Евгений Ройзман - Невыдуманные рассказы
Она разбудила дочку, нарядила ее и заплела в косички голубые бантики. Чудное получилось платье! Дочка очень радовалась.
Она заторопилась отвести дочку в садик, потому что ей тоже надо было на работу.
Муж, выходя из дому вместе с ними, вдруг сказал:
— А! Премию-то дали! Вот, возьми…
Она посмотрела на него:
— Ты что?
А он растерялся и говорит:
— Я хотел, чтобы ты сильнее обрадовалась…
ГОНКА
Гонка для нас трудная получилась. Плохо проехали квалификацию и уже на старте собственно гонки проигрывали основным конкурентам по двенадцать часов. Мы в общем-то изначально знали, что у нас шансов никаких. Но поехали все равно, изо всей силы. И многих догнали в первом же тяжелом болоте.
Картинка та еще. Под ногами колышется. Машины ползут по капот в вонючей торфяной жиже. На разные голоса визжат бензопилы. Впрямую тянуться невозможно, только через блок. Умный Эйсмонд пошел через лес и отыграл на этом болоте у нас сорок минут. А тут еще Вова у меня, расчищая дорогу бензопилой, одним легким движением перепилил два лебедочных троса. И вообще у меня мысль была, что мы в этом болоте останемся надолго.
Смеркается, мне в воскресенье вечером надо быть в Москве, как выбираться, непонятно. Как-то по миллиметру, по миллиметру дошли до КП. По регламенту ты берешься одной рукой за капот, а другой — за номер КП. Штурман должен тебя сфотографировать, иначе КП не засчитывается. Вова умудрился меня сфотографировать без каски. А мы уже ушли с этого КП, я вдруг вспомнил, что был без каски, и осторожно Вове об этом сказал. А нахождение без каски — сразу же дисквалификация. И мы вынуждены были задним ходом возвращаться на это КП и снова фотографироваться и пропустили Эйсмонда вперед. Он радостно помчался. Мы его догнали в следующем болоте, все оценили и аккуратно прошли краем, спросив из вежливости, не надо ли чем помочь.
На следующем болоте обнаружили, что перед нами прошли всего две машины. Копылов и Лаптев. В общем-то основные наши конкуренты (у которых мы уже давно ничего не выигрываем).
Спустили колеса в ноль. Полностью разгрузили машину. Вова пошел вперед, я выкрутил газ, вылез из-за руля и шел сбоку, подталкивая и подруливая. Прошли удачно, вышли к судейскому пункту. Ночь, фары горят. Отсечка времени. Я взял у девчонок на судейском столике четыре сухаря с изюмом. Вкусные такие. А Вова их положил за доску приборов. Стартанули. Ровно через сто метров перевернулись. Причем, как обычно, на Вовину сторону. Упали в яму, оставшуюся от торфоразработок. Лежим на затылках.
— Какие мысли? — спрашиваю?
Вова говорит:
— Хорошо, что в яме воды нет.
Еле выбрались. Собрались все. Судьи, контролеры, парни на квадриках. Двумя лебедками встали на колеса и поехали дальше. Все бы нормально, но сухари с изюмом, которые лежали на панели, попадали и смешались с грязью. И вот из-за этих сухарей я очень расстроился.
Уже рассвело. Вылетаем к какому-то кордону. Смотрим — костер, там оператор с камерой.
Вова говорит:
— Не к добру здесь киношники.
И вправду. Через реку — разрушенный мост, а над мостом — два бревна. И оператор уже налаживается снимать.
Вова спрашивает:
— И что, мы едем? Может, объезд поищем?
Смотрим — следы на бревнах. Вроде перед нами прошел Копылов. Бревна качаются, пружинят.
Я говорю:
— Вова, давай попробуем.
Вова говорит:
— Мы, конечно, можем попробовать, но ты должен понимать, что если мы сейчас сорвемся, то это не только конец гонки, это конец машины.
Аккуратно выставился. Закатился на бревна. У одного бревна подпорка есть, и оно точно никуда не тронется и не укатится, а второе «дышит».
Вова ушел вперед, показывал направление колес. И мы аккуратно, аккуратно по этим бревнам проехали.
Договорились по дороге, что в 12 часов будем выходить из гонки, где бы мы ни были. Потому что опоздание на финиш обнуляет все, что ты насобирал. К тому же мне нужно было вечером улетать в Москву. И потом, мы уже не спали больше суток, у нас отказала передняя лебедка, оборвались шланги блокировок, да мне еще какая-то ветка попала по глазу. Я уже не здорово видел, куда ехать.
Закрытие финиша в 4 часа. В 12 мы вышли из гонки и помчались искать финиш. Выскочили на грунтовку, стоят мужики-охотники. Спрашиваем:
— Мужики, есть какая-то дорога на Лосиный?
Они посмотрели на нас придирчиво:
— Можно пройти двенадцать километров по прямой, но там дорога плохая, вы не проедете. Там мужики еле-еле на уазиках пробираются.
Вот думаю, жертва рекламы…
Приехали на финиш. Я собрался — мне надо было улетать. А Вова дождался, позвонил мне. Выяснилось, что мы — вторые и нам подарили замечательный спортивный домкрат (свой мы утопили в болоте).
Это был первый этап чемпионата Евразии, второй этап будет 72-часовая гонка «Вепский лес» в сентябре. Но времени и возможности участвовать у нас уже не будет.
ИСТОРИЯ ДВУХ КАРТИН
В конце 80-х годов у нас на Ленина, 11, в старом здании Станции вольных почт, открылась выставка неформальных художников. Все придумал Витя Махотин. Это был глоток свободы. Жители города очень любили выставку. Люди шли каждый день. А мы оттуда вообще не вылезали. Я еще тогда стихи писал. Там я впервые увидел картины Алексея Языкова «Азия» и «Пастухи».
Увидел и обомлел. За «Пастухов» была назначена цена тысяча рублей! В то время я вообще не знал, что в природе существуют такие деньги. (Как оказалось позднее, автор тоже не знал, и никакой разницы — тысяча или десять тысяч — для него не существовало.) Тем не менее я решил эту картину купить. Насобирал денег, пришел к Вите Махотину, а он, потупив глаза, скорбно мне сообщил, что картину уже купили. «Ты делаешь мне больно», — сказал я Вите. «Еще бы», — ответил он.
Языкова я искал семь лет. За эти годы я ни разу не встретил человека, который бы мне сказал: «Я знаком с Языковым и знаю, где он живет». Найти его помог опять же Витя.
Алексей занимал маленькую комнату в коммуналке на окраине города. Мы приехали к нему на ЖБИ с Витей и Костей Патрушевым. С нами была одна легкомысленная девица с большой грудью. Витю она очень вдохновляла.
В своей маленькой чистой комнатке Алексей показал нам сотни фотографий и эскизов, но добавил, что картин у него не больше пятнадцати. Мы спросили, почему так мало. И он честно ответил, что на одну большую картину у него уходит не меньше года. Я был несказанно рад узнать, что «Пастухи» не проданы, а находятся у него. Договорились, что завтра Алексей привезет нам с Костей все работы. Я боялся поверить своему счастью. Еле дождавшись, побежал на работу. Языков приехал к нам на Толмачева и привез восемь живописных работ, запросив за них двадцать тысяч долларов. Мы осторожно предложили ему пять, на что художник легко согласился. «Пастухов» я сразу же забрал себе, остальные работы мы с Костей разделили. Разделили удивительно, потому что до сих пор завидуем друг другу.
На эти деньги Алексей купил себе квартиру и сейчас там живет. Он написал еще двенадцать картинок. Однажды я спросил у него, почему он нигде не показывается и не любит выставляться. Он, улыбнувшись, рассказал мне грустную историю. В 1985 году он выставлялся в Доме художника. Возле его картины «Три имени» собралось много народу, и одна тетушка, известный в городе искусствовед, встав за спиной многочисленных зрителей, хорошо поставленным голосом громко изрекла: «Такое мог нарисовать только шизофреник!..»
Чтоб ты понимала, старая перешница!..
Языков обиделся. Он вообще как ребенок.
А через пятнадцать лет я сделал выставку Языкова в резиденции губернатора Свердловской области. Все гости губернатора, известные политики, артисты, бизнесмены, многие жители города и искусствоведы, увидели эти работы. Никто из них и не представлял, что в Екатеринбурге живут такие замечательные художники.
Приехал Кобзон. Надо сказать, что со вкусом у Иосифа Давыдовича все в порядке. Ему очень понравилась «Масленица» («Масленица», как и «Пастухи», сделана темперой на дереве). Он сказал об этом губернатору.
Губернатор попросил министра культуры, чтобы поговорили со мной. Ситуация действительно щекотливая: гость похвалил!.. Я уперся. Типа, легче потерять ум, честь и совесть…
Я жил на пятом этаже. Соседские дети играли в войну. На чердаке, прямо над моей головой, у них был штаб. Штаб освещался керосиновой лампой. Случился пожар. Я оставался в квартире до последнего. Горело очень сильно. Горящую квартиру я покидал с двумя картинками в руках — «Масленица» и «Пастухи».
Пожар потушили. На квартиру вылили двадцать тонн воды. Было затоплено все, вплоть до подвалов. Обвалилась штукатурка, вспучились полы. Ни библиотека, ни картины, ни иконы не пострадали (на них не попало ни одной капли воды). Пожарных с тех пор я уважаю еще больше.
