Владимир Соколовский - Уникум Потеряева
Валичка и Мелита, оба трусоватые по натуре, первыми выскочили из заколдованной низины: и лиса, и зырь, доведя их до пня, сразу исчезли, провалились (да так оно и было!), дальше путь лежал знакомой извилистой тропкою, проходящей через небольшое, забитое сорняками поле.
— Ну же, скорее, душа моя! — торопили они друг друга.
Бежать, бежать! И никогда больше не возвращаться в места, где обман на обмане. Где некому показать себя, гуляя вечером под ручку с любезным другом в изысканном туалете, и раскланиваясь со знакомыми с милою улыбкой. Прочь от тракторного гуда, навозных ляп на дороге, убогих натюрмортов сельской лавчонки!
Линия судьбы, однако, может казаться простою лишь мозгу невежды, глупого человека: ну что он, на самом деле, способен видеть и предвидеть, кроме той точки, на которой находится в данный конкретный момент?..
На окраине деревни, за крайними огородами, их встретила толпа, застывшая в торжественном молчании. Раздался гул, и народ двинулся навстречу им, крича «Ура!» Несколько голосов пели «Вставай, проклятьем заклейменный!», иные — «Боже, царя храни…».
Впереди надвигающейся народной массы резво поспешала, переваливаясь, Маша Португалка. Вровень с нею трясся на высоком стульчике старичок Пафнутьич, несомый четырьмя мужиками. Бежал сзади вприпрыжку батюшка с зажженным кадилом; вид у него был одновременно и радостный, и сконфуженный.
Метров за десять до обалдевшей парочки Марья Мокеевна Буздырина, она же Сантуш Оливейру, пала наземь и поползла вперед, бия поклоны. «Ай!» — вскрикнула Мелита. Валичка прижал ее к себе и мужественно вперил взгляд в пространство, подобно герою революционной эпопеи. После того, что стряслось в низине, его уже ничто не могло удивить, — только испугать. Но страх-то остался, и он думал тоскливо: «Неужто будут убивать?..».
— Батюшко-о!.. — басом возопила Португалка, приблизясь на коленях к его ногам, и лобызая концы пыльных кроссовок. — Матушко-о! — обняла дрожащие Мелитины ноги. — Родныя-а-а!..
Толпа запаленно дышала за нею, согнувшись в пояс.
— Робята-а! — гнусаво засвистел Пафнутьич. — На плошшадь их ташшы-ы! Пушшай, значит, опшэству присягу дают… ташшы-ы!!..
Все взревели; мигом Постников с Набуркиной очутилсь на головах невероятной толпы, несущей их по прибитой росою пыли, по склизким коровьим лепехам к избе сельской администрации.
— Что же это, душа моя?! — вскрикивала нотариус, кусая губы. — Это ужасно! Ведь я еще так молода!..
— Мужайся, душа моя! И будь готова ко всему!
Но вот достигли места; вознесенный на большое крыльцо бывшего сельсовета, Валичка немедленно усажен был в высокий стульчик деревенского мудреца, — самого деда выкинули из него столь нецеремонно, что он остался лежать без памяти возле угла.
Набуркиной принесли низкую табуреточку, и она тихо пристроилась обок с седалищем милого друга.
Старый механизатор Офоня Кривощеков оттер мощным плечом Марью Буздырину, и махнул рукою попу:
— Действуй, товарищ!
Тот подскочил, и забегал вокруг стула, размахивая кадилом и возвещая:
— Венчается на царствие раб Божий Валенти-ин!!..
Но вот он остановился, наступила мертвая тишина. Сиплым шепотом Валичка спросил у застывшего за спинкою священника:
— Чего дальше-то, говори!
— А я почем знаю! — поп тихо вздохнул. — Первый раз экая притча. Набежали ни свет, ни заря: заправляй кадило, одевайся для торжества! Или убирайся с прихода! А ведь у меня семья… Значит, так: поклонитесь троекратно, тут уж ошибки быть не должно. Спасибо, мо, народ честной. Ну а дальше — по обстоятельствам, сами ориентируйтесь.
Постников поднялся со стула и трижды поклонился.
— Спасибо, народ честной! — воскликнул он.
Оглушительный, восторженный рев был ему ответом. Люди падали на колени, тыкались лицом в землю, плакали навзрыд, размазывая слезы по чумазым физиономиям. А Португалка, приседая и махая руками, кричала с крыльца:
— Видите, видите теперь?! Правду я говорила: он, он самый и есть!! Объявился, родимой! Экое дело: по своей земле тайком ходить приходилось! Ну, теперь уж мы тебя в обиду не дадим. Всех лиходеев порушим. Ты токо порядок наведи!.. Штобы — р-раз! — и все.
Постников подозвал пальцем Офоню:
— Скажи-ка, дружок: что такое здесь происходит? Во что вы нас впутываете? В кого вы нас окрутили, ну?!..
Голос его гневно звенел; Офоня угодливо поклонился, и сделал какой-то знак. Тотчас народ расступился посередине, и двое мужиков, — трезвых, одетых в выходные костюмы, — выделились из толпы и двинулись к крыльцу, держа пред собою какие-то предметы. Один возложил на Валичкину голову корону из листовой стали-нержавейки превосходного качества, выпиленную очень старательно; острые края больно легли на кожу и волосы. Тут же другой мужик положил в одну ладонь что-то круглое, а в другую вставил короткую дубиночку, изукрашенную резьбою.
— Прими, царь-батюшко, — с надрывом произнес Офоня, — державу и скипетр на власть от русского народа.
— Не болтай, дурачок! — прохрипел бывший пожарный директор, едва не теряя сознание. — Не болтай! А то посадят.
— Посадить, не посадить — это уж полная ваша воля! — Офоня проворно выхватил из чьих-то рук эмалированный ковшик с белопенною брагой, и, поднеся его к царским устам, стал наклонять, выливая питье в Валичкин бессильно раззявленный рот.
Маша Португалка хлопотала, словно курица, возле Мелиты Набуркиной.
— Ой да ты матушка наша! Ой да ты голубушка! Ведь вы мне в видении открылися! Стоите озаренные, в белых одеждах, и гласите: мы, мо, русские царь с царицей, ходим по своей земле, и ждем своей участи. А только, мо, открыться не можем, потому што супостаты нашей смерти хотят, и в том числе их главный, а тайное имя ему Шайтан. Тут уж я все и сообразила-а! Царствуйте знайте теперь, берите власть на Руси, а уж мы вас как-нито оборони-им! Бо-оже, царя храни-и! — загудела она.
— Спасибо, тета Маша! — толковала Мелита, отнюдь не утратившая, в отличие от сожителя, способности соображать. — Я тебя боярыней сделаю. Или фрейлиной. Дак как ты узнала, что я-то царица и есть?
— И не бай, матушко! Сразу заподозрила: экой у Мелашки мужик: малопьющий, с пузцом, личико налитое, губы топырит. На люди не лезут, гуляют себе потихоньку… А все главное-то в видении открылося, так что где уж вы сошлися — дело десятое, теперь ты наша царица святорусская, твое дело теперь — наследника родить!..
— Господи помилуй, глупости какие! — зарделась нотариус.
Валичка уже поплыл от вплескиваемых в рот ковшиков белопенной браги и восторженного людского рева.
— А штой-то, — вопрошал он, подлаживаясь под речь из фильмов о седой старине, — народу, народу-то столь набежало? Ай от других земель и вотчин делегаты? Тады кричим им «УРА!» Ур-ра-а-а!..
— От других не от других, — пытался объяснить Офоня. — Из ближних деревень — это точно, есть, из Малого Вицына — тоже… Тамошний мэр пожарников прислал, которы в отгуле — власти теперь ни с кем не ссорятся, мало ли што… Ежли бы не сенокос на носу, еще больше было бы… Да ты не гневайся, ваше величество, дело сделано, пора вожжи в руки брать…
Тут раздалось тарахтение, и на площадку вкатился старый трактор «Беларусь» под управлением пафнутьичева сына, Фокея Михеевича. Он волок за собою железную дребезжащую тележку; вот мотор заглох, и здоровенные парни (не пожарники ли?) принялись выкидывать с нее наземь Крячкина, Фаркопова, Богдана и Клыча. Руки у них были связаны, рожи опухли.
Сын Пафнутьича выпрыгнул из кабины, и, подойдя к ним, отвесил каждому по пинку. Склонился в сторону крыльца.
— Ты… чево это там?! — зарехал всея Руси самодержец.
— Чеченов привез, вашевелицство!.. — гаркнул тракторист. — Ведь оне же самые враги и есть, што вас изгубить хотели. А это, — он показал на Петра Егорыча, — ихний укрыватель. Может, он и есть тот самый Шайтан. Вражина.
— А, враги народа-а! — жидко заверещал, поднимаясь из травы, его папаша. — Последние остатки умирающих классов! А именно: промышленники и их челядь, торговцы и их приспешники, бывшие дворяне и попы, кулаки и подкулачники, бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы, всякого рода буржуазные интеллигенты шовинистического толка… В своем вредительском порыве доходят до того, что прививают скотине чуму, сибирскую язву, способствуют распространению менингита среди лошадей!.. И. Сталин, «Итоги первой пятилетки», доклад на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б) 7 января 1933 года, «Вопросы ленинизма», издание одиннадцатое, ОГИЗ, 1947 год, стр. 392.
И склонился к земле, обессилев.
Народ заволновался:
— Вот гады! Менингиту способствуют!
— Ищо язву с чумой разносят!
— Да нелюди оне! Вон атом в Москве, сказывают, хочут подзрывать.
— А царя-батюшку нашего за што погубить хотели?!..
