будет хорошо! Когда к был маленьким, дед рассказывал мне одну сказку. Таких сказок я больше ни от кого не слышал. Там говорится, как охотник — старик и сын его не хотели покориться баю и добились хорошей жизни своим трудом.
