Виталий Безруков - Есенин
— Не засохнут!!! — пообещал ему Есенин. — Я постараюсь!
Несмотря на постоянную чагинскую опеку в Баку и вардинскую в Тифлисе, Есенин чувствовал себя свободным. Не то что в Москве. Не было здесь за ним постоянной чекистской слежки. «Баллада о двадцати шести», ставшая необычайно популярной, особенно в Азербайджане, открыла ему двери всех редакций. В газете «Трудовой Баку» были напечатаны первые стихотворения «Персидских мотивов»: «Я спросил сегодня у менялы…» и «Улеглась моя былая рана…». С издательством «Советский Кавказ» он заключил договор на выпуск книги «Страна Советская».
Конечно, сбежав от собутыльников из Москвы, Есенин все же не смог полностью изменить образ жизни, чтобы закрыться наглухо и работать. Одиночества он долго не выдерживал. И здесь, в крепких объятиях кавказского гостеприимства, он так же, как, впрочем, всегда и везде, вел безалаберную жизнь. Со стороны было совершенно непонятно, когда же он писал, но писалось ему тут легко. Душа и ум, несмотря на частые застолья, вели настойчивую, постоянную работу. Есенин как бы погрузился в свой, только ему известный и доступный мир.
— Так много и легко пишется в жизни очень редко. Может, до весны и не возвращаться? — рассуждал он сам с собой, глядя на черновик лежащей перед ним новой поэмы «Цветы». — Хорошо, — радовался Есенин. — Я понял, что такое поэзия!
Но все-таки настал тот день, когда Есенин почувствовал, что он должен бежать из Баку куда-нибудь в другое место.
— Гости, гости, гости, хоть бы ты меня спас от них, — обратился он к Чагину. — Что они пьют, хрен с ними, но ведь я тоже с ними пью! Какая уж тут работа?!
И Чагин, сославшись на личное распоряжение самого товарища Кирова, действительно поселил поэта в бывшем ханском дворце. Теперь он в одиночестве бродил по огромному саду, разглядывал фонтаны и всяческие восточные затеи. Мимо, наклонив голову, проходили женщины в парандже, и казалось Есенину, что он уже вечность здесь, среди буйства восточной красоты. В голове родились строчки:
Свет вечерний шафранного края,
Тихо розы бегут по полям.
Спой мне песню, моя дорогая,
Ту, которую пел Хаям.
Тихо розы бегут по полям.
Но в конце концов эта тишина и покой «райских кущ» разбудили в нем на время забытое чувство одиночества. Появилось ощущение, будто ему все время кто-то мешает и он кому-то мешает, будто он перед кем-то виноват и перед ним — тоже.
«Да! Попал в обитель дальнюю трудов и чистых нег!» — с тоской подумал он, глядя на фонтан. Склонив голову над желобом, по которому текла в водоем, сверкая на солнце, чистая прозрачная вода, он подставил голову под струю, словно желая отрезвиться, скинуть «дремотную Азию». Неслышно подошел Чагин с подносом, уставленным вином и фруктами.
— Не простудись, Сергей, вода здесь ледяная! — предупредил он.
Есенин резко поднял голову.
— Все, Петр! Не могу больше! — По лицу его стекала то ли вода, то ли слезы. — В Москву хочу! Все мне здесь опостылело… Черного хлебушка хочу… Русского хлебушка!
Чагин усмехнулся.
— По московским кабакам стосковался? Видно, сколько волка ни корми — он все в лес смотрит. Что ж, езжай!
Под небом Африки моей
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил, —
прочел Есенин отрешенно. — Стосковался я! Ну, ты же русский, Петр, ты должен меня понять…
— Да езжай, черт с тобой! Езжай! — взорвался Чагин. — Киров велел беречь тебя… А как я тебя отсюда… в Москве беречь буду? У меня прорва дел… А здесь ты под боком… рядом. Может, в Индию смогу тебя отправить… А?
Есенин обнял Чагина.
— Спасибо, друг, но нет! Домой! Домой! В Москву-у-у!
«У-у-у!» — прогудел паровоз, увозя Есенина из добровольной кавказской ссылки. На перроне, когда Есенин садился в вагон, пассажиры его узнали, и теперь, стоило ему на минуту появиться в коридоре, как словно по команде открывались двери других купе и бритоголовые красные командиры выглядывали, осматривая его с головы до ног. Вагон охранялся чекистами — ведь ехала номенклатура.
Как и предвидел Чагин, скандал разразился уже в поезде. Когда за окнами стали проплывать подмосковные леса и деревеньки, Есенин вышел из купе, наглаженный, надушенный, в крахмальной рубашке и лакированных ботинках. Проходя мимо двух военных, улыбнувшись, спросил:
— Как Москва, скоро?..
Но те, не удостоив его ответом, отвернулись к окну. Вагон качнуло, и Есенин нечаянно толкнул военных.
— Простите! — извинился он.
— Поосторожней, товарищ! — жестко заметил один.
— Есенин… — подсказал, улыбаясь, Есенин. — Я Есенин!
— Все равно, не шатайтесь!
— Вагон качнуло…
— Это вас качает, товарищ…
Есенин махнул рукой и открыл дверь в тамбур. Стоящий там охранник остановил его:
— Товарищ, хождение в другие вагоны запрещено.
— Мне надо, — растерялся Есенин, — я хочу пройти в вагон-ресторан.
Но охранник загородил собой дверь.
— Есть приказ начальства закрыть двери. Скоро Москва.
— Я ненадолго… пусти! — попросил он, улыбнувшись. — Я Есенин!
— Да хоть бы кто, не велено пускать, и все, — упрямо твердил охранник.
В тамбур, доставая на ходу папиросы, вошел дипкурьер Рога.
— Товарищ! — обрадовался охранник. — Вызовите милицию! Вот Есенин не подчиняется приказу: рвется в вагон-ресторан.
— Товарищ Есенин! — высокомерно произнес Рога, прикуривая папиросу. — Правило для всех одно: нельзя — значит, нельзя! И потом, — пыхнул он дымом, — вам и так достаточно. Здесь не кабак! Потрудитесь вернуться в вагон!
Этот высокомерно-приказной тон, с каким были сказаны эти слова, подействовал на Есенина, как красная тряпка на быка.
— Ты! — хрипло крикнул он. — Ты! Ты кто такой, чтобы делать мне замечания? А?..
— Я дипломатический курьер Адольф Рога! Прошу вас не тыкать!
— Да и хрен с тобой… дипкурьер! — передразнил его Есенин. — Напугал черта рогами!
Рога повернулся и, бросив недокуренную папиросу, ушел в вагон, но на шум выскочил его сосед по купе, Левит.
— Безобразие! — заверещал он, брызгая слюной на Есенина. — Сколько можно терпеть ваше пьянство, товарищ Есенин! От самого Баку!
Есенин угрожающе пошел на него, и тот ретировался в коридор. Из других купе стали высовываться военные, совчиновники и их жены.
— Вот, товарищи подтвердят! — продолжал визжать Левит, почувствовав поддержку. — Устроил кабак в вагоне для высшего комсостава!
