Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт
Мне известно, но если в этом сознаться, то, не дай бог, заставит рассказать, а рассказчик из меня аховый, запутаюсь в трёх терминах, начну кипятиться без пара, и вообще опасаюсь мыслительского подвоха и оттого отвечаю неопределённо:
— В общих чертах…
— Вот именно! — издевательски констатирует мои дилетантские знания мой руководящий воспитатель, и в тоне слов его столько сарказма, что впору провалиться сквозь жерди. — Может быть, тогда тебе известна, хотя бы в общих чертах, научно обоснованная и общепринятая гипотеза, поддерживаемая подавляющим большинством ведущих научных кадров наших головных институтов, утверждающая, что рудные объекты региона — месторождения и рудные тела — заключены в сульфидный чехол, имеющий в качестве индикатора скрытого оруденения наибольшую мощность в головной части рудных образований?
— Первый раз слышу.
Алевтина рядом хмыкает, она-то знает, что не в первый, мы не раз и не два обсуждали эту пресловутую гипотезу и пришли к общему знаменателю о её несостоятельности. Но сейчас мне вовсе не хочется встревать в научную полемику, в которой всегда одерживают верх не талант и знания, а должности и звания. В этом я убедился на конференции.
— А туда же! — грубит, распаляясь, пропагандист передовых научных идей. — Аномалии естественного поля фиксируют именно эту головную сульфидную минерализацию глубоко скрытых месторождений, и в этом суть поисковой значимости геофизических исследований. — Трапер согласно мотает кудлатой головой, а Алевтина опять шатается, но молчит. — Поэтому, — продолжает Коган, — первые две скважины мы задаём под вычисленную нижнюю кромку аномальной сульфидной минерализации, чтобы сразу вскрыть основную промышленную минерализацию. Геологическая обстановка на участке благоприятствует, — мы все взглянули на схему и все сразу поняли это, — развитию месторождения на большую глубину. — Алевтина так закачалась, что слышно стало, как заскрипели то ли напряжённые кости, то ли жерди под тощим задом. — Вся площадь, — объясняет мыслитель, — сверху закрыта нейтральным вулканическим покровом, под которым следует ожидать развития осадочного фундамента, вмещающего оруденение.
Конечно, следует, иначе — труба!
— А если не вскроем? — опять встряло моё бескостное трепало, опередив тормозящий сигнал недоразвитой мозговины.
— Не городи ерунду! — вспылил мыслитель.
— Я и не ерундю городню, — заволновался и я, и все облегчённо рассмеялись.
— Что ты прицепился со своим «если», как Фома неверующий? — успокоился Лёня. Мне и самому стыдно за себя. Вот сидят умные люди, спрятали глаза и мысли, внимают и молчат, а я всё лезу, куда не надо. Совсем ещё пацан необтёсанный. С другой стороны, очень интересно узнать, как мыслитель вывернется, когда потерпит сокрушительное фиаско. Не может быть, чтобы не продумал пути отступления, иначе какой же он мыслитель? — Пойми, — толкует мне и себе, — мы проверяем не только аномалии, но и авторитетную гипотезу. Ну и что, если не вскроем? — успокаивает сам себя. — Хотя я убеждён в обратном. — А я убеждён, что врёт как сивый мерин. — Отрицательный результат — тоже результат. — Вон что! Вот это зигзаг! — И истина рождается не в голословных утверждениях, — это он кому? мне или авторитетным научным кадрам? — а на неопровержимой фактуре. — В науке такой нет — всё замылят гололобые дядьки с пролысинами. — Для неё одинаково важны и положительные, и отрицательные результаты, любой из них приближает к истине. И не наша вина, если гипотеза не оправдается. — Понятно стало, куда бежать потом. — Не вскроем месторождения, мы всё равно на пути к истине. — Мудро, ничего не скажешь. — А вообще-то, — заключает, — советую, пока ты молод и неопытен, искать пути не к гипотетической истине, которая тебе непонятна, а к материальной точке зрения ведущих научных специалистов и опытных руководителей — не прогадаешь.
На том и закончился наш совет. На следующий день, когда мы по темноте вернулись с профилей, гостей след простыл, а вместе с ними и Алевтины, добросовестно выполнившей свою миссию.
Собрал я парней и толкнул зажигательную речугу. Говорю, что надо сдохнуть, а сделать проклятый участок за десять дней, иначе нас съедят с этим самым и креста не поставят. Завтра, мол, мы с Валей на рогах кончим магнитную съёмку, а послезавтра — всеобщий простой, кроме меня, Бугаёва и ещё кого-либо по жребию. Мы, втроём, будем делать две новые электрические схемы из облегчённого и непромокаемого провода с катушек, а потом вжарим двумя бригадами. Все от радости закричали «ура!» и в воздух панамки бросали.
- 4 -
Моё слово — кремень: сказал, кончу в начале августа, и кончил — 13-го. На следующий день срочным нарочным отправил Бугаёва к Траперу с журналами и разрешил замученному парню с бичами поквасить с недельку в родном посёлке, пока я перебазирую его хлам на Детальный-2, а свой — на Угловой. Сулла ушёл за Горюном, остальные удрали на речку, а я хожу по опустевшему стойбищу как неприкаянный, делать ничего не хочется, думать — тем более. Полнейшая апатия и прострация, хоть ложись и изображай йога. Ухайдакали вороного крутые горки! С утра ещё, с налёту думал сбегать проведать Уголок — раздумал, начал зачем-то мыть ноющие ноги, одну вымыл, другую — расхотелось, вытер так, пошёл, обречённо шмякнулся на спальник. В мозгах сплошная калейдоскопическая круговерть из всякой чепухи, как после тяжёлой пьянки, в которой никогда толком не бывал. Взялся за борщ, открыл банку, понюхал, нашёл силы поморщиться, отставил. Так и свихнуться от безделья недолго! Завыть, что ли? Неохота…
Пришёл кормилец, притаранил две здоровенные кетины, волочащиеся хвостами по траве, умело вспорол белоснежное брюхо, вывалил, помогая пальцами, икру в миску — смотреть противно, чуть не вырвало. Ни зародышей, ни варёной красной рыбы терпеть не могу, она такая сухая, жёсткая и безвкусная, не сравнить с нежным тайменем или ленком, не говоря уже о царской форели. Головы и хвосты Сашка отнёс далеко на помойку, и там они не залежатся — охотников хватает и сверху, и снизу: сойки, сороки, лесные вороны, мыши, хорька видели, а пара соболей и не думает прятаться, убеждённая в полной летней безнаказанности.
— Сашка, — спрашиваю вяло, — тебе чего-нибудь хочется? — Может и мне того же захочется.
— Ухи, — отвечает, не задумываясь, — из свежатины. — Счастливец! Тоска! — Куда мы теперь? — интересуется.
— На скалу, — радую.
— Лишний раз на речку не сбегаешь, — сожалеет.
Мне бы его заботы. Согласен сейчас на любые. Пойти вздрыхнуть, что ли, на всю катушенцию? В палатке духотища, в самый раз забыться.
А не удалось. Слышу натужное лошадиное дыхание вперемежку с попёрдыванием и звяканье подков о камни. Горюн? Так рано? Ура! Бодро выскакиваю, а это не он. Три абсолютно незнакомых, с избытком навьюченных, лошака, облегчённо всхрапывающие и мотающие мордами в соображении конца пути, и четыре незнакомых, изрядно навьюченных, мужика, тяжело отдыхивающиеся и смахивающие пот, льющий с бровей, носа и подбородка густой капелью. Все семеро в мыле. Один первым тяжело сбрасывает рюк с торчащей из него длинной ручкой молотка, утирает пот с широкой белобрысой морды в жарких розовых разводьях и идёт ко мне с протянутой широченной короткопалой дланью.
— Привет! — Дима! Кузнецов!
— Привет! — радуюсь, наконец-то приличным, гостям. — Какими судьбами?
— Вашими, — отвечает, оглядываясь, и, увидев оставшиеся каркасы палаток Кравчука, спрашивает: — Свободны? — Киваю головой. — Михаил, — обращается Дима к одному из своих, — давай туда, — и снова ко мне: — Так это ты взбаламутил весь район? Где тут ваше сверхместорождение? — тихо смеётся, тоже рад встрече. — Ну и видик у тебя, прямо как африканский эбеновый божок, видел таких?
Я всё видел и всё знаю.
— Видел, — отвечаю, лихорадочно роясь в эрмитажных воспоминаниях.
— Такой же худой и коричневый. Над сеткой до пояса будешь выпрыгивать. — Кому что, а у Дмитрия всегда одно на уме — волейбол: и хобби, и образ жизни. — Чего площадку не сделали? — Только её нам и не хватало.
— Как-то, — оправдываюсь, — не собрались. Торопились участок кончить, чтобы вам передать. Ты-то, — спрашиваю, — чего на лошаках припёрся, дороги не дождался?
Он с остервенением снимает потную энцефалитку, а под ней — бело-розовая в красных пупырышках необъятная спина и мощная выпирающая грудь без единого волоска. Может, и есть какие, но такие светлые, что и не видно. Мне бы такие телеса вместо эбеновых.
— Теперь, — отвечает, — и не дождёшься.
— Что так? — беспокоюсь за всесоюзный объект, неужели месторождение отменили по новейшей научной гипотезе.
— Рыба на нерест пошла, — объясняет, успокаивая, Дмитрий, — до конца месяца никто не будет работать.
