Стив Тольц - Части целого
Я принял хрестоматийную позу. Сел на землю, скрестил ноги, сосредоточился на дыхании и стал повторять мантру: «Вау!» Сознание успокоилось, но, откровенно говоря, в голове стало как-то пустовато. Просветление позволяло дойти до края сознания, но не переступить черту. И еще накатил приступ блаженства — это еще с какой стати? Мне следовало идти дальше, чем обычно. Из того, что я читал о медитации, я вынес, что в этом деле необходимо придерживаться определенной системы: как сидеть, как дышать, как сосредоточиться на дыхании. Но рутинная система противоречила тому, что мне требовалось в данный момент. Я несколько раз пробовал медитировать по системе — дышал и сосредотачивался одним и тем же способом — и пришел к выводу, что это все равно, что стоять на конвейере и накручивать пробки на бутылки с кока-колой. Мозг успокаивался, замирал, тупел. Это мне не подходило.
Я пытался утихомирить сознание, но в голове бушевал конфликт, и это сжигало энергию, которая требовалась для установления телепатической связи с отцом. Может быть, прекратить сосредоточиваться? Но как достигнуть спокойного состояния ума без сосредоточенности?
Для начала я встал с земли и привалился к дереву, как Джеймс Дин в кинофильме «Бунтовщик без идеала». Затем стал прислушиваться не к своему дыханию, как рекомендовала Анук, а к звукам вокруг. Решил не закрывать глаз, а, наоборот, открыл шире.
Смотрел на влажные ветвистые деревья в вечернем свете и не пытался сосредоточиться. Привел сознание в состояние готовности. Не обращал внимания на дыхание, а сконцентрировался на своих мыслях. Они обрушились на меня словно душ искорок. Я созерцал их, пытался проникнуть в суть, старался определить не куда они летели, а откуда взялись — их прошлое.
И понимал, что именно они сплачивают меня в единое целое и не дают распасться. Они и есть истинная закваска Джаспера.
Я пошел вперед, и меня сопровождала тишина сознания, хотя это была не та тишина, когда отсутствуют звуки. Это была огромная, оглушающая, видимая тишина. Никто никогда не говорил мне о такой тишине. Она казалась необыкновенно громкой. И, шагая через джунгли, я без труда достиг необходимого прозрения.
Затем мой мозг успокоился — стал по-настоящему отрешенным. Это случилось внезапно — я как-то сразу освободился от внутреннего трения. От страха. И эта свобода помогла мне избавиться от безволия. Я подумал: мир разбухает, он взрывается у меня во рту, катится по пищеводу, наполняет глаза. Как ни странно, он, такой большой, вошел в меня целиком, хотя я нисколько не увеличился. Даже уменьшился. И мне приятно, что я маленький. Понимаю, как нелепо это звучит, но, поверьте, это был не мистический опыт. Я не обманывал себя. Я не святой. За все груди Калифорнии я бы не стал, как Франциск Ассизский, вылизывать языком язвы прокаженных. И вот к чему я клоню: я испытал нечто такое, что мне раньше не приходилось испытывать, — любовь. Вы можете не поверить, но я действительно возлюбил врагов: Эдди, моих родных и спешащую покончить с моей семьей злобную толпу, даже недавнюю отравляющую ненависть австралийцев. Сразу уточню: это не было похоже на обожание, и, возлюбив их, я не почувствовал, что в них влюблен. Зато больше почему-то не испытывал к ним инстинктивной антипатии. Меня слегка напугало неистовство любви, пробившей себе дорогу сквозь ненависть. Похоже, Анук ошибалась: истинная цель медитации — не внутренний покой, а любовь. Когда жизнь впервые предстает во всей полноте и созерцатель начинает испытывать к этой полноте любовь, достижение состояния покоя представляется второстепенной задачей.
Но как бы ни было приятно мое состояние, я сознавал, что не установил связи с отцом. Я уже хотел бросить свое занятие и начал размышлять, куда подевалась толпа, как передо мной, без всяких усилий с моей стороны, возникло отцовское лицо. Затем я увидел его сгорбившуюся фигуру — он сидел, скорчившись над столом. Я присмотрелся. Отец писал письмо в редакцию одной из сиднейских газет. Мне было видно только обращение. «Уважаемые говнюки!» — зачеркнуто, вместо него выведено: «Многоуважаемые говнюки!» Я не сомневался, что это не игра моего воображения, а подлинный отец в реальном времени. «Отец! Отец! — подумал я. — Взбунтовавшаяся толпа спешит убить Эдди, а вместе с ним и всех остальных в доме. Бегите! Спасайтесь». Я постарался отправить ему образ разбушевавшейся толпы, чтобы у него было представление, как она выглядит, когда появится возле дома. Толпа получилась единым, рвущимся вперед организмом, вооруженным сельскохозяйственными инструментами. Боже! Они держали в руках косы!
Без моего вмешательства видение померкло. Я открыл глаза — вокруг царила кромешная тьма. У меня возникло ощущение, что я оказался под землей. Сомкнувшиеся джунгли издавали громкие стенания. Сколько времени я пробыл в этом месте? Непонятно.
Я снова тронулся в путь, отводя от лица ветви, а в глазах по-прежнему стояли видения. Нос полнился нездешними запахами (корицей и кленовым сиропом), рот — нездешним вкусом (зубной пастой и овощным ароматизатором). Я, как никогда, чувствовал себя растворенным в мире.
Найдут ли нападающие дом пустым? — размышлял я. Услышал ли отец мое предупреждение? Или я зря оставил попытки спасти родных обычным способом? Я двигался, не понимая, где нахожусь, и, предоставив инстинкту выбирать путь, ступал по источающим сладкие ароматы пышным растениям. Остановившись у небольшого водопада выпить холодной, восхитительной воды, я двинулся опять, спотыкаясь о кочки и продираясь сквозь густую листву.
Страх я не испытывал. Настолько ощутил себя слившимся с джунглями. Со стороны зверей было бы просто неприличным попытаться меня сожрать. Наконец я вышел на просеку, тянувшуюся по склону холма, и увидел восходящую луну. Казалось, все глаза цветов, губы деревьев и подбородки причудливых скал указывали, что я иду в правильном направлении. Я с облегчением вздохнул, поскольку не видел никаких троп. Каким-то образом молчаливая масса мстительных людей ничего здесь не потревожила, будто проплыла сквозь джунгли наподобие бесформенной древней сущности.
Добравшись до дома Эдди, я увидел, что окна пылают ярким светом. Ветер неистово стучал створками рам и дверей. Вид дома сразу развеял ощущение моей единственности в мире, а сам мир снова безнадежно развалился на куски. Исчезло чувство связи со всем живым. Мне больше не было до него дела — нас снова разделяла стена из костей и хрящей. С одной стороны я, с другой — все остальное. Ясно и дураку.
Спрятавшись за дерево, я прислушивался, как клетки крови торопятся сквозь сердце. Вспомнил, что однажды отец пообещал научить меня, как сделать себя неаппетитным, если другие захотят меня сожрать. И понадеялся, что сам он овладел этим мастерством.
Разумеется, я опоздал. Дверь была широко распахнута, и вооруженные косами, молотками и вилами люди один за другим выходили из дома. Не было смысла появляться перед толпой или ее декристаллизированной ипостасью, поскольку, вероятнее всего, люди уже свершили то, за чем явились. Я бы ничего не добился, и меня бы тоже разорвали на части.
Кровь покрывала руки и лица людей. Одежда была настолько запачкана, что ее оставалось только выбросить. Я дождался, когда уйдет последний нападающий, после чего выждал еще несколько минут. Взглянул на дом, стараясь не испытывать страха. Даже после всего того, чему меня научил отец, я не был готов к такому моменту — войти в помещение, где искромсали моих родных. Я попытался вспомнить какую-нибудь крупицу мудрости из раннего детства, чтобы понять, как вести себя дальше, но ничего не приходило на ум, и я шагнул через порог эмоционально, психологически и морально не защищенный. Конечно, я много раз представлял, что эти люди уже умерли (как только я к кому-нибудь привязываюсь, сразу воображаю его смерть, чтобы потом не испытать слишком сильного потрясения), но в моем сознании это всегда опрятные трупы, довольно чистые, и до теперешнего момента мне не приходило в голову готовить себя к худшему, представляя, что мозги моих родных размазаны по стене, их тела в луже крови, а внутренности выпотрошены.
Первое тело, которое я увидел, принадлежало Эдди. Он выглядел так, словно по нему больше тысячи раз пронесся чемпион по бегу на коньках. Лицо настолько изрезано, что я едва его узнал. Глаза сохранили удивленный взгляд, который бывает после инъекции ботокса или в случае внезапной смерти. Эдди смотрел на глиняные сосуды с духом своих родителей, откуда они, вероятно, смотрели на него. В его глазах легко угадывался упрек. До свидания, Эдди. Скатертью тебе дорога! Ты вконец осведомился, и это обрушилось на твою же голову. Не повезло!
Нечеловеческим усилием я заставил ноги перенести меня в следующую комнату. Дядя Терри стоял на коленях и со спины был похож на «фольксваген-жук», пытающийся втиснуться на парковке в самое узкое место. Пот капал со складок на его шее. Я услышал, что он плачет. Терри повернулся, затем принял прежнее положение и показал пухлой рукой на дверь в комнату отца.
