Зельда Фицджеральд - Спаси меня, вальс
Обладая жадным всепоглощающим эго, Найты алчно впитывали жизнь в момент быстрого отлива, а всякую мертвечину выбрасывали в море. Нью-Йорк — отличное место, чтобы быть на подъеме.
Манхэттенский клерк не поверил, что они женаты, но комнату им сдал.
— Что ты? — спросил Дэвид, сидя на кровати под ситцевым балдахином. — Не можешь сама справиться?
— Могу. Когда поезд?
— Уже пора. У меня есть два доллара, чтобы встретить твоих родителей, — сказал он и потянулся за одеждой.
— Я бы хотела купить цветы.
— Алабама, — назидательным тоном проговорил Дэвид, — это нецелесообразно. Это просто дань предписаниям эстетики — своего рода формула украшательства.
— Но ведь на два доллара все равно ничего не сделаешь, — вполне логично возразила Алабама.
— Думаю, нет…
Слабые ароматы из цветочного магазина в отеле, словно серебряные молоточки, стучались в раковину бархатного вакуума.
— Конечно, если придется платить за такси…
— У папы будут с собой деньги.
В стеклянную крышу вокзала бились клубы белого дыма. Похожие в сером свете дня на незрелые апельсины, висели на железных балках фонари. Толпы и толпы людей встречались и расходились на лестнице. Со скрежетом — словно тысяча ключей повернулась в заржавевших замках — остановился поезд.
— Знать бы, что в Атлантик-сити будет так трудно добираться. Мы опоздали на полчаса, просто не верится… В наше отсутствие город не изменился, — говорили пассажиры, энергично разбирая вещи и понимая, что их шляпы не годятся для города.
— Мама! — крикнула Алабама.
— Ну, как вы тут?..
— Разве это не великий город, Судья?
— Я не был здесь с тысяча восемьсот восемьдесят второго года. С тех пор многое изменилось, — сказал Судья.
— Хорошо доехали?
— Алабама, где твоя сестра?
— Она не смогла приехать.
— Она не смогла приехать, — неубедительно подтвердил Дэвид.
— Знаешь, — сказала Алабама в ответ на удивленный взгляд матери, — в последний раз, когда Джоанна была у нас, она взяла лучший чемодан, чтобы увезти мокрые пеленки, и с тех пор… ну, с тех пор мы почти не виделись.
— Почему бы ей не одолжить у тебя чемодан? — строго спросил Судья.
— Это был мой лучший чемодан, — терпеливо объяснила Алабама.
— Ах, бедная малышка, — вздохнула мисс Милли. — Полагаю, мы сможем позвонить им по телефону.
— Ты будешь иначе относиться к таким мелочам, когда у тебя появятся собственные дети, — сказал Судья.
Алабама заподозрила, что ее выдала изменившаяся фигура.
— А я понимаю, что чувствовала Алабама. — Милли великодушно отпустила дочери грехи. — Она и в детстве не любила делиться с кем-то своими вещами.
Такси подкатило к исходящей паром вокзальной стоянке.
Алабама не знала, как попросить отца заплатить таксисту, — она вообще чувствовала себя неуверенно с тех пор, как, выйдя замуж, перестала получать полные негодования приказы отца. Она не знала, что говорить, когда девушки картинно прохаживались перед Дэвидом в надежде увидеть свой портрет на его рубашке, и что делать, когда Дэвид рвал и метал, проклиная прачечную из-за оторванной пуговицы, которая-де загубила его талант.
— Дети, если вы займетесь чемоданами, я заплачу за такси, — сказал Судья.
Зеленые холмы Коннектикута вносили успокоение в душу после качки в скрежещущем поезде. Цивилизованные, укрощенные запахи новоанглийского газона, ароматы невидимых машинных парков вязали воздух в тугие букеты. Деревья с виноватым видом клонились к крыльцу, насекомые наполняли звоном сожженные зноем луга. В окультуренной природе не было места ни для чего неожиданного. Если захочется кого-нибудь повесить, фантазировала Алабама, то придется делать это на собственном дворе. Бабочки то складывали, то закрывали крылья, это было похоже на фотовспышки. «Тебе не стать бабочкой», — будто говорили они. Это были глупые бабочки, они порхали над дорожкой, демонстрируя людям свое превосходство.
— Мы хотели скосить траву, — начала было Алабама, — но…
— Так намного лучше, — вмешался Дэвид. — Живописнее.
— Мне нравятся сорняки, — добродушно отозвался Судья.
— Они так хорошо пахнут, — добавила мисс Милли. — А вам не одиноко тут вечерами?
— Нет, друзья Дэвида иногда заезжают, да и в городе мы бываем.
Алабама не сказала, как часто они отправляются в город скоротать вечер, расплескивая апельсиновый сок в холостяцких убежищах и произнося монологи о лете за закрытыми дверями. Они стремились туда, опережая в своих ожиданиях ту праздничную жизнь, которая наступит в Нью-Йорке через несколько лет, так Армия спасения норовит поспеть к Рождеству, стремились, чтобы расслабиться, окунувшись в воды обоюдной неугомонности.
— Мистер, — поздоровался с приехавшими появившийся на ступеньках Танка. — Мисси.
Дворецкий Танка был японцем. Держать его они могли только в долг, занимая деньги у агента Дэвида. Японец стоил дорого; а все потому что создавал ботанические сады из огурцов и зелени с маслом, а со счетов на бакалею брал деньги на уроки игры на флейте. Они попытались обойтись без него, но Алабама порезала руку, открывая банку с бобами, а Дэвид, управляясь с газонокосилкой, растянул запястье на своей художнической руке.
Метя пол, восточный человек мерно, как маятник, покачивался, словно отмечая ось земли. Неожиданно он разразился тревожным смехом и повернулся к Алабаме.
— Мисси, не удельте ли мне един минутку — един минутку, пожалуйста.
«Хочет попросить денег», — с беспокойством подумала Алабама, следуя за дворецким на боковое крыльцо.
— Смотрите! — сказал Танка.
Негодующим жестом он показал на гамак, повешенный между колоннами, на котором храпели два молодых человека, положив рядом бутылку джина.
— Знаешь, — неуверенно произнесла Алабама, — ты лучше скажи мистеру — но только, Танка, когда рядом никого не будет.
— Правильна, — кивнул японец, прикладывая палец к губам. — Ш-ш-ш.
— Послушай, мама, почему бы тебе не пойти наверх и не отдохнуть перед обедом? — предложила Алабама. — Ты ведь наверняка устала от долгой дороги.
Когда Алабама вышла из комнаты родителей, Дэвид по ее растерянному лицу сразу понял, что произошло нечто неприятное.
— Ну что?
— Что? В гамаке спят пьяницы. Папа увидит, тогда не миновать бури!
— Выгони их.
— Да они шагу не сделают.
— О Господи! Пусть Танка проследит, чтобы они дали нам спокойно пообедать.
— Думаешь, Судья поймет?
— Боюсь, что…
Алабама огляделась с несчастным видом.
— Ну… Полагаю, рано или поздно наступает момент, когда приходится выбирать между ровесниками и родителями.
— Они совсем плохи?
— Почти безнадежны. Если послать за врачом, то без драмы не обойтись, — бросила пробный шар Алабама.
Дневное муаровое сияние солнца наводило глянец на безликие, по-колониальному затейливые комнаты, а также на желтые цветы, свисавшие с камина, как вышитая тамбуром салфетка. Это было будто священное сияние, высвечивавшее склоны и лощины грустного вальса.
— Непонятно, что можно сделать, — решили оба.
Алабама и Дэвид опасливо ждали в тишине, пока удар ложкой о жестяной поднос не возвестил об обеде.
— Очень рад, — заметил Остин, наклоняясь над розой, вырезанной из свеклы, — что вам удалось немного приручить Алабаму. Кажется, она стала неплохой хозяйкой.
Судью потрясла свекольная роза.
Дэвид подумал о своих оторванных пуговицах.
— Да, — сдержанно произнес он.
— Дэвиду здесь хорошо работается, — испуганно вмешалась Алабама.
Она уже собиралась нарисовать картину домашних радостей, как услыхала громкий стон, донесшийся со стороны гамака. С видимым усилием одолев порог столовой, в дверях показался молодой человек и уставился на собравшихся. Каким он был с перепоя, таким его увидели сидевшие за столом — и не заправленную в брюки рубашку тоже.
— Добрый вечер, — вежливо поздоровался он.
— Полагаю, вашему другу не мешало бы поесть, — проговорил несколько озадаченный Остин.
Друг разразился дурацким смехом.
Мисс Милли смущенно изучала цветочную архитектуру Танки. Конечно же, ей хотелось, чтобы у Алабамы были друзья. И она всегда внушала детям, как хорошо иметь друзей, однако при определенных обстоятельствах на нее порою накатывали сомнения.
Еще один неопрятный фантом появился в дверях. Тишину нарушали лишь старательно подавляемые истерические всхлипывания.
— Он так выглядит, потому что после операции, — торопливо произнес Дэвид.
Судья ощетинился.
— Ему удалили глотку, — в страхе сказал Дэвид, ища глаза на оплывшем лице. К счастью, его приятели вроде бы прислушались к тому, что он говорил.
