Джонатан Франзен - Поправки
Для Инид Австрия означала «Голубой Дунай» и «Эдельвейс».[80] Все музыкальные шкатулки с цветочными узорами и видами Альп, украшавшие гостиную в ее доме, прибыли из Вены. Инид говаривала, что ее бабушка по матери была «из Вены» – Вена была для нее синонимом Австрии, точнее, Австро-Венгерской империи, которая во времена младенчества ее бабушки включала земли и к северу от Праги, и к югу от Сараево. Ребенком Дениз обожала Барбру Стрейзанд в «Йентл», в отрочестве открыла для себя А. Б. Зингера и Шолом-Алейхема и однажды вырвала-таки у Инид признание: возможно – но только возможно, – бабушка была еврейкой. А раз так, торжествовала Дениз, то и они с Инид еврейки по прямой женской линии. Но Инид тут же дала обратный ход: нет, нет, бабушка была католичкой!
Дениз питала профессиональный интерес к кое-каким блюдам бабушкиной кухни: ребрышкам по-деревенски, квашеной капусте, крыжовнику и чернике, клецкам, форели и сосискам. Для повара проблема заключалась в том, чтобы сочетать центральноевропейское изобилие с потребностями худышек. Обладатели титановых кредитных карточек не польстятся на говяжье жаркое а-ля Вагнер, на мягкие шарики клецок, на альпийские вершины взбитых сливок. А вот кислая капуста, пожалуй, придется ко двору. Что может быть лучше для девиц с ножками-зубочистками: низкокалорийный, насыщенного вкуса гарнир сочетается и со свининой, и с гусятиной, и с курятиной, и с каштанами, можно поэкспериментировать и с сасими из макрели или с копченым луфарем.
Разорвав последнюю связь с «Маре скуро», Дениз вылетела во Франкфурт уже в качестве служащей Брайана Каллахана с карточкой «Американ экспресс» в кармане (расходы не лимитированы). По Германии она ехала на скорости сто миль в час, и ее норовили стукнуть в зад автомобили, сверкавшие фарами дальнего света. В Вене она тщетно искала Вену, какой давно уже нет. Любое блюдо она сумела бы приготовить лучше. Отведала венский шницель и сказала про себя: «А, так это и есть венский шницель, ну-ну». Идея Австрии оказалась гораздо ярче самой Австрии. Дениз посетила Музей истории искусств и филармонию, попрекая себя: разве так ведут себя настоящие туристы?! Одиночество и скука вынудили ее позвонить Синди фон Киппель (урожденной Мейснер) и принять приглашение на ужин в квартиру о семнадцати комнатах на Рингштрассе.
Синди заметно раздалась в талии и вообще могла бы выглядеть получше. Черт лица не разобрать под слоями пудры, румян и помады. Черные шелковые брючки, просторные в бедрах, чересчур тесно обхватывали лодыжки. Потершись щекой о ее щеку и пережив газовую атаку (аж слезы выступили от этих духов!), Дениз, к своему удивлению, ощутила запах нечищеных зубов.
У Клауса, мужа Синди, были широкие плечи, узкие бедра и замечательно крошечный зад. Гостиная фон Киппелей занимала чуть ли не полквартала; позолоченные стулья были расставлены так, чтобы заранее пресечь общение между гостями. Унаследованные от предков картины в стиле Ватто висели на стенах, а среди них, под самой большой люстрой, в особой рамке, – олимпийская бронзовая медаль.
– Это дубликат, – честно предупредил Клаус. – Подлинник хранится в сейфе.
На столик в стиле Людовика XIV выставили блюда с тонкими ломтиками хлеба, кое-как накромсанной копченой рыбой (по консистенции – консервированный тунец) и скромный кусок эмментальского сыра.
Карл вынул из серебряного ведерка бутылку и, рисуясь, разлил по бокалам шампанское.
– За паломника по святыням чревоугодия, – произнес он, поднимая бокал. – Добро пожаловать в святой град Вену.
Шампанское было сладкое, перенасыщенное углекислым газом, точь-в-точь «спрайт».
– Как мило, что ты к нам заехала! – вскричала Синди, лихорадочно щелкая пальцами. Из боковой двери выбежала служанка.
– Аннерль, милочка, – засюсюкала хозяйка, – помнишь, я говорила, подавать ржаной хлеб, а не белый?
– Да, мадам, – отвечала весьма пожилая Аннерль.
– Теперь уже поздно, потому что белый хлеб я предназначала на потом, но, пожалуйста, убери это и принеси нам ржаного хлеба! И пошли кого-нибудь прикупить белого хлеба на потом! – Обращаясь к Дениз, Синди пояснила: – Она такая милая, но очень глупая. Ведь правда, Аннерль? Ты же у нас глупенькая?
– Да, мадам!
– Сама знаешь, каково это, ты же шеф-повар, – продолжала Синди (Аннерль тем временем вышла из комнаты). – Тебе еще труднее, приходится все время иметь дело с человеческой глупостью.
– С глупостью и наглостью, – подхватил Клаус.
– Скажи человеку, что нужно делать, и он пойдет и сделает все наоборот! – возмущалась Синди. – Такая досада! Такая досада!
– Мама передает тебе привет, – вставила Дениз.
– Твоя мама такая славная! Всегда была так мила со мной! Клаус, помнишь тот крошечный-крошечный домик, где я жила давным-давно, когда я была крошечной-крошечной девочкой, так вот, родители Дениз были тогда нашими соседями. Наши мамы остались близкими подругами. Наверное, твои родители так и живут в своем старом маленьком домике, да?
Клаус отрывисто хохотнул и обернулся к Дениз:
– Знаешь, что я ненавижу в Сент-Джуде?
– Нет, – сказала Дениз. – И что же ты ненавидишь в Сент-Джуде?
– Ненавижу эту пародию на демократию. Люди в Сент-Джуде притворяются, будто все равны. Конечно, это очень мило. Мило-мило-мило. Но люди не могут быть одинаковыми. Ни в коем случае. Существуют классовые различия, существуют расовые различия, существуют огромные, основополагающие экономические различия, но никто не хочет сказать правду. Все только притворяются! Ты это заметила?
– Ты имеешь в виду мою мать и мать Синди? – уточнила Дениз.
– Нет, твою мать я даже не знаю.
– Право, Клаус! – одернула мужа Синди. – Ты же познакомился с ней на Дне благодарения три года назад. У нас тогда был прием. Помнишь?
– Ну вот, видишь, все одинаковы, – повторил Клаус. – О том-то я тебе и толкую. Как прикажешь запомнить человека, если все притворяются одинаковыми?
Вернулась Аннерль, принесла тарелочку с другим хлебом.
– Попробуй рыбки, – угощала Синди. – Прекрасное шампанское, правда? Особенное! Мы с Клаусом раньше пили очень сухое, пока не открыли для себя эту марку.
– Снобы любят сухое, – заметил Клаус. – Кто по-настоящему распробует сект, тот знает, что брют – голый король.
Дениз закинула ногу на ногу и попыталась сменить тему:
– Мама говорила, ты – врач.
– Да, спортивный врач, – подтвердил Клаус.
– Все лучшие лыжники обращаются к Клаусу, – похвасталась Синди.
– Исполняю свой долг перед обществом, – сказал Клаус.
Хотя Синди просила остаться на ночь, Дениз удрала с Рингштрассе, не досидев до девяти, а наутро покинула Вену, устремилась на восток в туманно-белую долину Дуная. Экономя деньги Брайана, она работала день и ночь, пешком обошла Будапешт район за районом, делала за едой пометки, проверяла даже булочные, крошечные кафе и погребки, кое-как существовавшие на грани вымирания. Добралась до Закарпатья, откуда родом были ее прадеды с материнской стороны, – ныне это глухая провинция Украины. Даже следа еврейских местечек не сохранилось среди этих пейзажей. Евреев можно было встретить разве что в больших городах. Вокруг сплошь скучные, косные гои вроде ее самой. Еда в общем и целом примитивная. Карпаты, изуродованные колотыми ранами угольных и уранинитовых шахт, казались идеальным местом, чтобы скинуть в братскую могилу трупы и залить известью. Дениз видела лица, похожие на ее собственное, но замкнутые, преждевременно состарившиеся. По-английски никто не понимал. Корней у нее здесь не нашлось. Это не ее страна.
