Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт
— Если бы вы знали, — говорит, — какой бальзам пролили на зачерствевшую старую душу. Теперь я спокоен за вас. — Чувствую, и у меня потеплело на душе, тоже бальзамчика досталось. А он, сидя, давит дальше, продавливая размягчённую душу.
— Полюбить, чтобы завоевать, завладеть — одно дело, — и откуда в профессоре-гуманитарии столько воинственности? — а любить издали, любоваться как на неприступную богиню — совсем другое: это как болезнь, как зубная боль в сердце, и нужно срочно предпринять для выздоровления одно из двух: или пощупать как следует богиню, чтобы убедиться, что стоит любви, извините за очередную грубую прямоту, или вырвать с корнем. Ближе к жизни, дорогой мой друг! — Старый Вертер опять улёгся, поёрзал, выискивая местечко помягче для нудящих костей, и спросил, привязавшись как репей:
— Перебираться мне?
Я засмеялся, приняв очередное окончательное решение по трудному вопросу, и посоветовал:
— Пока не стоит, до конца полевого сезона и речи быть не может, а там посмотрим, — думаю про себя: примем ещё одно окончательное решение, и выдаю секрет: — Шпацерман обещал квартиру, если женюсь. — Теперь смеёмся оба, весело и от души, придя к единому мнению.
Потом я начинаю донимать его:
— Вы, — интересуюсь в надежде на положительный ответ, — не передумали ещё относительно леспромхоза? — Профессиональный лесоповальщик повернулся набок, лицом ко мне.
— Ноги не передумали, — отвечает. — Я вам тоже открою секрет. — Страсть как люблю чужие секреты! — Хочу подкопить деньжат, чтобы, когда получу паспорт, съездить на родину. — Лучше бы я не знал этого секрета!
— Насовсем? — спрашиваю с замиранием сердца. Он долго молчит, видно, сам не знает определённого ответа.
— Не знаю…
— Не хотелось бы терять с вами связи, — с трудом выталкиваю из себя через сдавивший горло горький спазм.
А он в ответ:
— Знаете, я хотел предложить то же, но не решился.
— Отчего же? — искренне удивляюсь.
— Всё из-за того же, — глухо разъясняет, — из-за каторжного прошлого и постыдной поднадзорности. Не хочется бросать густую тень на ваш чистый плетень.
Теперь я сел от негодования.
— Вот ещё! — презрительно фыркнул, отметая недостойные причины. — Знайте: любая ваша весточка будет для меня праздником. И ещё: мой дом — всегда ваш, что бы ни случилось.
Радомир Викентьевич почему-то долго молчал, тяжело дыша, потом как-то неестественно прохрипел:
— Спасибо.
Мы ещё долго разговаривали в ту счастливую ночь, пока я не заснул на полуслове.
В последний день мокрого июля, добирая план, с утра хлестал ливень с ветром. Палатки, не выдержав напора, потекли. Хорошо, что дождь быстро кончился, а то бы мы поплыли всем табором по мгновенно вздувшемуся ручью вниз по реке. Подсушиваясь и выжидая, когда и тайга малость проветрится, с выходом на профили припозднились, дотянули до обеда и, оказалось, не зря. Глядь, а к нам — дорогие гости: сам великий мыслитель, щуплый и низенький, а с ним долговязый прихлебатель моей конструкции. Дождь значительно подпортил их внешний вид, но всё равно оба выглядели достаточно импозантно, таёжными колонизаторами: в комсоставских яловых сапогах, твёрдых как железо и натирающих пятки на первом километре — я проверил и давно забросил под кровать, в новеньких непроницаемо-парниковых противоэнцефалитных костюмах, застёгнутых и завязанных наглухо под самыми горлами и украшенных дождевыми потёками, в сияющих белизной панамках — сетках-накомарниках, с тощими мокрыми рюкзаками и новенькими тощими спальными мешками, очевидно, меховыми, в которых на жердях не только спать, но и лежать невозможно — проверено и отвергнуто. Неплохо было бы грабануть эту пару на глухой таёжной тропе. Мокрые как курята, они явились с таким видом, словно совершили несусветный подвиг. Поздоровавшись сквозь зубы, бросили ноши у костра и сразу дали понять, кто они. Коган строго спрашивает, глядя на начальника разгильдяйного отряда:
— Почему не на работе?
Не на того наткнулся: за мной ответ не задерживается:
— Вас ждали, — отвечаю нагло, — дождались, теперь пойдём, — и поднимаюсь, давая знак остальным.
— Останься, — приказывает мыслитель.
Мне этого вовсе не хочется, и я выворачиваюсь:
— Не могу, — ослушиваюсь, — надо схему налаживать, — вру, — вы пока позанимайтесь с геологами, — переключаю руководящее внимание на выползшую из кладовой Алевтину, радостно щерящуюся на экзотическую пару. — Постараюсь скоро вернуться, — и быстро ухожу с насторожёнными парнями. Рассказал им, что за птицы прилетели, и что опасаться надо мелкую — они всегда вреднее и больнее клюют. Работали как никогда быстро, слаженно, зло и долго. Нам с Валей осталось на неполных два дня, мы практически догнали Кравчука, и можно будет сходить поинтересоваться ненароком когда он кончит. Вернувшись, увидели, что начальнички уже устроились самостоятельно. Хорошо, что Горюн догадался и привёз старенькую запасную палатку из базового лагеря, а то пришлось бы моим парням проситься к геохимикам. Коган, естественно, выселил Сашку и занял место в моей палатке, а Трапер, смотрю, не постеснялся и устроился в гареме. Мне без разницы, где они будут ночевать, лишь бы недолго.
Поздно вечером при двух свечах состоялся военный совет, на котором присутствовали все руководящие лица: мыслитель с прилипалой, я и Алевтина сбоку припёку. Кравчука за ненадобностью не пригласили.
— Как идут дела? — выясняет для начала диспозицию маршал. Пожимаю мощными натруженными плечами.
— Нормально, — отвечаю, — вашими безбожными молитвами, — и показываю схему отработки участка. Мыслитель разглядывает её и жёлчно напоминает:
— Ты, помнится мне, обещал закончить съёмку в начале августа? — Крыть нечем — обещал! — Мы с тобой договаривались, что при необходимости снимешь бригады с маршрутки, так? — И опять он прав, не отвертишься. Тогда я на всякие обещания был готов ради Уголка. — Сделаешь, не подведёшь? — Очки у Борьки мстительно блестят в свете свечей, так и хочется плюнуть.
— Если позволит божья метеослужба, — оговариваю пути к отступлению. Мыслитель ёжится, вспомнив утренний душ, но не сдаётся:
— Надо сделать. — Всё лето я теряюсь в догадках, зачем такая спешка? Можно, конечно, и спросить, но почему-то не уверен, что скажет правду, а не наплетёт невесть что. Что-то темнит хитроумный Леонид Захарьевич. — Геологи, — продолжает темнила вешать лапшу на наши уши, — приступили к прокладке дороги и кончат её к середине месяца. Это наш крайний срок, имей в виду. — Почему я должен иметь в виду? А руководящая кодла? Навалились, пользуясь случаем, продохнуть не дают молодому способному специалисту. Недолго и пупок надорвать, не открыв собственного месторождения на Ленинскую. И не возразишь ничего, не хлопнешь дверью, сам влез в капкан, не бросишь Угол.
Мыслитель тем временем осторожно достаёт из сумки замусоленную геологическую схему, и я не сразу узнаю Алевтинино произведение. На нём были и сплыли игнимбриты и вместе с ними зубчатые границы жерл и кальдеры, которыми так гордилась авторша, а остались как напоминание только плохо закрашенные заново вытертые светлые полосы. Недавняя союзница стыдливо прячет глаза, откинувшись в темноту, а редактор, указывая на безликую карту, всю в хаотических пятнах вулканитов, апломбно речёт:
— Многие из геологов, да и не только они, но и некоторые… — он выразительно посмотрел на меня, и я тоже спрятался в темноту рядом с Алевтиной, — …геофизики сомневаются в поисковых возможностях геофизических методов. Именно здесь, — он ткнул коротким тонким и очень розовым пальчиком в схему, — на этом участке мы докажем скептикам раз и навсегда, — он прихлопнул по схеме впечатляющей ладошкой, — что они, мягко говоря, заблуждаются, — и опять смотрит на главного скептика, который забился со стыда далеко в угол. — Здесь мы имеем в наличии все признаки богатейшего промышленного месторождения, — подождал, пока мы достаточно навостримся, чтобы услышать впервые о них, и рубанул, — а именно: интенсивную и большеразмерную аномалию естественного поля и вторичные геохимические ореолы…
— А если бы их не было? — не успеваю придержать подлый язык, некстати вздумавший перечить местечковому тех-оратору. Чувствую, как и Алевтина качнулась вперёд-взад, намереваясь что-то сказать, но интеллигентно сдержалась, спрятавшись ещё дальше в темь.
— Если бы да кабы… — презрительно глядит на мелкотравчатого оппонента авторитетный щуплый теоретик и не продолжает, надеясь, что я в курсе про грибы. — Неужели не ясно, что аномалия ЕП свидетельствует о размерах месторождения, а ореолы только о наличии промышленной минерализации? — Он смотрит на меня осуждающе, как на законченного тупицу. — Тебе известно что-нибудь о зональном строении месторождений и рудных тел?
