Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.
— А что я ему скажу?
Пирошникову показалось, что аспирант почему-то не хочет прокладывать оптоволокно. Он задумался.
— Мне нужно такое количество, чтобы мы могли управлять тяготением во всем здании, — наконец сказал он.
Аспирант отвел глаза, тяжело вздохнул.
— Что-то не так? — спросил Пирошников.
— Да. Мы уже не можем управлять тяготением во всем здании… И нигде не можем.
— Почему?
— Я не знаю. Эффект перестал наблюдаться. То ли из-за плывуна, то ли, простите, из-за вас.
— Это связано с моей травмой? — указал Пирошников на гипсовую повязку.
— Понятия не имею.
— Жаль, — сказал Прирошников. — У меня были планы.
Он действительно планировал показать невесомость Серафиме и Юльке, предвкушал их удивление и радость и даже намеревался создать маленькую зону, свободную от тяготения, в одной из комнат пятого этажа, где можно было бы всей семьей плавать в невесомости.
Ему не хотелось думать, что естественным образом, от старости, отмерла еще одна его физическая способность, как способность быстро бегать, скажем, или прыгать. Хотя способность взаимодействия с Плывуном вряд ли была физической. Но отмирание умственных или духовных способностей было еще обиднее. Это означало маразм и деградацию личности.
А тут еще и какие-то неприятности с «перезагрузкой» дома, как выразился аспирант.
Он не стал тревожить расспросами Серафиму, а решил дождаться, когда снимут гипс, чтобы лично проинспектировать дом. А пока научил Юльку играть в буриме, и они упражнялись в четверостишиях часами.
Заодно Пирошников осторожно проверял себя, насколько быстро он находит рифмы и сочиняет экспромты. Раньше ему это удавалось неплохо.
— Берем такие рифмы: «будка — малютка» и «день — плетень», — выписывал он слова на лист бумаги.
У Юльки загорались глаза, она склонялась над листком и через минуту читала:
— Я играю целый день
У собачьей будки,
А ко мне через плетень
Прыгают малютки!
— Неплохо, — хвалил Пирошников и уже сам пытался сочинить стишок на заданные Юлькой пары «крокодил — находил» и «каша — Маша». Немного помучившись, он выдавал:
— Старый нильский крокодил
Ел на завтрак кашу,
А еще он находил
Симпатичной Машу!
— Нет-нет! — кричала Юлька. — Нужно так:
Старый злобный крокодил
Ел на завтрак Машу,
А еще он находил
Очень вкусной кашу!
Вечером они предъявляли Серафиме ворох исписанной бумаги и, смеясь, перечитывали стишки.
Иногда среди этих беспечных занятий острой иглой колола мысль: «Что я делаю! У меня нет времени на эту ерунду. У меня дом тонет и жизнь кончается!»
И он продолжал подбирать рифмы.
Только к концу января Пирошникову сняли гипс, а еще через две недели кончился срок действия сертификатов на дополнительную площадь. Не худо было бы узнать, как распорядились домочадцы своими возможностями.
Пирошников уже сменил костыли на трость, а теперь, в связи с предстоящим визитом к народу, стал требовать у Серафимы найти ему котелок, чтобы соответствовать новому образу джентльмена в котелке и с тростью.
— О’кей, — сказала она и действительно на следующий день принесла откуда-то котелок.
Пришлось его надевать, коли заказывал.
— Вечно ты делаешь из меня клоуна, — проворчал он.
— Ну здрасьте! С больной головы на здоровую!
Это было правдой. Врожденная застенчивость часто не позволяла Пирошникову выглядеть клоуном, но в душе он был им всегда. На этот раз клоунада была легкой, почти незаметной. Чтобы усилить ее, Пирошников придал своему визиту вид административной комиссии, прихватив с собою Юльку и вызвав Геннадия. Серафима дожидалась комиссию на своем пятом этаже.
Что касается Юльки, то она сама напросилась, сама же изготовила и приторочила сбоку к своей коляске картонную коробку с надписью на ней «Администрация. Для жалоб», что было личной ее инициативой. С Геннадием обстояло сложнее.
Все последнее время он обозначал свое присутствие лишь по телефону, изредка звоня Пирошникову, чтобы справиться о здоровье и доложить, что все идет по плану, работы много, но он справляется. По какому именно «плану» идет эта работа, он не уточнял. Но Пирошников в детали и не вдавался, следуя своему принципу предоставлять подчиненным максимальную самостоятельность.
Что, как правило, влечет за собою и максимальную неожиданность.
Поэтому, когда комиссия наконец собралась и приготовилась к инспекции, неожиданности не заставили себя ждать.
Обход назначили на утро воскресенья, чтобы домочадцы и новоселы были дома. Пирошников в котелке, в костюме с сорочкой и галстуком-бабочкой, с тонкой тростью в правой руке, шел, придерживая левой рукой Юлькину коляску — просто для контроля.
Сидевшая в коляске Юлька сама приводила себя в движение, вращая обеими руками колеса коляски с помощью укрепленных на ободах трубок. Одета она была в теплый красный свитер, а волосы заплетены в короткие косички, которые торчали в разные стороны. Эффект был достигнут с помощью вплетенных в косички проволочек. К тому же Юлька была загримирована — глазки слегка подведены, а на носу и щеках щедро рассыпаны веснушки. Прообразом, как нетрудно догадаться, служила Пеппи Длинный чулок.
За ними следовал Геннадий в черном костюме и при галстуке, скорее походивший на охранника, чем на администратора.
Они зашли в лифт и поехали вниз, на минус третий. Все немного волновались. Все-таки это было первое свидание самодержца с народом, не считая того неудачного собрания.
Минус третий, на первый взгляд, нисколько не изменился, разве что запах стал немного иным, чуть более сладким и пряным. На прибывшую комиссию никто особого внимания не обратил, и она двинулась вверх по направлению к «Приюту домочадца», пока не дошла до первой неожиданности.
Это было не что иное, как бывший магазин «Гелиос» и однокомнатный бокс Пирошникова. Ни того, ни другого не было в наличии, точнее, там находились другие люди.
Как видно, они были предупреждены о визите, потому что двери в квартиры были приоткрыты и рядом с ними для надежности дежурили новые хозяева.
Это были две русские семьи, беженцы из Махачкалы. Одна с двумя детьми, а другая с тремя. Во второй семье брак был смешанный, мать трех мальчишек была дагестанкой.
