Павел Санаев - Хроники Раздолбая
— Ну, молодцы. Слушай, если полетишь на своем шаре в город, можешь пролететь через Кутузник, сигарет завезти? А то подруги вчера были, скурили все.
— Могу, наверное.
— Я курю только ментоловые. Заедь в «Садко», возьми блок «Мальборо» или «Мор».
Раздолбай поперхнулся так, словно сам затянулся каким-нибудь самосадом — блок ментоловых сигарет стоил больше, чем он тратил на себя в месяц, а Таня просила об этом как о сущей мелочи.
— Давай, я тебе лучше несколько раз завезу по пачке, — нашелся он. — Будет повод несколько раз увидеть тебя.
— Да с чего ты решил, что мне надо тебя несколько раз видеть? — разозлилась Таня. — Не можешь привезти блок, на хуй ты мне тогда звонишь вообще?
Раздолбаю как будто врезали трубкой по уху. Ему казалось, что красивая девушка должна быть утонченной натурой, в разговоре с которой надо тщательно подбирать слова, и вдруг эта девушка выругалась с простотой самосвального шоферюги. Понимая, что теперь никаких шариков и романтических писем быть не может, он растерянно промямлил:
— Я тебе зачем-то звоню, потому что ты зачем-то дала мне свой телефон.
— Ну, я дала, чтобы ты отвязался, а тебе что, непонятно, что нет смысла звонить? Тебе обязательно быть посланным?
— Нет, посланным я быть не люблю.
— Ладно, все — ты меня затрахал, я жду важных звонков.
Услышав гудки отбоя, Раздолбай бессильно плюхнулся на диван. У него было такое чувство, словно он готовился к боксерскому бою, от которого зависела жизнь, настраивался, тренировался с грушей, а противник приехал на танке, навел на него дуло, и руки в перчатках сами опустились вдоль тела.
Утром его окрыляла уверенность, что, став арбатским художником, он вернет «свою жизнь», но разговор с Таней показал, что эта участь — действительно дно, причем такое, с которого никуда не допрыгнуть. Пятнадцать тысяч на минеральную воду тратят девушки, овладеть которыми он поспорил с Мартином! Можно, конечно, предположить, что Таня такая одна и другие девушки живут скромнее, но все вчерашние красавицы были неуловимо похожи между собой — манерами, одеждой, выражением глаз. Все они были с одинаковыми Барракудами, и вряд ли, если одна пьет «Перье», другие соглашаются на водопроводную воду.
Раздолбай до дрожи испугался заключенного пари, поняв, что уже проиграл его. Десять тысяч он считал хорошим заработком, пятнадцать — очень хорошим, пятьдесят — огромным, шестьсот тысяч — непостижимым. Тратить столько казалось таким же неприличным абсурдом, как если бы во времена жизни в пресной воде, когда триста рублей были высоченной зарплатой, а на «Жигули» копили несколько лет, кто-нибудь буднично заявлял бы, что проживает половину «Жигулей» в месяц, а триста рублей — это на «Боржоми». Таня сказала, что эти деньги ей «просто дают». Кто мог столько давать? Толстый Барракуда? Сколько же зарабатывает и тратит он сам? Миллион? Два? И как небрежно она сказала: «…всего пять тысяч долларов»! Приз, который казался Раздолбаю гигантским, ради которого он собирался год писать трудную картину — это «всего пять тысяч»… Мартин прав — он совсем не понимает устройства жизни и заключил спор по глупости. Надо признать ошибку и отменить дурацкое пари, пока оно его не «зарезало». Черт с ними, с этими взбалмошными «конями»! Не признавать же себя неудачником, если не можешь зарабатывать абсурдно непостижимые деньги и неприлично их тратить!
Раздолбай так хотел скорее избавиться от удавки заключенного спора, что его память, лихорадочно заработав, отыскала в угаре вчерашнего вечера ключ, как найти Мартина.
«…я в „Украине“ живу… Шестьсот второй номер в „Украине“ поди отбери…» — вспомнил он куражливую околесицу «Воланда».
Схватив телефонный справочник, Раздолбай нашел телефон гостиницы и позвонил администратору.
— Девушка, с шестьсот вторым номером соедините меня!
— Кто проживает в шестьсот втором?
— Покровский.
— Минуточку, соединяю.
Послышались долгие гудки.
«Мартин, прости, ты был прав! — заранее подбирал слова Раздолбай. — Я действительно не понимаю шестеренок жизни и заключил наше пари по пьяни. Давай, как друзья, отменим этот дурацкий спор или переменим условия. Считай, что я проиграл, и проспорил бутылку виски».
Трубку никто не брал. Решив дозваниваться каждый день, Раздолбай включил «Айрон Мейден», чтобы вернуть присутствие духа, и возвратился к занятию, за которым его позавчера застигло приглашение на бал. Одежду для уличной работы надо было все равно выбрать, ведь каким бы дном не казалась теперь доля арбатского художника, это была единственная возможность обрести под ногами почву — пусть без «коней», но хотя бы с баночным пивом и свежей музыкой.
Для работы Раздолбай подобрал старые джинсы, которые не жалко было испачкать, и немнущуюся фланелевую рубашку. Еще ему хотелось придумать какую-нибудь артистическую деталь, и, покромсав ножницами отслужившее свой срок пальто, он перекроил его в подобие сюртука. Наряд получился странный, и ходить в нем по улице Раздолбай постеснялся бы, но для костюма арбатского рисовальщика такую одежду можно было считать даже экстравагантной. Чтобы не привлекать внимание по дороге, он надел обычную ветровку, а сюртук из пальто повез с собой в отдельном пакете вместе с этюдником и складным стульчиком.
Все места на Арбате казались занятыми. Раздолбай приезжал сюда на разведку в марте, когда стояли холода, и художников тогда было немного. С наступлением тепла они словно расплодились и сидели группками через каждые тридцать-сорок метров. Подсесть со своим этюдником к какой-то группе казалось Раздолбаю наглостью, да и смысла внедряться в окружение конкурентов он не видел.
«Как я там рассчитывал — две картины в час, десять в день? — усмехнулся он. — Хорошо, если за весь день три нарисую».
Выбрав место между двумя отдаленными друг от друга группами, Раздолбай установил этюдник, разложил стульчик и переоделся в свой экстравагантный сюртук. Художники в одной из групп обратили на него внимание. Двое пошептались, один усмехнулся.
«Хорошо смеется тот, кто смеется последним, — огрызнулся он про себя. — Нарисую парочку портретов — сразу перестанут хихикать».
Без дела он просидел час. Наконец какая-то женщина подвела к нему маленькую девочку.
— А чего у вас образцы не выставлены? — спросила она.
— Какие образцы?
— Ну, рисунки ваши. У всех сразу видно, кто чего может, а у вас ничего нет.
— Боюсь распугать конкурентов своей гениальностью.
— Так прямо гениальностью?
— Проверьте — сами оцените.
— Ну хорошо, — засмеялась женщина. — Садись, Машенька. Ой, а куда же к вам сесть?
