Анатолий Иванов - Повитель
Григорий слабо вскрикивал, приподнимался на постели. Кругом действительно была темнота. В соседней комнате спали жена и сын. Григорий слышал их дыхание. «Вот и Петька… не хочет спать со мной в одной комнате…»
Он завидовал жене и сыну, потому что они могут спокойно спать ночами. Днем он завидовал всем колхозникам, потому что они могут разговаривать друг с другом, смеяться. Но, заметив идущего навстречу человека, тотчас сворачивал в переулок. Ему уже начало казаться, что, не сверни он или не перейди на другую сторону улицы, — это сделают другие. Непременно сделают. «Нет, врете, не вы, а я вас ненавижу, я…» — лихорадочно думал при этом Бородин.
Напрасно Григорий считал, что Анисья ночами спокойно спит. Она хоть ничего и не спрашивала, но отлично понимала состояние мужа. Натягивая одеяло на голову, тихонько вздыхала, чтоб не услышал Григорий. А однажды утром, подождав, когда уйдет на работу сын, сказала:
— Вот и наступает для тебя расплата… За всю твою… черную волчью жизнь, за мои страдания, слезы… За то, что Петьку сломал…
— Наступает, говоришь?! — заорал Григорий и хотел швырнуть в лицо жене миску горячих щей со словами: «Не злорадствуй, стерва! Я сперва с тобой расплачусь…» Но что-то в нем соскочило с зарубки, сломалось… Он обмяк, отодвинул от себя миску, отвернулся и проговорил жалобно: — Уже наступило… наступило…
— Нет, наступает только, — на этот раз упрямо и безбоязненно повторила Анисья.
4
Осень стояла солнечная, тихая. Локтинские колхозники торопились убрать хлеба.
Ракитин, пахнущий пылью, запорошенный пшеничной мякиной, рано утром зашел в конторку животноводческой фермы. Евдокия Веселова, которую после отчетно-выборного собрания ввели в члены правления и назначили заведующей фермой вместо Тихона, о чем-то беседовала с животноводами.
— Ну вот и все на сегодня вроде, — закончила Евдокия.
Колхозники тотчас поднялись и торопливо, но без толкотни, без шума вышли из помещения.
— Какой у тебя порядок! — с непонятным оттенком зависти сказал Ракитин. — Ни минуты не потеряно. Как бы добиться, чтобы везде у нас такая дисциплина была?
— Вижу, с поля уже, — кивнула Евдокия на запыленный мякиной пиджак председателя.
— К комбайну ездил пораньше. Хорошо работает, без простоев… Решил вот теперь тебя проведать… Я у тебя ведь много людей на уборку взял, думаю, не надо ли тебе чем помочь…
Веселова улыбаясь глянула на председателя:
— Ладно, чего уж меня обхаживать. Вижу, зачем приехал. Говори сразу… Только я заранее отвечу тебе: нет у меня больше людей.
Ракитин снял фуражку, озабоченно потер большую лысую голову. Сказал мягко, просяще:
— Одного человека, Евдокия Спиридоновна.
— Не могу. Вот ты говоришь — ни минуты не потеряно после производственного совещания. Нужда научит минуты беречь. Ведь у меня каждый человек за двоих, за троих работает.
Ракитин молчал, потому что все сказанное Евдокией было правдой. Председатель взял у животноводов на уборку людей и без того больше, чем было можно…
— А куда тебе человека? — спросила Веселова.
— На ток. Хотя бы временно. Заведующий током заболел, увезли сегодня ночью в больницу.
— Так где же временно? Значит, на всю осень…
— Значит, на всю осень, — покорно повторил Ракитин.
— Да и нет у меня подходящего человека.
Помолчали.
— А где-нибудь в другом месте не смотрел? — спросила Веселова.
— Смотрел. И нигде не увидел. Только на конюшне…
— Бородин?! — шевельнулась Евдокия. — Да ты что? Да разве можно…
— Я — ничего. Нельзя, конечно, даже временно назначать его на эту должность. А где взять человека?
Ракитин помолчал и тяжело вздохнул.
— Ну ладно, поеду. Посмотрю еще, — может, найду.
Однако, сколько ни смотрел Ракитин, найти человека на должность заведующего током не мог. Кого ни тронь, везде дыра образуется. А заполнять ее нечем… На другой день вызвал в контору Бородина.
— Вот что, Григорий Петрович… Тяжелое положение у нас на току создалось. Заведующий заболел, а… уборка ведь, понимаешь… Хлеб из-под комбайнов поступает беспрерывно, надо следить да следить, чтоб не перегрелся в ворохах…
Григорий слушал угрюмо, опустив глаза.
— Все, что ли? — спросил он.
— Посоветовались мы сегодня на правлении, решили тебя попросить помочь. На конеферме обойдется пока Калугин. В общем, давай на ток.
* * *В тот же вечер как ни в чем не бывало поздравить Бородина с новой должностью явилась троица: Бутылкин, Тушков и Амонжолов.
— Нам, Григорь Петрович, где бы ни тянуть, лишь бы не надорваться, хе, хе, — осторожно рассыпал смешок Бутылкин. — Тоже я вот… Был кладовщиком, работал, по мере моей возможности, честно… Ну снял меня Ракитин, хе, хе… А я на любой рядовой работе не пропаду…
— Чего надо? — зло спросил Григорий.
— Да что ты, что ты на нас, — замахал руками бывший кладовщик. — Поди вместе… работали, вместе и горевать… Поскольку ты… Пострадал ведь. Другие-то вон на тебя и глядеть не хотят. А мы — наше пожалуйста. Мы не по должности человека уважаем, а так… по душевности.
Бутылкин попал в самое больное место. Григорий долго молчал. Потом плюхнулся на стул.
— Э-э, чего там! — хлопнул он кулаком по столу. — Гульнем! Анисья!
Когда вернулся с работы Петр, Тушков сказал ему заплетающимся языком:
— Золотой у тебя папашка, Петро. Выпьем за него!
Петр ничего не ответил.
— Ты сыграй нам, тракторист. Уважь, — попросил Бутылкин.
— Не будет, — вмешался Григорий. — Сколь времени баян в руки не берет. Ходит как в воду опущенный.
— Что так?
— А видишь ты, жених! — насмешливо протянул Григорий Бородин.
— Эх, погуляем на свадьбе… Выражаясь фигурально, пропьем Петруху в самые растянутые сроки.
— Пропить можно и не торопясь, да вот невеста не ко двору.
— Брось ты, батя, хоть при людях! — побледнев, крикнул Петр и быстро вышел из комнаты.
* * *Петр долго стоял на крыльце, прижимаясь щекой к шершавому от облупившейся краски столбу, поддерживающему навес. Сквозь непритворенную дверь доносились пьяные голоса.
Совсем рядом в темноте всплескивало озеро.
Сойдя с крыльца, Петр направился к берегу. Сел на большой камень, снял сапоги и опустил ноги в черную, холодноватую уже воду. После рабочего дня все тело чуть ныло.
Невидимые в темноте волны катились к берегу и с захлебывающимся звуком разбивались о камни.
Равномерные, неторопливые всплески успокоили Петра.
Вчера они с Поленькой ходили здесь, по берегу, вслух мечтали о своем будущем. Петр забыл разговор с отцом о женитьбе, перестал слышать над ухом его угрожающий голос: «По мне женись хоть на черте лысом, но помни, чтоб ноги твоей в моем доме после не было». И весь сегодняшний день Петр был во власти какого-то нового, доселе неизвестного ему чувства. Оно не исчезло и когда он увидел пьяную компанию. Петр лишь запрятал его куда-то глубоко, будто боялся — не потерять, нет! — но даже замарать его обо что-то… Оно не исчезло, и когда отец насмешливо проговорил: «А видишь ты, жених…» Только ушло еще глубже.
