Юрий Мухин - Три еврея
Был вообще вопрос «смешной». Мы на заводе имели «казахский коэффициент» в 15 %, т. е. у нас зарплата была на 15 % выше, чем на заводах на западе СССР. Черт бы с ними, с этими 15 %, но рядом на ГРЭС этот коэффициент был 30 %, хотя все виды работ и их организация на нашем заводе были тяжелее, чем на ГРЭС. Эту местную несправедливость, из-за которой рабочие общих специальностей при первой же возможности переходили на ГРЭС, легко было объяснить любому начальству, как министерскому, так и партийному, следовательно, легко было решить, но Топильский даже этого не делал.
И вот эта боязнь начальства, эти многочисленные нюансы поведения Топильского, нюансы, которые как ни прячь и чем ни объясняй, а все равно видны подчиненным, еще больше убеждали нас, что Топильский — «блатной», хотя, повторю, мы не могли понять, чей он «блатной», так как не могли вычислить, кто у него «рука».
Однако наиболее ярким признаком «блатного» была беспримерная безнаказанность Топильского. И тут надо подойти к вопросу, почему я считаю Топильского самой большой нерешенной проблемой Друинского.
Издевательство над кадрамиТопильский, повторяю, был глуп самой страшной глупостью, которой обладают только люди с формальным образованием, — он не осознавал своей глупости. Это явление давно известно и сразу бросается в глаза любому мало-мальски умному человеку. Вот Лев Толстой в романе «Воскресение» описывает такого глупца с образованием: «Товарищ прокурора был от природы очень глуп, но сверх того имел несчастье окончить курс гимназии с золотой медалью и в университете получить награду за свое сочинение о сервитутах по римскому праву, и потому был в высшей степени самоуверен, доволен собой (чему способствовал его успех у дам), и вследствие этого был глуп чрезвычайно». Вот и Топильский был «глуп чрезвычайно», не осознавая этого, глуп до такой степени, что в принципиальных моментах я не в состоянии его понять.
Тут уместно сказать пару слов о методе. Когда я ищу причины того или иного поступка исследуемого мною человека, неважно, Сталин это или работяга, я мысленно ставлю себя на его место, т. е. на его должность, начинаю анализировать все, что я знаю об обстановке в тот момент, и пытаюсь найти свое собственное решение проблемы.
Если мое решение отличается от того, которое реально принял исследуемый мною человек, значит, скорее всего, я недостаточно оценил обстановку — не узнал всего того, что знал он. Приходится терпеливо собирать дополнительные данные, причем не только об этом человеке (о его характере или привычках), но, главным образом, об обстановке, его окружавшей. Так вот, что касается Топильского, то у меня есть основания полагать, что обстановку, на основании которой он принимал решения, я знаю не хуже его. Но объяснить его решения, понять причины, по которым он их принимал, я не могу, поскольку в них нет ни логики, ни даже пользы для самого Топильского, если не считать пользой какое-то болезненное утверждение своих амбиций.
Реально получалось так. Топильский вел себя с подчиненными как человек (как умный человек) до момента, пока подчиненный, совершенно не собираясь как-то уязвить Топильского и даже не подозревая об этом, выражал сомнение в чем-то, что Топильский считал плодом своего ума. Топильский это воспринимал почему-то как страшное оскорбление — это понятно и можно объяснить. Непонятно другое, почему он одновременно начинал считать этого человека глупцом? А это происходило со всеми, кто работал на заводе — к моменту снятия Топильского с должности на заводе не было ни единого человека (я имею в виду круг этээровцев, с которыми Топильский так или иначе соприкасался), который бы не отнесся к его снятию с одобрением, и который бы посочувствовал Топильскому. (Так к этому относились все, даже если он кого-то и не успел достать. Строго говоря, только Володя Шлыков сказал, что жаль Топильского, поскольку он все же хотел, как лучше, но Шлыков был человеком столь высокой пробы, что ему эта жалость простительна.) Таким образом, получалось, что на всем заводе из управленцев умный только Топильский, а остальные — идиоты. Подчеркну, что идиотами Топильский считал и тех, в чьих делах по своему образованию и опыту изначально ничего не понимал, следовательно, и оценить правильность тех или иных их действий изначально не мог.
Вот помню историю с главным бухгалтером завода Григорьевым (имя-отчество уже забыл). Я был еще только поступившим на заводе салагой, и мы с другими устроили курилку в торце коридора третьего этажа заводоуправления, где на подоконнике у нас стояла консервная банка под окурки. Через пару дверей от нас по коридору был кабинет главного бухгалтера завода, а поскольку его кабинет был маленький, а в бухгалтерии почти сплошь работают женщины, то Григорьев выходил покурить к нам. Для нас (а я помню в нашей компании Володю Шлыкова и Вадима Храпона) главбух завода — это большая шишка! Но совместная травля анекдотов и обсуждение сборных СССР по футболу и хоккею нас несколько сблизили. И вот как-то мы стоим и видим, как, поднявшись по лестнице и минуя свой кабинет, к нам направляется Григорьев, на ходу доставая пачку сигарет и прикуривая. Он запомнился мне мужчиной лет 40, интеллигентного вида в очках с золоченой оправой.
— Скотина! Сволочь! — начал Григорьев, выпуская дым и совершенно не сообразуясь с тем, что то, что он собрался нам рассказать, нам знать, в общем-то, не следовало. — Все, он меня доконал! Я на этом е…ном заводе больше работать не буду! — а после того, как мы поинтересовались, что же случилось, он вгорячах рассказал следующее.
— Вызывает Топильский и начинает меня драть ни за что. Я, получается с его слов, дурак, бухгалтерия у меня не работает. Я спрашиваю, что он имеет в виду? Что не так? Но ведь он же в нашем деле баран, он же в бухучете ничего не соображает и поэтому ничего мне сказать не может, а снова и снова заводит пластинку, что я дурак и бездельник, что всю работу завалил. Я сижу и ничего не могу понять, чего он хочет? И только минут через 40 из его намеков понял, чем он недоволен.
Всю его зарплату и премию получает за него его жена в кассе заводоуправления. А оказывается, ему, чтобы Вальку П-ву трахать, нужны деньги, чтобы о них жена не знала. И он, наконец, удумал, что такими деньгами, о которых бы его жена не знала, должны быть премии, которые приходят ему из министерства. И он меня! Главбуха! Драл, чтобы я догадался, что ему эти премии надо выдавать помимо жены?! Это я, получается, плохой главный бухгалтер, потому что не догадался об этом раньше него?! Это значит, у меня поэтому плохая бухгалтерия?! А позвонить мне и сказать как человек, чтобы ему эти премии не включали в расчет и выдавали отдельно, он мне не мог?! Все! Я с таким директором работать не могу!
И вот в такую ситуацию неумолимо попадал каждый, как бы он ни старался ее избежать. Народ-то в Ермаке был простой, всяким там московским политесам не обучен, посему так или иначе, но наступал момент, когда подчиненный брякал что-либо такое, чего Топильскии не хотел слышать. И после этого подчиненный сразу переходил в категорию дураков и плохих работников, которым Топильскии считал своим долгом постоянно и публично напоминать об этом. Не могу сказать, что люди не пытались найти способы, чтобы как-то с этим придурком работать. Помню как-то в диспетчерской сошлись вышедшие из кабинета Топильского главные специалисты и начальники цехов в соответствующем настроении, и главный механик завода, тогда Глеков, пытался поделиться с ними своими идеями.
— Тут нужно понять, что Петруша всех нас считает идиотами, неспособными предложить ничего правильного. Поэтому с ним нужно действовать наоборот — никогда не предлагать ему правильное решение, иначе он его забракует. Нужно предлагать ему херню, он все равно ее смысла не поймет, но раз ты ее предложил, значит, он объявит это негодным. И тогда ему можно подсунуть и нужное решение, но так, чтобы оно исходило не от тебя. Тогда он за него-то и ухватится. — Далее Глеков рассказал конкретный пример, в котором я забыл фамилии и даю их условно. — У меня в литейке уволился начальник, единственный, кто его мог заменить — Петров. Но если я прямо предложу Петрова Топильскому, то он его никогда не назначит, более того, сочтет, Что Петров близок ко мне, и начнет его шельмовать. Поэтому я прихожу к Петруше и говорю, что есть глупое мнение назначить начальником литейного цеха Петрова, но я категорически не согласен, кроме того, и Петров не хочет становиться начальником. Поэтому я предлагаю назначить Сидорова. Петруша, естественно, ни того, ни другого не знает, но он пожевал сопли и объявил, Что я — дурак, работать с людьми не умею и кадры в БРМЦ не знаю. Поэтому Петруша назначит начальником литейного цеха Петрова, а если тот не захочет стать начальником, то Петруша его заставит. Все, он принял то решение, что и надо было, — закончил свою поучительную историю Глеков.
