Захар Прилепин - Обитель
«Какой крепкий они народ», — подумал Артём безо всякого уважения, а только с мукой.
— Сегодня опять понадобишься, — ткнул Ткачук своим здоровым пальцем в Артёма. — Я нарядчику сказал уже. У ИСО сиди, чтоб не искать.
…Возле здания уже дожидались неведомо чего Захар и Авдей Сивцев. Оба с дурными цветом лица, губы спеклись, глаза в чёрных впадинах.
Они не поздоровались. То ли не было чувства, что расставались. То ли приветствие слишком явственно обозначило бы их совместные вчерашние брожения: а кому нужно было про это помнить?
Артём присел на землю.
Захар и Авдей стояли рядом, томясь зябким ожиданием и одновременно не желая, чтоб кто-нибудь про них вспомнил.
— И не знаешь, где лучше — в карцере али здеся, — сказал Сивцев, пожёвывая губами.
Блэк с утра был словно не в себе, к людям не подходил и всё кого-то разыскивал.
— Они нашу бригаду второй день гоняют, чтоб никакие другие ничего не видали, а потом и нас зароют? — рассудил Сивцев, поглядывая на Артёма. И «никакие», и «другие» он произносил с «я» на конце, слова получались смешные, как скоморохи.
«Где же Галя? — думал Артём, глядя на Блэка. — Вывози меня немедленно отсюда, Галя!»
Появился Горшков, выглядел он похуже, чем Ткачук, но тоже ничего — умытый, побритый, покормленный. Не глядя на стоявших у отдела могильщиков, он заскочил в дверь, но тут же, вспомнив о чём-то, вернулся.
Подошёл к Артёму — тот сразу встал.
— Если скажешь Эйхманису, что мы над ним смеялись, — попадёшь во вчерашний ров, — сказал ему Горшков на ухо.
— Вы не смеялись, — тихо ответил Артём, глядя в сторону.
Высморкавшись на камни двора, Горшков ушёл.
Сзади на сапоге у него была кровавая клякса — это Артём плохо отмыл.
Блэк, который давно что-то задумал и вёл себя непривычно, вдруг изловчился и в прыжке поймал чайку, та заорала, призывая на помощь, но взбесившийся пёс, помогая себе лапами, скоро перекусил ей голову и за минуту даже не сожрал, а разодрал птицу на части.
Всё было в перьях вокруг и в мелких птичьих внутренностях.
Никто не решился отогнать Блэка, и только другие чайки изо всех птичьих сил голосили и делали дерзкие зигзаги в воздухе, раздосадованные предательством пса, и вчерашней стрельбой, и резкой переменой погоды — третьего дня ещё было тепло, а вчера обвалился снег, а сегодня непонятная, ветреная муть — надо бы немедля улетать, — и вот одну из старейших чаек порвали в клочья.
Торопливо засуетились взад-назад красноармейцы, выглянул на улицу и снова ушёл в здание Ткачук, кто-то произнёс фамилию нового начлагеря — и Артём догадался, что из Кеми прилетел Ногтев.
В кожаном своём пальто, начлагеря зашёл во двор — Блэк словно только его и ждал: сорвавшись с места, он понёсся на Ногтева.
Начлагеря оказался проворней сопровождавшего его красноармейца, успевшего только винтовку снять с плеча — первым же выстрелом ловко выхваченного из кобуры нагана он сшиб собаку с ног и вторым добил куда-то в шею.
Одна из чаек, взбудораженная очередной стрельбою, прошла над головой Ногтева и оставила белый след у него на плече.
Он выстрелил чайке вслед, но на этот раз не попал.
— Чаек перебить, — смеясь, скомандовал Ногтев. Несмотря на промах, он был доволен собой. — Чтоб дорогу сюда забыли.
Тут же сбежались красноармейцы, возбуждённые, как перед баней; началась несусветная пальба.
Чайки, истошно крича, никак не могли поверить, что их всех собираются уничтожить, — на некоторое время взлетали, потом снова стремились к главкухне, тем более что уведомленный повар раз за разом выносил сначала объедки, а потом в запале вывалил чуть ли не весь обед какой-то роты — тринадцатой, наверное.
Одна взрослая чайка, поняв происходящее, в предсмертной ярости бросилась на красноармейца — не на шутку его испугав, — но её сбили на втором круге перекрёстной стрельбой из трёх винтовок.
Красноармейцы хохотали, да и лагерникам чаек было не очень-то жаль.
«Никто отсюда не улетит», — подумал Артём, усмехаясь сквозь боль во всём лице. Ему тоже было всё равно.
Он долго смотрел на Блэка, но потом объявился дневальный ИСО, пихнул Захара, указал ему на собаку и выругался. Захар всё понял, поднялся и, озираясь, чтоб не застрелили, добежал до Блэка, взял собаку за ногу и потащил.
Мёртвый Блэк оказался некрупной, не очень красивой и не очень чёрной собакой.
Под грохот стрельбы, буйство надзорных и всхлипы чаек вышла Галя — без своей куртки, в форменной одежде, усталая и тоже некрасивая.
Во дворе была сутолока и неразбериха, высыпали люди из административного корпуса, медсёстры из лазарета, повара — вроде как и праздник: осенний убой птицы.
Галя встала рядом с Артёмом и спросила, глядя в спину целившемуся в чайку красноармейцу:
— Почему у тебя такой вид?
Артём помолчал и со второго захода — пришлось переждать близкий выстрел — ответил:
— Мыл чекистам кровавые сапоги. Потом закапывал труп Бурцева.
— Тебя не били? — быстро спросила Галя и столь же быстро осмотрела лицо Артёма.
— Нет, — сказал он.
Галя перевела невидящий взгляд на другого красноармейца и сообщила:
— Тридцать шесть человек за ночь расстреляли. Больше расстрелов не будет. Ногтев запретил.
— Он… не знал… — поделился с ней Артём.
— Всё он знал, — тут же со злостью ответила Галя. — Нарочно уехал.
«Блэк оказался самый догадливый из нас!» — ёкнуло у Артёма.
Скосился на Галю — поделиться с ней этим открытием или не стоит. Решил, что не стоит.
Артём предположил, что Гале не хочется уходить обратно в здание, оттого что нравится стоять рядом с ним.
…Только ему не было хоть сколько-нибудь проще от её присутствия, он лишь желал, чтоб кончилась стрельба.
— И Афанасьева расстреляли? — спросил Артём, заметив, как тяжело ему далось совместить два последних слова, которые отталкивались как магниты с разными полюсами.
— Почему это? — Галя снова посмотрел на него. — Нет. Я не видела в списке. А зачем Афанасьева?
«Дурак, что я делаю!» — сокрушённо укорил себя Артём.
— Незачем, — ответил он, насколько сумел, искренне. — Просто его не было на утренней поверке, и я испугался за него.
Галя промолчала. Афанасьев её не волновал.
— Я постараюсь отправить тебя сегодня на Лисий, — сказала она погодя.
Артём закусил нижнюю губу: хоть бы правда, хоть бы удалось — поставлю твою фотокарточку, Галя, и буду на неё молиться. Кажется, Крапин успел её сфотографировать в компании лис, назначенных согревать Галины плечи в ближайшую соловецкую зиму.
