Григорий Ряжский - Муж, жена и сатана
Генерал-губернатор одобрительно кивнул и, явно довольный услышанным, похлопал управляющего по плечу:
— Угадал, братец, так и есть. «Ландо Версаль», настоящий, из самого Парижа. Подарок государя, к слову сказать. К юбилею пожаловал милостью своей. В придачу ордену. Видишь, ценит нас Его императорское величество, помнит про князя Долгорукова, а только вот Бахрушины власть не ценят и не встречают. Хотя, смотрю я, дела добрые делать все ж успевают. Да и не бедствуют пока, угадал? — Он ухмыльнулся себе под нос и подмигнул управляющему: — Сами они, ясное дело, тоже не на бричке катаются, да только и не в таком ландо, верно? Вот отстроят Москве еще с десяток больниц да приютов, тогда лично отпишу им свой «Версаль», вместе с рысачками, обещаю. Если все мы, братец ты мой, до такого доживем, — он кивнул на четверку запряженных цугом лошадей и артистично поморщился. — Пусть катаются королями, если заслужат, так и передай попечителям своим.
— Сами же и передадите, ваше сиятельство, — осмотрительно устранившись от поручения, осмелился намекнуть управляющий. — Вон, сами Александр Алексеич идут, доложили про ваше прибытие, стало быть. А я, с вашего позволенья, оставляю вас, ждем уже теперь к столу-с. Нынче осетринка предстоит, горячая, с угольев прямо, икорочка белужья-с, только с Каспия доставлена, ночью еще, от торгового общества «Курников и сыновья» — на льду покамест томится. Устрицы, конечно ж, агромадные, свежайшие, от северных широт, самолучшие. Шампанское, опять же, самое первейшее доставили, с французских погребов, при наилучшей выдержке. Господин Бахрушин, Александр Алексеевич, лично наказал, чтоб со столом не экономничали, дабы по такому драгоценному поводу всем всего хватало, самого отборного-с, в благость да в удовольствие. А уж про грибочки всяческие, паштеты заячьи с гусиными, сардинеллу шпанскую, сыры швейцарских твердостей, брусничку свежемоченую с Китай-города, индейки со сливами да изюмом — и сказать не осмелюсь. Да что брусничка, ваше высокопревосходительство, быка на заднем дворе ворочают не разделанного — вертел под него возвели особый, с гимнастический турник будет, не менее того. А жаровню к нему наладили, так прям великанскую, отродясь таких не видали. Господин архитектор, Борис Викторович, сами придумывали, я так знаю, в подарок нашему событию. На осемь праздников угощений выйдет, не дай бог понапрасну-то бахвалить. А чего останется — первым же больным уйдет, пенсионерам нашим, все подчистую, так они велели, попечители. — Управляющий произвел почтительный поклон и указал в сторону приближающегося спешным шагом Бахрушина. — Не осмелюсь более отнимать внимания у вашего сиятельства, теперь Александр Алексеич сами вас опекать станут, а я исчезаю.
Он попятился назад, так и не разогнув до конца спины, после чего проворно исчез. Следом за Бахрушиным средним, чуть в отдалении, шли Остроумов и Фейденберг, поприветствовать важного гостя. Однако Александр Алексеевич, достигнув Долгорукова, сделал им жест рукой. Жест его был вежливый, но и чуть приказной, это было понятно из того, как те тут же придержали ход и остановились в ожидании дальнейшего. Долгоруков произвел сановную улыбку и протянул Бахрушину ладонь. Тот склонил голову и обеими руками пожал протянутую руку.
— Благодарю вас за этот визит, ваше сиятельство, это большая честь для нас, Владимир Андреевич.
— А вы, поди, подумали, Александр Алексеевич, что концы отдал старик, не доехал? Не надейтесь, милый мой, князь Долгоруков еще вас переживет, всех троих, тем более что есть теперь где ему остаток жизни провести. За чужой счет, если что. — Он игриво крякнул по-стариковски и кивнул на здания больницы.
Здания, еще не окончательно высохшие после покраски, были как задуманы, так и выполнены отменно. Все корпуса больницы представляли собой единый архитектурный ансамбль с декоративной обработкой фасадов в русском национальном стиле. Не поскупились и на небольшие излишества, которые, впрочем, совершенно не портили, а лишь делали вид ее занятней и оттого привлекательней для прохожего люда.
Бахрушин расхохотался:
— Примем, примем, ваше сиятельство, и на особое довольствие поставим, если что. — Он достал платок и утер намокший лоб. И тут же решил, что теперь и есть самый подходящий момент, когда следовало бы поговорить. Вопрос деликатный, не всякому московскому гражданину по плечу, пускай и богатею. Такое требуется заслужить особо — то, на что хочет он испросить высокого позволенья — сделавшись городу незаменимо нужным или снискавши немалой знаменитости и славы. А стали они, Бахрушины, такими уже теперь или же время их покамест не пришло, доподлинно Александр Алексеевич пока не ведал. Однако и случай такой упускать было для дела будущего вредно. И решился он разговор свой начать, не отлагая на потом.
— Да, хотел еще совета вашего, ваше высокопревосходительство. — Он чуть замялся, однако решил не останавливать решения своего. — Решили мы с братьями, пока здание не уложено по городскому реестру, небольшим манером проект изменить. Касаемо земли под храмом, с отдельным входом со стороны и из самого здания церкви.
— А что за надобность? — удивился генерал-губернатор. — Отчего же сразу новое да ломать?
— Да дело-то самое обычное, — Бахрушин сделал попытку сразу же занизить значительность своей просьбы, обойдясь без патетических уклонов. — Фамильный склеп затеяли мы, памятный, всем семейством сговорясь. Вы же знаете, Владимир Андреевич, много нас, Бахрушиных, — так подумали, веселей будет вместе, родней как-то. Вы уж не откажите в нашем прошении, ваше сиятельство, на кого, как не на вас уповать нашему брату промышленнику. Да, не артисты, понимаем, не академики, не герои отечества, не митрополиты. Но стараний своих богоугодных останавливать тоже не станем, пока живем. Так мы договорились все, Бахрушины. И детям завет оставим, чтобы десятину, не менее того, вечно на благотворительные дела пускать, городу нашему, людям московским.
Сказал и выдохнул. И знак сделал рукой упреждающий Остроумову с Фейденбергом, что, мол, погодите еще маленько, пока разговор свой нужный в важные эти уши докончу. Те и не дернулись идти. Ждали. Отныне слово было за самим, от него и зависело.
— Вот так да! — удивленно воскликнул генерал-губернатор, разведя руками, и, внезапно потеряв равновесие, слегка пошатнулся. Тут же подскочил адъютант с беспокойно-угодливой мордой на суровом лице, привычным движением поддержал его сиятельство под бока, после чего распахнул каретную дверку, вытянул оттуда небольшой бархатный стульчик с резной спинкой и поднес под князя. Тот сел. Бахрушин ждал решения. Не то чтобы волновался, но было б неприятно получить сановный отказ, хоть и учтивый.
Князь театрально улыбнулся, сокрушенно покачал головой и короткой фразой пояснил свое удивление:
— Милый друг мой, вы просите совершенно о невозможном… — После этого взял паузу. Бахрушин молчал, стараясь ничем не выдать расстроенности своей от услышанного. Однако глаза его заметно потухли и кончики губ опустились чуть ниже, вместе с завершеньями пышных усов. И это не укрылось от глаз проницательного старика. Он хохотнул и неожиданно сказал: — Признаться, ехал к вам сейчас с известием более чем приятным. Но придется, видно, приятствие сие удвоить. — Александр Алексеевич в надежде вскинул на него глаза. — Да, Александр Алексеевич, могу известить вас, что улица нынешняя станет теперь Большой Бахрушинской, в почет и в память благодеяний и милосердия вашей большой семьи: так городская власть постановила, так оно теперь и станет. И заметьте — прижизненно называем, прижизненно! Так вы и сами тому виной — успели, как говорится, богоугодных дел натворить, да и немало к тому же. А что до прошенья вашего, так невозможное оно по фигуре всего лишь. Потому как не просить меня следовало об таком для вас, а попросту определить в известность. Считайте, что уж и определили. И получили от князя Долгорукова согласие. За сим, примите поздравленья от городских властей и… — он снова театрально огляделся по сторонам, — но только отчего не вижу угощенья, об котором управляющий ваш так бахвалился. Сразу видать, мошенник, вы уж, батенька, поосторожней с ними, они чужих денег считать не любят. Такие распорядители с легкостью по миру пустят — так, что и не сразу обнаружишь.
Последние слова городского главы Бахрушин уже пропустил мимо ушей. Дело было сделано, да еще с переизбытком удовольствия. Он склонился над князем, взял его руку и поднес к губам.
— Ваше сиятельство…
Одновременно сделал призывный жест врачу и архитектору, ожидавшим знака, — мол, подходите сюда, теперь уже можно. В этот момент раздались колокола, и приглашенный к празднику народ, перекрестившись в последний раз, начал толпою вытекать из храма на просторный двор перед главным фасадом, к павильону с готовыми для приема гостей изобильными столами. А среди них — старший и младший Бахрушины, Петр и Василий, еще ничего не ведающие о последних, добытых средним братом, славных новостях.
