Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни
Он помолчал некоторое время, потом продолжал с убеждением в голосе: «Их жены никогда их не покидают. И я нахожу им в этом оправдание. Никакому мужу не след расставаться с женами, подобными им». Ему захотелось пошутить в ответ, он спросил с издевкой: «Что, так уж они бесподобны, право, до такой степени? Ты когда-нибудь спал с бесовкой?! Старик поднял на него исполненный печали взгляд. Затем замотал лицо в лисам и спрятал глаза. Очевидно, созерцал скрытые вершины, молчал. С тех пор он избегал разговоров о джиннах и бесовках. Он вообще стал избегать разговоров о любви. Однако коварные пастухи рассказали ему историю о сентиментальном прошлом. Сообщили, что в пору молодости своей впал он в сильную страсть с одной красивой бесовкой. Другие рассказывали, что он взял ее замуж, и она понесла от него, родила полукровку-марида, а потом забрала его с собой в скрытый мир, когда они расстались. И никто причины их расставанья не знает, однако все пастухи знают, что старик тот оставался холост все время, чувствовал антипатию ко всяким земным женщинам и жил одиноко и уединенно.
После той теплой встречи с представителями потустороннего мира и жаркого общения с ними он часто еще встречал их в разную пору при самых неожиданных обстоятельствах. Однако такой вкусной пищи, какую отведал он в ту первую ночь, больше не попробовал.
4
Он предпринял три попытки.
С каждой из них убеждался, что подъем его вверх был чудом, а спуск в таком же чуде нуждался. Он постарался определить место, где было совершено невозможное. На плоском челе вертикали, когда он нарушил обет и вернулся в душе своей на равнину, случилась эта размолвка, он упал. Однако мудрый предок вмешался и не только вернул его на эту плоскость, но покрыл с ним узкий перешеек и поднял его на уступ, к вершине вознес, к небу. Невозможное совершилось в результате вмешательства древнего зверя. А ныне он не осмелится биться об заклад — больше такого участия не видать. Завет гласит, что предок может позаботиться о судьбе потомка лишь однажды. Ему теперь следует полагаться только на собственные руки, вести все дело одному. Теперь ему спорить с судьбой в одиночку, голому, босому, вдали ото всех. Он решил спеть. Пение побеждает жажду и зной и… судьбу. Ведь пение — амулет для влюбленных. Оружие возлюбленных. Он встал, наблюдая за убегающим солнцем. Обхватил грудь обеими руками и вдохнул горячего воздуху. Слепил глаза и заорал во весь голос горестный мавваль. Это была песня «Асахиг». К великому удивлению он услышал голос, непохожий на его собственный, да и песня была другая, другая мелодия. Мавваль выходил какой-то расстроенный, жалкий, искаженный. Горы вторили эхом так, будто старательно его мучили. Диссонанс бил в уши, пока он не убедился, что злой рок вознамерился лишить его и этого орудия, оружия влюбленных, самого последнего средства на свете. Вслед за эхом он услышал сдавленный злорадный смешок, затем услышал, как он перешел в явный хохот, превратился в дышащее ненавистью покашливание… Джинны над ним смеются?! Судьба издевается над ним? Где ты, птица райская? Что, и птица райская и песня с ней вместе покинули его грудь? Он вспомнил предостережение Ахамада. Птица вместе с принцессой в одну душу не влезут. Тайная птица, что так возрадовала сердце эмиры, освободилась на волю и улетела, едва в душу закралась Тенери, поселившись там всерьез и надолго. Птица сердце ни с кем не разделит. Едва лишь заполонит женщина душу мужчины, как она тут же выскользнет из нее наружу и улетит. Во владениях женщины нет места трелям райских соловьев. Выбор сделан давно и надолго: если муж сердце свое сдаст возлюбленной, то желанную птицу, птицу свободы, утратит. Однако, похоже, он вообще теряет всяких птиц и пташек, не обретая взамен никого и ничего… А что, обретет ли что-нибудь тот, кто душу свою утратил?
Его противник хочет во что бы то ни стало получить все. Даже душу у него отнять. Только, за что же свалилась на него такая расплата? Когда он совершил ошибку, чтобы платить такую цену? Когда он впутал себя в эту игру, что вдруг оказался соперником в споре? Сейчас он в состоянии восстановить, где подскользнулся. и может определить, когда и как все произошло. Он жил, передвигаясь по вершинам гор. Спускался с горы вниз, чтобы всерьез заняться другой горою. Он спит себе в пещерах. Открывает следы предков, читает заветы их на стенах твердынь. Мудрость их впитывает, пытается различить символы, их тайный смысл. Он кормился грудью, впитал молоко самки горного барана, навек породнился с семьей этой породы. Он дружелюбно обходился с обитавшими там птицами и научился у них пению, перенял мелодии и тона. А когда его мать прибегла к колдовству, чтобы вернуть его к жизни на равнине, не нашла никого лучше женщины — сделать из мочала веревку и привязать потуже… Женила его на Тафават, чтобы оплела его шею петлей. Тафават справлялась со своей задачей и принесла ему куклу, утешавшую его в одиночестве и заставлявшую забыть о любви к горам. Он обнаружил, что петля становится туже, черствее и ненавистнее с каждым днем. Она вытянулась и загрубела, растянулась на семьдесят локтей. Превратилась в цепь, жесткую цепь, по которой вещают мудрые толкователи наступление судного дня. Он задыхался, тоска по райскому саду в Тедрарте измучила его. Он освободился от удавки, отверг куколку и… сбежал! Вернулся в свой райский садик, вновь почувствовал себя птичкой, ощутил себя травкой, пробивающейся на склоне, дуновением росного ветра, светлым маревом первозданно чистой зари, каплей дождя, летящей на влажную землю, горным бараном, перемахивающим через расщелины и покоряющим вершины Невозможного. Он обрел способность рисковать — он обрел душу и, сбежав, не утратил ничего, кроме петли рабства и цепи греха. Он покоился на нежной земле, и росный северный ветерок приятно овевал тело. Горные вершины поведали ему историю предков, перед лицом у него вспыхивали и плясали звездные грозди. Стаи горных баранов окружали его, в их затуманенных взорах он видел радость и веселье. Чистые лучи пронизали его и обрели уют в его сердце.
А соловей — он продолжал свое пение все это время. Решил при встрече радушно приветствовать друга — раздался его чарующий голос и вместе запели они песни любви и печали.
Сахара простила ему эту первую ошибку и приняла покаяние. Однако, все изменилось после его второго промаха. Гордыня прошла как падение, это был вызов, это было отступничество. Он вновь свернул со своего пути, заложил душу и оказался во власти женщины. Он принес душу в дар любви, нарушил обет и вновь ранил свой Тедрарт. В первый раз он только оступился, наложил цепи, не утратив души. Он не бился об заклад, не закладывал сердце. Он покорился, предал душу петле, но сердце его оставалось свободным, оно было отдано одной лишь Сахаре. Однако любовная страсть превратила игру во второй раз в измену. Древний шайтан угнездился в женской плоти, чтобы испытать его, как уже испытывал его деда, — ввергнуться, отведать запретного плода и обрести изгнание и муку. Вот, его тоже одолела любовная страсть, и он отступился от собственной души ради женщины. Он поменял Сахару на Тенери, гордость покинула его, оставила его наедине с всесильным роком.
Он продал символ небесный и вступил в рабство земному идолу. Сахара не прощает любви к истуканам, страсти к земным созданиям. Теперь он знал, где лежит тайна. Он видел: секрет кроется в любви. Риск — в любви. Опасность проклятия тоже. Промашка была в любви. Возмездие было в любви. Конец всему.
5
Опять наступила темнота. Непроглядная тьма — он знал ее превосходно. Всякий, кто проходил через Сахару, знает ее прекрасно: облака жажды обволакивают. Наступает предел. Тело вянет. Сердце сжимается, усыхает, каменеет, кровь и жизнь истекают из вен. Зрение слабеет, перед обоими зрачками виснет покров тьмы. После этого начинаются видения и являются призраки…
Он свалился у пропасти. Следил за призраками. Смешались день и ночь. Занавес начал творить перемирие между светом и тьмой. Путешествие всегда начинается так, с этой сделки. Вода превращается в пар, темнота окутывает. День обращается в ночь. Появляются привидения. Тащат его сквозь ночь. Через эту тьму, во странствии во тьму. Он следует за ней по длинному коридору, пока не наступит забвение, пока все не сольется в ничто. Забвение облегчает переход чего бы ни было в ничто. Если жаждущий забудет себя, перестает знать, кто он такой, ему много легче совершить прыжок в колодец, потому что забвение, забытье — это отсутствие, ничто, оно снимает всякий страх перед пропастью, равняет жизнь с небытием. Все те, кто когда-нибудь прыгал в колодцы и спасся, сходились на том, что делали это после того, как надолго ушли из бытия, потеряли сознание и счет времени. Никто был не в силах вспомнить что-нибудь и описать свое падение на дно. Все сходились на том, что обретали чистоту и экстаз, едва утрачивая ощущение собственного тела и завершая переход по перешейку боли. Один из последователей религиозного братства аль-Кадирийя когда-то рассказывал ему в Сердалисе, что дервиши хотят добраться до такого состояния в своем экстазе, когда вытаскивают ножи и принимаются ранить себя в грудь. Он сказал еще, что в бытии нет ничего более жестокого, чем хиджаб, оболочка, или бремя телесное. В тот день собеседник, однако, не поведал ему о тайне сахарцев. Не сказал, что пастухи доходят до искомого состояния путем более кратким и легким: посредством жажды. Если бы дервиши аль-Кадирийи знали этот секрет, им бы вовсе не требовалось истязать себя этими ранениями и истеканием крови. Всего делов-то: отправиться в пустыню без воды.
