Валерий Попов - Плясать до смерти
— Ну, ты всегда смешная была! — сформулировала Настя.
Выходили из лифта, и тут распахнулась парадная, и с роем снежинок явилась Снегурочка — чудненькая девочка с голубыми распахнутыми глазками, в белой кудрявой шубке и с таким же кудрявым пудельком на цепочке. Настина сверстница.
— А мы едем в Елово, в Дом творчества! — вдруг сказала Настя, и та, не найдя, что ответить, скрылась в лифте.
Вышли из электрички в совершенно другую жизнь! Розовый снег, хруст шагов. Снежинка, падая с ели, успевает повернуться и сверкнуть красным — синим — зеленым.
За концом платформы — наша Кавалерийская улица, но ходят по ней не кавалеристы, а писатели. Рядом вообще улица Танкистов! Честь им и слава, однако танки в этом раю ни к чему! Ну пусть еще проскачет кавалерист время от времени, мы не против, но не более того! Шутили про это с Настей, пока шли. Волновался. Сначала один тут жил без забот, потом с Нонной, уже с заботами, теперь — с дитем. Шли по аллее. Деревья, соединенные поверху льдом, образовали сияющую арку, торжественный вход. С кем я тут только не ходил… но — в прошлом.
— Стой, батя! Разогнался! — донесся до меня сзади голос Насти.
Ах да! Тормознул. Девчата, смеясь, догнали меня. Обе разрумянились. Жизнь полегчала. А это еще только начало отдыха!
Калитка нижней частью утопала в снегу. Это проблема для нездешних, а мы знаем что как: поднял калитку, сдернул с ржавых петель, переставил в распахнутое положение, в тот же снег, но в другое место, и мы прошли. Потом так же переставил ее обратно. Знать надо!
Наш старенький корпус смотрелся скромно. Глянул на Настю. Не разочаруется? Нет! Разрумянилась! Сияла! Ну я голова. Все умею. «Там будет бал, там детский праздник. Куда ж поскачет наш проказник?» Сюда. Шел, подпрыгивая.
— Батя наш тоже в детство впал! — улыбалась Настя.
— Так детский же праздник тут!
— А где же дети? — заволновалась Настя.
А вон они! Детки в клетке. Точней, за стеклом. Новый корпус столовой за стеклянной стеной просто кишел детьми; взрослые изредка лишь маячили между ними.
— Завтрак! — пояснил я.
— А мы можем туда? — замирая, спросила Настя.
— А то!
И мы вошли, потопав перед дверью ногами, оставив снег, — особенно старательно это сделала Настя.
И вошли в гвалт. Дети сидят по трое, по четверо, кто ковыряет кашу, кто размахивает стаканом, на еду никто из них почти и не смотрит, их мысли уже летят куда-то на волю.
— А у вас есть тут друзья? — боязливо прижимаясь к нам, спросила Настя.
— Тут в основном, Настенька, твои друзья, будущие! — уточнила Нонна.
— Но есть, впрочем, и бывшие. — Язык мой «вывихнулся» в последний момент, сначала хотел сказать «настоящие», но выговорилось почему-то «бывшие». И так оказалось вернее.
Алла и Тим вроде не замечали нас, шли, увлеченные руганью.
— Я сказала — нет!
— Ну мама!
Несмотря на остроту спора, Алле приятно, наверно, было слышать «мама»; мальчик привык. Вот кто вырос! Буйный вьющийся чуб. Такой же, похоже, характер.
Наткнулись на нас: я встал у них на пути.
— Я сказала — нет! — рявкнула Алла Тиму и тут увидела нас. — Каким ветром?
— Тем же, что и вы! — спокойно ответил. А кому тут, действительно, быть, как не мне? И не Насте?
Алла — всего лишь жена писателя, точнее, переводчика, вернее, физика, балующегося переводами. Вот Кузина мать — та гигант! А эти — седьмая вода на киселе. Но держались спесиво. А что им остается еще? Да, Алла — королева антиквариата, однако какое это имеет отношение к Дому творчества?
Настька прямо извертелась вся, чтоб Тим обратил на нее внимание, но тот, чем-то обиженный, смотрел в сторону. Сложный мальчик. Подвинул к нему Настю: пусть дети пока притрутся после долгой разлуки.
— Ну мама! На полчаса! — стонал кудрявый белокурый Тим, упорно не замечающий нас.
— Нет! — отрубила Алла и лишь после этого повернулась ко мне. — Друг твой у мамы, Марго в больнице.
Знаменитая Кузина мать, подарившая нам всю латиноамериканскую прозу.
— Что с ней?
— Инсульт. Похоже, последний.
Мне почудилось, что она хотела сказать: «Надеюсь, последний!»
Я склонил голову. Тим весь извелся в нетерпении и явно ненавидел нас, встрявших в его спор с матерью: так бы он давно уже вырвал свободу! Настя, поняв, что он не видит ее в упор, раскраснелась как свекла. Надо это как-то разруливать.
Нонна так вообще не ощущала тревоги — радостно кинулась в сторону и обнималась с подружкой Лидкой, женой опального поэта Моева.
— Ладно. Но только на полчаса! — процедила Алла. И Тим унесся.
Мы вошли в корпус.
— Вот вам ключ, идите! Я сейчас.
И Нонна ушла с Настей, и Лидка с ними. И мы остались с Аллой лицом к лицу в бурной толпе ребят, прущих из столовой.
— Вот уж не знала, что ты такой друг детей, — процедила Алла. Дети орали, пихали нас. Да, раньше их другом действительно не был. Но стал.
Настя вышла из номера одна и неловко стояла в проходе, у стены.
— Раз уж мы такие их друзья, сделаем так, чтобы твой красавчик для начала хотя бы признал Настю… и чтоб они умчались подальше.
— Ясно. Тим! Сюда.
Тим, оторвавшись от своей «кодлы», подошел.
— Ты что, не узнаешь Настю? Так вот, будь любезен, пригласи ее к вам!
Тим глянул на Настю, отрывисто кивнул. Понял это как наказание.
— Айда! — Он мотнул чубом, и они всей толпой промчались сперва в один конец коридора, потом зачем-то в другой. Настька, пыхтя, еле успевала за ними. Тим распахнул дверь — кружась, ворвалась метель, — и они умчались. Настя на прощание кинула взгляд, взгляд был счастливый.
— А где Настя? — Тут, наконец, появилась Нонна, «встревоженная мать».
— Где надо. Гуляет! — довольно резко ответил я. Нонна, впрочем, не огорчилась.
— Ой, а можно я к Лидке зайду? — воскликнула Нонна.
— Давай!
Еще одно дитя умчалось.
— А мы как будем хулиганить? — усмехнулась Алла.
…Гуляй, пурга! Целовала жадно. Порой исступленно.
Потом я с облегчением пришел в наш девятнадцатый номер. Нонна, как и обычно, «перегуляла» меня… теперь и Настя не отстает. Сидел один. Воспоминания о прежней жизни, прожитой здесь, нахлынули на меня. Комната длинная и узкая, как душный школьный пенал, канцелярская хромоногая мебель, но душа моя здесь, тут я начал писать.
Включил яркую лампу, осмотрел письменный стол. Точно! Выжженное на полировке клеймо. Однажды грел воду в стакане кипятильником, не сводя при этом глаз с рукописи (чайку хоть хлебнуть, не отрываясь!), и вдруг распахнулась дверь, ворвались веселые друзья, с мороза, с бутылкой, и немедленно понадобился стакан. Я выкинул из него кипятильник, подставил под живительную струю. И веселье наше прервалось лишь тогда, когда запахло паленым — кипятильник выжег тавро! Вот оно. Где они ныне, драгоценные мои друзья? Дети нас растащили!
Ладно! Стал раскладывать свои листки, бережно разглаживал. «Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась». Но почему «беспричинно»? Настя меня сюда привезла. «Новый этап творчества». Более суровый. «Жизнь удалась-2». Писал.
Грохнула дверь. Ввалилась Нонна — и села на пол. Губы мокрые. Глаза плывут.
— Та-ак. Это ты с Лидкой?
— А что — нельзя? Все жже в ппорядке…
«Хороший пример» для дочери!
— Уезжай.
— Извини, я бше не буду. Лидка уезжает с Левой. Все.
— Вот и ты с ними уезжай! Не видишь — я пишу… В кои-то веки! Умоляю тебя.
— Ну… ххорошо! — Попыталась опереться на стул, но тот с грохотом вывернулся из-под ее руки.
— Так. Ну все! — Поднял ее под мышки, вытащил в коридор. Пусть видят все — меня это не волнует. Ярость находит на меня редко и при этом сопровождается полным хладнокровием. Левка как раз тащил свою Лидку.
— И подругу ее забери! — сказал Леве.
Запихнули подруг в автомобиль.
— Довезешь?
— Вообще-то их в вытрезвитель надо везти! — злобно проговорил Лев.
— Куда хочешь! — захлопнул дверцу.
Баба с возу!
Перекладывал листки. Не столько смотрел их, сколько нюхал. Вот она, настоящая моя жизнь!
Снова грохнула дверь! Забыл, идиот, запереть! Рванулся…
Стояла Настя. С трудом ее признал. Красивая, сияющая! Вся в снегу, снежинки переливались даже здесь, в тусклой комнате. Волна свежести и хвои.
— Отец!
— Да, родная.
Залюбовался ей. Вот оно, счастье! При этом даже не замечает, что нет матери. Несущественно сейчас.
— Можно мы еще погуляем?
Как ей такой отказать?!
— Хорошо, Настя, только недолго.
Вторая часть фразы была обрублена дверью. Услышал: так быстро она никогда еще не бегала. Все сметет на своем пути!
И через мгновение — вкрадчивый стук. Вот это — самое сложное.
— Ну что? Я свое обещание выполнила, — шепнула, приоткрыв дверь.
— Да-да. Сейчас иду.
