Дмитрий Новиков - Рассказы
Толик.
Когда они вошли в прозекторскую, группа стояла, окружив преподавательницу — пожилую ироничную еврейку с лицом усталой лисички и библейским именем — Мария Соломоновна.
— Появились, — сказала она, усмехнувшись, — вас — то мы и ждем. Быстренько переодевайтесь и начнем.
Кроме Толика и Зины в группе было десять девчонок. Все, как на подбор стройные, туго затянутые в белые накрахмаленные халаты. Только Катюха выделялась из них своим разбитным видом. Она уже побывала замужем, растила одна ребенка и плевать хотела на все условности жизни. По всем признакам было видно, что она успела хлопнуть стошку коньяку для храбрости, и теперь воинственно стояла, облаченная в оранжевый клеенчатый фартук и вооруженная секционным ножом, возле прозекторского стола. Рядом, на маленькой подставке, хищно сверкали инструменты. Они были похожи на своих слесарных собратьев, как избалованные барские дети на грязноватых пролетариев. Несмотря на свою изящность и блеск хрома были они как–то страшновато функциональны: сразу представлялось, что именно будет пилить эта ножовка и долбить это долото.
— Добро пожаловать к нашему столу, — Катюха улыбнулась и сделала широкий приглашающий жест свободной рукой.
— Ты все ерничаешь, — Зина заметно волновался, но старался выглядеть спокойным.
— А что делать, плакать что ли. Подумаешь, одним жмуром больше, одним меньше, — Катька явно не собиралась печалиться по поводу чьей–то несчастной судьбы, — душа должна быть готова к радости в любой обстановке.
— Правильно. Я вот и стишок по случаю придумал, — вмешался Толик.
Собаки пряли под окном
И вдруг одна из них, пригладив волосы,
Запела тонким голоском о том
Как расцветают в сердце гладиолусы.
Девчонки хихикнули, а Катюха не успокаивалась:
— Толик, ты ведь англичанин. Переведи, друзья вчера рассказали:
Весна. В полях зазеленело.
Гормоны гонят кровь в пещеристое тело.
Толик на секунду задумался:
Spring comes. The fields are full of roses.
The hormones send the blood into the corpus cavernosus.
В это время вернулась преподавательница с документами:
— Готовы? Давайте начинать.
Анатолик.
«Я никогда не любил лжи. Есть люди, которые живут в ней, плывут в ней, ложь доставляет им наслаждение. Меня же она всегда мучила. Это не значило, что я не умел врать. Умел, и еще как. Хитрить, обманывать, подманивать, расставлять силки, подсыпать приманку. Многие люди, общавшиеся со мной, потом называли меня коварным. Какое–то время мне казалось, что ложь делает человека сильным. С ее помощью можно добиться успехов, радостей, счастья, наконец. Но потом всегда оказывалось, что это — иллюзия. Ложь всегда поворачивается против тебя. Даже если ты выиграл, она остается черным осадком на душе, который постоянно накапливается, растет, утолщается маслянистая пленка, и в какой–то момент ты уже не можешь ее контролировать. Ты меняешься. Ты врешь уже не ради результата, а ради самой лжи. И однажды замечаешь, что перестал быть самим собой. Вместо тебя уже по коридорам учреждений бегает маленькое озлобленное существо с вечной жаждой урвать лишнего, с постоянным страхом — как бы не запутаться, не заплутать в лабиринтах собственных хитроумных построений, где теряется уже сама цель. А вокруг тебя точно такие же твари с озабоченными глазенками, и вы кишите в своем мышином муравейнике, и каждый стремится залезть повыше.
Однажды я понял, почувствовал — все, больше не могу. Я не хочу так. Мне претит это. Я столько раз врал, что теперь завалов хватит, чтобы разгребать их весь остаток жизни. Мне стали не нужны карьера, деньги, удовольствия такой ценой. Я устал.
И в этот момент я встретил Лису.
Мы познакомились в баре. Она настолько мне понравилась, что я смог преодолеть свою природную робость (трусоватость, как она потом говорила) и предложил угостить ее. Она согласилась.
— Что будете пить?
— Бурбон, — она смогла удивить и заинтриговать меня. У нас и виски тогда еще не прижилось, и девушки обычно пили сладкую бузу — мартини. Значит, мадмуазель с запросами.
— Jim Beam или Jack Daniels? — я закинул наживку.
— Естественно, Jack Daniels, — Лисе казалось, что она подготовлена и защищена, а мне стал ясен дальнейший план действий — «Запах женщины», Аль Пачино, танго. Интуиция — это внимательность к мелким деталям.
— Я видел, как вы танцевали. Мне понравилось.
— Спасибо.
— И я почему–то подумал, что танго — ваш любимый танец.
— Да, правильно, как вы догадались?
— Мне показалось, что вы принадлежите к такому типу женщин, — вру, — кроме того, я сам обожаю танго, хоть это и не модно сейчас.
— Можно спросить — почему?
«Про Борхеса она наверно даже и не слышала, слишком молода еще, хоть и хочется казаться старше и опытней. Можно рискнуть».
— Понимаете, танго — как жизнь. В нем невозможно ошибиться. И если сделал неправильный шаг, то нужно лишь остановиться, замереть на мгновение и просто продолжать, — с жаром произнес я. «Глаза заблестели — попал. Теперь главное — не спугнуть, не сказать банальность, не повести себя так, как она ожидает. Вот у нее красивые, очень выразительные ушки, слегка заостренные кверху, но наверняка ей постоянно говорят о них комплименты. Нужно по–другому».
— Что читаете сейчас?
Удивилась:
— Вы знаете, Ричарда Баха.
— И наверняка «Чайку». Да, в вашем возрасте все читают Баха (Хотя конечно поздновато). Недавно вышел его четырехтомник и у меня он есть.
— Ой, хотелось бы взглянуть.
— Вполне возможно, что как–нибудь… «А сейчас главное — не перегнуть. Она ждет, что я буду просить о встрече, попытаюсь узнать номер телефона. А мне нужно ее подсечь, чтобы она уже не сорвалась, чтобы думала о нашем сегодняшнем разговоре. Тем более, что уже сама проговорилась — она часто бывает здесь».
— К сожалению, мне пора. Приятно было познакомиться. (Ждет, ждет, что сейчас попрошу о чем–нибудь. Нет, сегодня мы поиграем в мою игру, хотя я уже знал, что ближайшие дни буду просиживать здесь, чтобы «случайно» встретить ее. Знал и то, что потом, позже, когда она поймет, вычислит своей хитроумной женской сутью мои методы, то отомстит мне жестоко и многократно, не задумываясь даже на секунду о моей боли, торжествуя, что она стала сильнее, жестче, женственнее на одну единицу — меня. А я пошел на это сознательно. Мне не нужно было просто переспать с ней. Весь ужас такого пересыпа заключен в простой истине: после того, как переспишь с нелюбимой женщиной, хочется, чтобы она поскорей ушла. Мне нужна была любовь, весь спектр ее от надежды до отчаянья, страсть на острие разрыва. Я понимал, что не смогу себя контролировать и, несмотря на весь свой скепсис и едкость, безбожно влюблюсь в эту хитрую, глупую Лису. А она очень быстро поймет это и начнет использовать меня, потому что слишком красива и слишком практична, нужно устраивать жизнь, «уж замуж невтерпеж». Мне же в предвкушении неминуемого разрыва останется лишь повторять: «И в боли есть свое наслаждение». Но дело в том, что говорится это тогда, когда не помнишь ее, как она рвет, крутит, молотит, выцеживает, и если, увлекшись играми, упускаешь момент вовремя остановиться, то в следующую секунду мышление — уже не твой удел, ты — безумная, сочащаяся кровью мясная лепешка, распластанная на грязном асфальте).
Толик.
Он медленно и неохотно облачался в оранжевый, не слишком чистый и подозрительно скользкий клеенчатый фартук. Марлевая маска на лице надежно, казалось, отгородила его от внешней среды, в которой остался тревожный запах ожидания. Все посерьезнели и как–то напряглись.
— Мальчики работают с головой, девочки — с животом, — Мария Соломоновна привычно расставляла свои полки. Группа послушно столпилась вокруг стола и внимательно уставилась на мертвое тело.
На секционном столе лежал голый человек. Не оболочка, не сосуд, а человек, только мертвый. Казалось, что ему холодно на мраморной поверхности, и вот–вот по телу пробежит дрожь. Ему было около сорока лет. Весь какой–то рыхлый и жалкий — большой живот, худые, нелепые ноги. У обнаженного мужчины ноги — самая смешная деталь. Какие–то они сугубо прозаические, в отличие от женских.
Руки человека были широко, крестом, раскинуты в стороны и лежали на специальных подставках. Лицо одутловатое, явный habitus alcoholicus, но на нем — страдание и боль, уравнивающие всех, бандита и высоколобого интеллектуала, бича и толстосума. Все они встречаются здесь в дружном хороводе.
Толик еще раз внимательно посмотрел на мертвое лицо:
— Слушайте, а ведь я его знаю. Несколько дней назад в автобусе поссорились немного, так я его выставил. Но что удивительно, он пьяный, грязный был, а мне сказал: «Экий вы, барин, жовиальный».
— Обратите внимание — трупные пятна в стадии имбибиции. Значит, больше суток лежал. Нашли сегодня утром. Толик, начни ты. Помоги девочкам открыть грудную и брюшную полости, потом приступайте к голове. Все по порядку, как я на лекции читала. Сначала — срединный разрез.
