Игорь Шенфельд - Исход
— А он не провокатор? — беспокоилась поначалу Ульяна.
— Да нет, не похож: сколько лет уже работаем вместе — проявился бы давно…
— Чего ж он лезет к тебе тогда?
— Ну, одиноко ему, наверное. Чем-то я ему понравился, возможно. Каждому человеку нужен кто-то, с кем можно душу отвести.
— Да уж, душу он отводит на всю катушку! Сидит и молчит как сыч.
— Ну, значит, такая у него манера отводить душу.
— Я когда в психушке сидела, Аугуст, там тоже с такой манерой были пациенты…
— Ну ладно-ладно: этот не такой, головой совершенно нормальный человек, я тебя уверяю. Не кусается, не бойся.
— Ну, будем надеяться. Все равно странно очень…
Как-то раз Иванов пришел с сыном Федей, который был вполне болтун, и очень понравился Людочке: эти двое весь вечер весело и дружно играли, ни разу не поссорившись. Характер у маленького Феди был, по всей видимости, диаметрально противоположный отцовскому. Впрочем, со временем и сам Егор Пантелеевич понемногу разговорился в доме Бауэров, хотя о себе рассказывал по-прежнему предельно скупо. Короче, они стали если не друзьями, то приятелями, и нужно было видеть рожи работяг в депо, когда они услышали однажды из уст немого Иванова длиннющую фразу, обращенную к старшему мастеру Бауэру: «Зайду вечером, Август: сам не начинай: вместе выроем», — речь шла о фундаменте для веранды, которую затеял пристраивать к дому Аугуст.
Вот так и продолжалось долгие годы: время от времени молчаливый Иванов навещал Бауэров, сидел, слушал, уходил. Иногда задавал короткие вопросы о прошлом Аугуста, типа: «Яблоки крупные в Поволжье? Какие сорта?». Кажется, оживлялся немного от рассказов Аугуста, а другой раз, наоборот — мрачнел еще больше. Пару раз и Аугуст побывал в гостях у Ивановых: в первый раз он был один, когда Ульяна уезжала в Москву, к Спартаку: тогда, помнится, Егор Аугуста на свой день рождения пригласил; ну а во второй раз они вместе с Улей и Людмилой были — на проводах Федора в армию. Кстати, Федор с Людочкой в третьем классе стали одноклассниками: Федя в школу на год позже пошел, да еще раз на второй год оставался как-то по болезни — вот его Люда и догнала.
В доме у Ивановых было очень уютно и весело благодаря Фатиме — жене Егора, изумительно красивой, улыбчивой женщине с глазищами персидской принцессы. Ничто в доме Ивановых не напоминало о мрачном хозяине. Да Иванов и не был дома мрачным: он как будто преображался весь. Если и не болтал сорокой, то разговаривал почти нормально — просто короткими и понятными, грамотными фразами, что подкупало литератора Ульяну Ивановну, очень ценящую складную речь. И вот Егор говорил, и рассказывал что-то, и шутил даже, преимущественно обращаясь, однако, к своей жене, и часто улыбался при этом: жене, сыну, но и гостям тоже, хотя и реже. Он оставался странным и у себя дома, но как будто наполнялся там светом и обаянием, и присмотревшись, становилось ясно, что обаяние это целиком и полностью живет в нем и исходит из обожания жены. Этим, и еще тем, что он несколько раз отлично сострил и даже засмеялся однажды хорошим, белозубым смехом, Егор полностью реабилитировал себя в глазах Ули. Его молчание вне дома впредь не беспокоило Ульяну. Весь его мир, вся его Вселенная сосредоточены на семье: вот что поняла об Иванове Уля. Ему внешний мир просто мало интересен, поэтому он с ним и не общается. Да, это немного странно, но разве это по-своему не прекрасно? С точки зрения Ульяны это было прекрасно.
Говорунами в доме Ивановых были Фатима и Федя, и побыв у них вечер, Ульяна сказала: «Какие хорошие люди! За весь вечер я не услышала от них ни одного злого слова, ни одной ядовитой фразы! А ведь они наверняка тоже прожили трудную жизнь. Я фотографии видела на стенах, спрашивала Фатиму: многих на этих снимках уже нет в живых…». Фотографии эти Аугуст видел тоже, и обратил внимание, что везде на них были лишь родственники Фатимы, но нигде не было видно родни со стороны Егора. Аугуст спросил об этом Егора, и тот коротко ответил: «Сирота». Что ж, все понятно. Не у каждого детдомовца имеются фотоальбомы и желание их рассматривать.
Как-то, когда они были уже сто лет знакомы и сидели по какому-то поводу за праздничным столом у них дома, Аугуст задал Егору еще один вопрос, который его занимал всегда: отчего это он, Иванов, именно его, Аугуста, выбрал себе в приятели? Этот простой и совершенно некаверзный вопрос произвел, однако, на молчаливого и вне дома такого всегда флегматично-спокойного Иванова неожиданное действие: он вскочил с места, покраснел, глаза его странно засверкали, так что Аугусту показалось даже, что в них стоят слезы, но Егор тут же отвернулся, подбежал к окну и стал смотреть на улицу, как будто высматривая там кого-то. Когда он вернулся от окна и сел снова на место, то губы его все еще кривились, но он уже успокоился, взял себя в руки, и посмотрев Аугусту в удивленные глаза его, сказал: «Не знаю. Немцев ваших уважаю. Наверно поэтому». И это было все.
И еще один раз довелось Аугусту побывать у Ивановых вместе с Улей. По очень страшному случаю. Фатиму задавила насмерть грузовая машина на базаре. Покатилась вдруг назад и вдавила Фатиму бортом в каменную стену, когда та проходила мимо; ей бы упасть в этот миг, поднырнуть, но не сообразила, не успела от неожиданности, или поздно заметила, или думала, может быть, что водитель за рулем сидит и притормозит сейчас. А водителя-то и не было: машина то ли с ручного тормоза снялась, то ли и не стояла на ручнике вовсе…
Федор прилетал тогда из Мурманска — моряком служил. После похорон Егор остался все такой же молчаливый — только почернел весь. Потом стал пить. Не выгоняли его с работы исключительно из человеческого сочувствия и потому еще, что специалист он был очень хороший. Надеялись, что придет в себя. Он и пришел в себя постепенно, и был все такой же, но только стал запойным пьяницей. Запои его были строго предсказуемы: он запивал в день рождения и в день смерти Фатимы — дважды в год всего, но капитально — на три недели, не меньше. Вне запоев все так же навещал Бауэров изредка, приносил читать письма от Федора. А Федор, как выяснилось, не только отцу писал, но и Людмиле, что Иванова, кажется, сильно радовало, и он говорил каждый раз: «Хорошая дочка у тебя, Август: вот бы они с Федором моим поженились: Федька-то мой по Людочке твоей со школы сохнет: уж я-то знаю!». Вот такой говорун становился Иванов, когда речь заходила про его Федора. А Аугуст удивлялся: он знал, что Люда с Федором состоят в дружественных отношениях, да только с Людой полкласса дружило, и в кино они ходили гурьбой, и серенад под окнами Федор не пел: в общем, Аугуст особых преференций со стороны дочери в направлении Федора не замечал. Но Егору он неизменно отвечал: «А что: Федор твой — отличный парень. Сложится у них — я буду рад». Уля соглашалась: «Да, Федя хороший мальчик, джентльмен. Если его флот не испортит — чем не зять? Но только это Людмиле решать — не нам с Егором».
Уля подтрунивали иногда над дочерью, внимательно следя за ее реакцией: «Тебе письмо от «жениха» на столе лежит». Люда лишь смеялась в ответ.
В семьдесят шестом году Федор вернулся с флота и поступил работать в ближний совхоз механиком. К тому времени МТС были уже расформированы, и техника из них разошлась по хозяйствам, выкупившим ее в принудительном порядке. Соответственно, слесаря, токари и механики тоже разбрелись по хозяйствам, вслед за техникой. Возвращение сына было для Егора большим праздником: они с Федором стали работать вместе, в одной бригаде. Федор учился к тому же заочно в строительном техникуме — в том же самом, между прочим, который закончил в свое время Вася Рукавишников. По девкам Федя не бегал, водку не пил, и на все вопросы Аугуста, отчего моряк не женится отвечал, то ли в шутку, то ли всерьез, что ждет Людмилу из института. Якобы, в школе еще, на выпускном вечере, поклялся Людмиле, что не женится, пока Люда ему не разрешит. «А она пока не разрешила. А мое слово — алмаз!». Аугуст все никак не мог уразуметь — дурачится Федя, или всерьез говорит. Время показало — говорил всерьез.
После того как Люда вернулась к отцу, молодые люди стали встречаться все чаще, на этом фоне участились и взаимные визиты стариков друг к другу, которые то в земле совместно ковырялись в саду у одного или у другого, то в шашки играли, то просто сидели молча, или молча пили чай с айвовым вареньем. Людмила с Федором встречались то у Ивановых, то у Бауэров, тоже пили чай, слушали пластинки, потом появился кассетный магнитофон, и они слушали уже его; иногда заваливалась шумная компания, и молодежь пела под гитару или танцевала; часто ребята уходили в кино или в гости к друзьям, и в один прекрасный день объявили отцам своим, что собираются подать заявление в ЗАГС, и как, мол, отцы на это смотрят? Отцы посмотрели на это с грустно-радостным умилением и благословили детей, так что вопрос был решен, не сходя с места.
