Юрий Герман - Я отвечаю за все
— Родион Мефодиевич у телефона.
Разговор был короткий, дружественный. Располагает ли адмирал временем нынче в обеденную пору? Тогда не откажет ли он в любезности Цветкову, не откушает ли у них дома? И жена будет, разумеется, рада, а беспокойства никакого. Рыбу адмирал жалует? Да нет, он сегодня на самолете доставил кое-что с Каспия, но если не жалует, то жена грозит пельменями. Значит, в восемнадцать двадцать у подъезда отеля, номер машины…
От чрезвычайной учтивости и сердечности профессорской речи Степанова прямо-таки вогнало в пот. Потратившись на бутылку нарзана, Родион Мефодиевич вернулся в гробоподобный номерок, полежал, еще раз перелистал, словно бы книжечку, весь свой невеселый разговор с командующим, побрился и вновь приступил к «труду» ожидания, сначала тут же в номерочке, а потом в вестибюле, куда доносились звуки густо играющего ресторанного оркестра.
Супруги Цветковы Степанову в общем понравились. Он любил широту в гостеприимстве, любил то, что на Руси издавна называется «угощением с поклоном», любил в хозяине напористость, а в хозяйке любезность — все так и было. Да и устал он мыкаться по столовкам, не привык, корабль был всегда домом, где ценилась и добрая шутка, и крутая острота за столом. Здесь тоже и шутили и острили, и Родион Мефодиевич как бы воспрянул духом, приободрился, во что-то поверил. Во что — он еще не знал, но почему-то предчувствовал, что тут его дело сдвинется. А уж совсем славно ему стало, когда, попозже правда, почувствовал он, что его так тут принимают не ради него самого, а ради Аглаи, его Аглаи Петровны.
Сам генерал был на выражения крепок, разговаривал емко, на язык остер, чрезвычайно и ко всему насмешлив, даже к той науке, в которой достиг и профессорства и генеральства буквально в один и тот же день. Впрочем, и тут со смешком сообщил он Степанову выражение некоего, наверное, своего знакомого, Николая Ивановича Пирогова, что «нет больших сволочей, чем генералы из врачей».
— Резковато, пожалуй, — усомнился Степанов.
— Так ведь это когда было, — разъяснил Цветков. — При проклятом царизме, в годы царствования Николая Палкина…
Степанов чуть покраснел…
А Цветков добавил:
— Того самого, про которого Герцен написал, что ему «хватило патриотизма почить в бозе»…
— Это про Пирогова? — совсем уж обмишулился Степанов.
— Про Палкина, — необидно пояснил Цветков. — А Николай Иванович жил аж в те времена, что вам знать не обязательно, так же как мне про ваших Нельсонов и Ушаковых…
И хозяйка Степанову понравилась: была собой хороша, резва в меру, остроумна. И с пребольшим тактом не то чтобы оставила мужчин наедине, а сама перед ними извинилась за то, что принуждена уехать в театр, где давалась какая-то новая пьеса, которую обязательно всем следовало посмотреть.
— Про что же она? — поинтересовался Родион Мефодиевич.
— Еще неизвестно, — со смешком ответил Цветков. — Но, по слухам, на кое-какие мысли наводит. Вот супруга эти мысли мне перескажет, и буду я в курсе, как истинно гармонический человек…
И распорядился:
— Лидия, сумочка к этому платью светла, возьми ту, что я из Бухареста привез, с лилиями…
— Видите, — покосилась на мужа Лидия Александровна. — Можно предположить, и вправду любящий муж…
— А разве я не любящий?
— Любящий, любящий, — торопливо согласилась она и поцеловала его в висок. — Любящий, только не злись, пожалуйста…
Степанов отвел взгляд, ему сделалось вдруг неловко. А Цветков уже говорил о том, что он вовсе не гармонический человек, каким его описывают, что случается ему быть себе противным до ненависти, что он устает, завирается, не понимает, какая сила влечет его вздыматься кверху…
— Костя, перестал бы ты, — попросила Лидия Александровна.
— И это нельзя? — сердито удивился он.
Родион Мефодиевич заметил, что Цветков начал быстро и безудержно пьянеть.
— Существуют холуи и лакеи в нравственном смысле, — стукнул он кулаком об стол. — В так называемой науке люди моего склада…
— Константин! — резко, уже в дверях сказала супруга Цветкова.
— Опаздываешь! — пригрозил он.
Но разговор резко прервал:
— А Устименко ваш — болван! Я его сюда звал. Нам такие мальчики позарез необходимы. Гармонические истинно, а не из хитрых соображений…
Он налил себе коньяку в стакан и, долив замороженным шампанским, жадно выпил.
— А разве из хитрых — возможно?
Цветков поклонился:
— К вашим услугам особь этого типа.
— Что-то не похоже! — вежливо произнес адмирал. — Зря вы это на себя.
— А вы меня совершенно не знаете, — странно усмехаясь, заявил Цветков. — Впрочем, это все детали. Что касается Устименки, то это экземпляр лебединой белизны. Он, если и оступится, то не ради себя, а впрочем, вряд ли и оступится. Но в сторону не свернет. Я перед ним, с его точки зрения, повинен, со своей, кстати, — нисколько, просто подобрал то, что плохо лежало…
— Потерял он чего? — спросил адмирал.
— То есть? — не понял Цветков.
— Да то, что вы подобрали?
Константин Георгиевич долго, не сморгнув, смотрел на Степанова, потом налил ему и себе, поднял рюмку и произнес серьезно:
— За таких товарищей, как вы!
— Это почему же, как я?
— Неважно почему. Хотя бы потому, что такие товарищи никогда не подберут то, что плохо лежит…
— Да если кто потерял? — со своей тупой наивностью повторил Степанов. — Подбери да снеси в стол находок.
На Цветкова вдруг напал припадок неудержимого хохота. Отсмеявшись и даже заразив своей смешливостью Родиона Мефодиевича, он вновь провозгласил серьезно:
— За праведников. Как это ни странно, но именно без них жизнь пресна. Не находите?
Степанов этого не находил, потому что был атеистом.
Выпив свою ледяную смесь, Цветков долго молчал, потом сказал со вздохом:
— Хорошо с вами пьется. Отчего так? А Устименко хоть пьет?
— Отчего в компании не выпить? — ответил адмирал. — Если праздник или товарищи собрались…
И, насупившись, добавил:
— А я, в порядке самокритики, могу сознаться: стал зашибать. Один стал пить. Нехорошо.
— Вас Устименко отмолит, — сказал Цветков. — Чем дольше живешь, Родион Мефодиевич, тем больше понимаешь, что жизнь проходит стороной и не хозяин ты ей, а она тобой командует, как ей захочется, как в башку взбредет, хоть ты и генерал, и профессор, и в различных умных советах заседаешь. А вот товарищ Устименко со всем его набором несчастий — командир в жизни. Что за чертовщина, а?
— Никакой он не командир, — чувствуя, что тоже пьянеет, возразил Степанов. — В отношении личной жизни не все у него сложилось.
![Борис Хантаев - Праздник живота [СИ]](/uploads/posts/books/87303/87303.jpg)
