Маргарет Этвуд - Слепой убийца
— Извините, я не думала, что здесь кто-то есть. Вы подкрались. — Она говорила с акцентом, но была своя. У них одна национальность — молодость. А вот я теперь чужая.
Последняя запись — золотистым фломастером: «Без Иисуса в рай не попадешь». Рецензенты уже поработали: Иисуса вычеркнули и поменяли на Смерть.
Ниже — зеленым: «Рай — в зерне песка. Блейк»[118].
И ещё ниже — оранжевым: «Рай — на планете Ксенор. Лора Чейз».
Тоже неверная цитата.
Официально война — в Европе то есть — закончилась в первых числах мая. Лору только это и занимало.
Она позвонила через неделю. Утром, через час после завтрака, рассчитав, что Ричарда дома нет. Я её не узнала, я давно устала ждать. Я сначала решила, что звонят от портнихи.
— Это я, — сказала она.
— Где ты? — осторожно спросила я. Как ты помнишь, она уже превратилась для меня в неизвестную величину — и, возможно, переменчивую.
— Здесь, — ответила она. — В городе. — Она не сказала, где остановилась, но назвала перекресток, откуда я её заберу. Тогда выпьем чаю, сказала я, решив отвести её в кафе «Диана». Безопасно, народу мало — в основном, женщины; меня там знали. Я сказала, что приеду на машине.
— О, у тебя теперь машина?
— Можно сказать. — Я описала автомобиль.
— Прямо колесница, — беспечно сказала она.
Лора стояла на углу Кинг и Спадина-авеню, где и обещала. Не самый приятный район, но Лору, похоже, это не смущало. Я посигналила, она помахала, подошла и села в машину. Я поцеловала её в щеку. И тут же почувствовала себя предательницей.
— Не могу поверить, что ты здесь, — сказала я.
— И тем не менее.
Неожиданно я поняла, что сейчас разревусь; она же казалась беззаботной. Только щека прохладная. Прохладная и худая.
— Надеюсь, ты не сказала Ричарду. Что я здесь. Или Уинифред. Что то же самое.
— С чего бы? — ответила я. Она промолчала.
Я вела машину, и не могла на Лору посмотреть. Пришлось сначала парковать автомобиль, идти в кафе, садиться за столик напротив неё. Тут наконец я могла вдоволь наглядеться.
Та и не та Лора, какую я помнила. Старше, конечно, — как и я, — но дело не в этом. Аккуратно, даже строго одета — серо-голубое простое платье с лифом в складку и пуговичками спереди; волосы сильно стянуты на затылке. Похудела, даже усохла, поблекла, но при этом как-то просвечивала: словно острые лучики пробивали кожу изнутри, словно шипы света вырывались наружу в колючей дымке, словно чертополох тянулся к солнцу. Трудно описать. (Да и доверять моему впечатлению не стоит: у меня уже портилось зрение, мне требовались очки, но я об этом ещё не знала. Туманный свет вокруг Лоры — возможно, просто оптический обман.)
Мы сделали заказ. Она предпочла кофе, а не чай. Кофе будет плохой, предупредила я, из-за войны в таких местах хорошего кофе не бывает.
— Я привыкла к плохому кофе, — сказала она.
Воцарилось молчание. Я не знала, с чего начать. Я не была готова спросить, что она делает в Торонто. Где она была все это время? — спросила я. Чем занималась?
— Сначала жила в Авалоне, — ответила она.
— Но он же закрыт! — Дом не открывали всю войну. Мы не были там несколько лет. — Как ты туда проникла?
— Ну, знаешь, мы всегда попадали, куда нам хотелось.
Я подумала об угольном лотке, о непрочном замке на двери погреба. Но все это давно починили.
— Разбила окно?
— Да зачем? У Рини остался ключ. Только никому не говори.
— Но там же нельзя топить. Наверное, холод собачий, — сказала я.
— Да, не жарко, — ответила Лора. — Зато много мышей. Принесли кофе. Он пахнул подгоревшими корками тостов и жареным цикорием — неудивительно, в него все это и кладут.
— Хочешь пирожное или ещё что-нибудь? — спросила я. — Здесь неплохо пекут. — Лора была такая худая — я подумала, пирожное не повредит.
— Нет, спасибо.
— Так чем же ты занималась?
— Потом мне исполнился двадцать один, я получила немного денег — тех, папиных. И поехала в Галифакс.
— В Галифакс? Почему в Галифакс?
— Туда приходят пароходы.
Я потеряла нить. Была какая-то причина, как всегда у Лоры, но я боялась её услышать.
— Но что ты делала?
— Разное, — ответила она. — Старалась быть полезной. — И ничего больше не прибавила. Наверное, опять благотворительная столовая или что-нибудь в этом духе. Уборка туалетов в больнице, такого рода занятия. — Ты не получала моих писем? Из «Белла-Виста»? Рини говорила, что нет.
— Нет, — сказала я. — Ни одного.
— Думаю, они их украли. И не разрешали звонить и меня навещать?
— Они говорили, это тебе навредит. Она коротко рассмеялась.
— Это навредило бы тебе, — сказала она. — Тебе не стоит жить в этом доме. Не стоит жить с ним. Он злодей.
— Я знаю, ты всегда так думала, но что мне сделать? Развода он не даст. А денег у меня нет.
— Это не оправдание.
— Возможно, для тебя. У тебя папины деньги, а у меня нет ничего. А как же Эйми?
— Ты можешь её взять с собой.
— Легко сказать. Может, она и не захочет. Она, между прочим, довольно сильно к Ричарду привязана.
— С чего это? — спросила Лора.
— Он её захваливает. Подарки дарит.
— Я тебе писала из Галифакса. — Лора сменила тему.
— Этих писем я тоже не получала.
— Думаю, Ричард читает твою почту, — сказала Лора.
— Я тоже так думаю.
Разговор принял неожиданный оборот. Я предполагала, что буду утешать Лору, сочувствовать, выслушивать печальную историю, а меня поучают. Как легко мы вернулись к прежним ролям.
— Что он про меня рассказывал? — спросила вдруг Лора. — О том, почему меня туда отправили?
Ну вот и приехали. Вот он, камень преткновения: либо Лора сошла с ума, либо Ричард лгал. Я не верила ни тому, ни другому.
— Кое-что рассказывал, — уклончиво ответила я.
— Что именно? Не волнуйся, я не обижусь. Просто хочу знать.
— Он сказал, что у тебя… ну, психические отклонения.
— Естественно. Он так и должен был сказать. А ещё что?
— Что ты считаешь себя беременной, но это мания.
— Я была беременна, — сказала Лора. — В этом все дело. Потому меня и упрятали так срочно. Он и Уинифред — они до смерти испугались. Позор, скандал! А как же его большое будущее?
— Да, я себе представляю. — И я хорошо себе представляла: конфиденциальный звонок от врача, паника, торопливые переговоры, скоропалительный план, И другая версия, лживая, состряпанная лично для меня. Я была довольно покладиста, но они понимали, что всему есть предел. Не знали, что я натворю, если они за предел выйдут.
