Майгулль Аксельссон - Апрельская ведьма
Я всегда удивлялась, что Хубертссон — не бенандант, ведь он родился в сорочке. Но я ни разу не замечала его тени между прочих теней. Очертания его всегда оставались четкими, сколько бы раз я его ни видела и своими и чужими глазами! Между прочим, из него получился бы отличный капитан бенандантов. Я отчетливо представляю себе, как он стоит на Рыночной площади и строит шеренги, как он отдает команды своим бравым подчиненным из бенандантов и как обнимает за плечи недавно умерших, утешая их, словно своих пациентов.
Ведь они всегда страшно растерянны, эти изувеченные жертвы аварий и бледные самоубийцы, бывшие инфарктники и раковые больные. Они недоуменно озираются, но не понимают того, что видят. Теперь это так непривычно — не прожить свою жизнь до конца, потому что люди нынче уже не знают, что каждому отмерено свое время и что ни одному умершему не дозволено покинуть мир прежде, чем истекут все отпущенные ему годы.
Эллен вела себя довольно спокойно, она не испугалась. Только удивленно смотрела по сторонам, торопливо улыбаясь и гладя себя пальцами по тому, что некогда было ее другой рукой. И погасила улыбку, лишь когда птица закричала пронзительным криком над ее головой, черная птица, вопиющая о давнем голоде.
Она так и не узнала, кто я. А теперь она уже совсем покинула этот мир.
Не сомневаюсь, Мария слышит маленького барабанщика, она напевает себе под нос его песенку: «Жить. Жить. Живы. Жить. Жить. Живы...» Она не сказала мне ни слова, с тех пор как вернулась сюда из гостиной, но теперь она повернулась ко мне и улыбается застенчивой улыбкой и поднимает последнего своего ангела, чтобы я могла видеть, какой он красивый. Я опускаю и поднимаю ладонь в знак согласия. Ангел и правда красив. Она заставила сиять серый картон ландстинга.
Кристина до сих пор в поликлинике, я знаю это, хотя нахожусь в собственном теле, — после того, как покинула наших с ней сестер перед «Постиндустриальным Парадизом». Я даже не утруждала себя закрыванием глаз, чтобы ее увидеть, — просто ее окно еще горит. Впрочем, горят вообще все окна поликлиники, даже Хубертссона, а его-то там нет. Так докладывает Хелена, снова и снова, — и Черстин Первой, и Черстин Второй. Видимо, в очередной раз глянув в его кабинет, Хелена зажгла там свет и разбирается с бумагами. Потому что она-то точно там. Я видела ее только что, прежде чем она заперла дверь. Поликлиника уже закрыта, но Хелена не спешит. Ее никто не ждет.
Слышен звук мотора. И раньше, чем увидеть, я уже знаю, что это приближаются Маргарета с Биргиттой. Медленнее, чем я рассчитывала. Может, не сразу нашли дорогу, хотя Биргитта в силу известных причин должна бы запомнить дорогу в Кристинин кабинет и к ее письменному столу, а Маргарета никак не могла забыть дорогу к дому, где умерла Тетя Эллен.
Корявый сугроб у стоянки оживает и поблескивает в свете фар. Маргарета паркуется кое-как, словно страшно торопится, и распахивает дверцу, еще не отстегнув ремня. Биргитта по-прежнему сидит, откинувшись назад на переднем сиденье, но на этот раз она не собирается оставаться в машине, пока Маргарета ищет Кристину. Сама она уже отстегнулась, вот она открывает дверцу и тяжело привстает с сиденья. Какое-то мгновение кажется, что этого непомерного усилия ей не выдержать. Она наклоняется, положив руки на крышу машины, и роняет голову.
Далеко-далеко маленький барабанщик бьет и бьет в барабан. И в такт ему напевает Мария.
— Помочь тебе? — спрашивает Маргарета.
Биргитта смотрит на нее и мотает головой.
— Замутило просто.
— А теперь получше?
— Да. Теперь получше. — Биргитта, кивнув, захлопывает дверцу, а Маргарета запирает машину.
— Думаешь, у них еще открыто, — время-то позднее? — спрашивает Биргитта. Кажется, она оробела. С ней что-то случилось. Многое можно сказать о Биргитте и многое уже сказано, но никто и никогда не называл ее робкой. В особенности когда ей правда страшно — ведь Биргитта с тем большей яростью бросается на своего врага, чем больше его боится.
— Но Кристина-то там, — отвечает Маргарета. — Теперь, когда Эрик в командировке, она ничем не связана...
Засунув руки глубоко в карманы, она стоит посреди желтого светового квадратика. Это отсвет окон Хубертссона на асфальте. На плечи Маргареты давит тяжкий груз, что заметно даже со стороны, — вид у нее усталый. Уже больше суток, как все это началось, а конца до сих пор не видно.
Маргарета поднимается по лестнице к дверям поликлиники, а Биргитта остается внизу. И вдруг тоже замечает, что стоит в свете, падающем из окна, и пятится назад, в сумрак, делаясь тенью среди других теней.
Дверь заперта, но Маргарета все-таки дергает ее несколько раз, прежде чем постучать в стекло. Похоже, никто ее не слышит, хотя она, деликатно постучав согнутым указательным пальцем, принимается что есть мочи барабанить всеми костяшками. Барабанит она долго-долго, но коридор за стеклом все так же светел и пуст.
— Эй! — кричит Маргарета. — Эй! Есть кто-нибудь!
И кто-то наконец появляется.
Хелена чуть приоткрывает дверь, глаза у нее покраснели, щеки пылают. Возможно, она простудилась, возможно, маленький такой вирус перескочил с какого-нибудь больного на Хелену.
— Закрыто, — невнятно выговаривает она. — Если вам срочно, поезжайте в Муталу.
Маргарета улыбается любезнейшей своей улыбкой:
— Извините за беспокойство. Мы не пациенты, мы — Кристинины сестры. Ее не оказалось дома, и мы решили, что она на работе.
Хелена пристально и недоверчиво смотрит на Маргарету.
— Кристины тут нет, — наконец произносит она и всхлипывает.
Маргарета морщится:
— Тогда, значит, мы разминулись. Придется опять ехать к ней домой. Ну все равно спасибо.
Она уже отвернулась и занесла ногу над ступенькой, когда Хелена снова заговорила:
— Кристина сейчас не дома. Она не уезжала домой.
Маргарета недоуменно оборачивается:
— Где же она в таком случае?
Хелена, рыдая, распахивает дверь настежь:
— В Прибрежном парке. Звонили из полиции, сказали, что нашли Хубертссона в Прибрежном парке. И что он умер!
Маргарета мчится вниз по лестнице и бежит через парковку, Биргитта выходит из тени и следует за нею, а за их спинами надрывный вопль Хелены вспарывает воздух:
— Он умер! Они сказали, что Хубертссон умер!
Нет!
Все не так, все должно быть иначе! Хубертссон не должен был умирать, еще рано! Он должен сидеть рядом с моей кроватью, три дня и три ночи рядом со мной, до самого конца, и, чуть улыбаясь, следить за повестью о моих сестрах, высвечивающейся на дисплее.
Он не может умереть! Не может оставить меня! Как смогу я прожить эти три дня, если Хубертссон — умер?
