Донна Тартт - Щегол
Он наливал мне чаю, пододвигал тарелку. Пытаясь как-то скрыть свое замешательство, я нагнул голову и вгрызся в тост – и чуть не подавился: горло драло так, что и куска нельзя было проглотить. Я так поспешно потянулся за чаем, что расплескал его на скатерть и неуклюже кинулся вытирать.
– Нет, нет, да ладно тебе, вот…
Салфетка моя промокла насквозь, я не знал, что с ней делать, растерявшись, уронил ее на свой же тост и принялся тереть глаза под очками.
– Простите, – выпалил я.
– Простить? – он глядел на меня так, будто я спрашивал, как добраться в какое-то не слишком ему знакомое место. – Ой, да ну что ты…
– Пожалуйста, не выгоняйте меня.
– Это еще что? Тебя – выгнать? Куда я тебя выгоню? – Он сдвинул очки-половинки на кончик носа, поглядел на меня поверх стекол. – Ну-ка, не глупи, – сказал он веселым и слегка раздраженным тоном. – Если тебя куда и надо выгнать, так это обратно в кровать. У тебя голос, будто ты чуму подхватил.
Но говорил он неубедительно. Оцепенев от неловкости, изо всех сил стараясь не разреветься, я уперся взглядом в осиротевшее место возле плиты, где когда-то стояла корзинка Космо.
– А, да, – сказал Хоби, когда заметил, что я смотрю в пустой угол. – Да. Видишь вот. И ведь уже глухой был как пень, и по три-четыре приступа за неделю, а мы все равно хотели, чтоб он жил вечно. Я рассопливился тогда, как ребенок. Если б мне кто сказал, что Космо переживет Велти… а он полжизни протаскал этого пса по ветеринарам. Слушай-ка, – сказал он переменившимся голосом, наклонившись ко мне и пытаясь заглянуть мне, жалкому, онемевшему, в глаза. – Ну, ты чего? Понимаю, тебе много всего пришлось пережить, но сейчас-то не стоит обо всем этом думать. Вид у тебя убитый – да, да, именно такой, – твердо прибавил он. – Убитый и, прости Господи, – он слегка поморщился, – уж какой-то дряни ты наелся, это видно. Но ты не волнуйся, все нормально. Иди-ка, поспи еще, давай, правда, а потом мы все с тобой обговорим.
– Я знаю, но… – я отвернулся, пытаясь удержать сопливое, щекотное апчхи. – Мне некуда идти.
Он откинулся на спинку стула: деликатный, осторожный, чуток пропыленный.
– Тео, – он забарабанил пальцем по нижней губе, – сколько тебе лет?
– Пятнадцать. Пятнадцать с половиной.
– И, – казалось, он пытается понять, как бы это половчее спросить, – что там с твоим дедушкой?
– А-а, – беспомощно отозвался я, помолчав.
– Ты с ним говорил? Он знает, что тебе некуда податься?
– Ой, пизд… – это само вырвалось, Хоби поднял руку, все нормально, мол, – вы не понимаете. Ну, то есть не знаю, Альцгеймер у него там или что, но когда ему позвонили, он даже не попросил меня к телефону позвать.
– И, – Хоби оперся подбородком на кулак и глядел на меня, будто скептически настроенный препод, – ты с ним так и не поговорил?
– Нет, ну то есть лично – нет, там была одна тетенька, помогала нам…
Лиза, Ксандрина подружка (участливая такая, все таскалась за мной и мягко так, но все настойчивее и настойчивее напирала на то, что надо известить “семью”), в какой-то момент устроилась в уголке с телефоном, набрала номер, который я ей продиктовал – и положила трубку с таким лицом, что, увидев его, Ксандра единственный раз за весь вечер рассмеялась.
– Тетенька? – переспросил Хоби в наступившей тишине, таким голосом, каким сподручно, наверное, разговаривать с умственно отсталыми.
– Ну да. То есть, – я заслонил лицо рукой, цвета в кухне были слишком уж яркими, голова у меня кружилась, держался я с трудом, – Дороти, наверное, взяла трубку, и Лиза сказала, она типа такая – “щас, подождите”, никаких тебе: “О нет!”, или “Да как же это случилось?”, или там “Ужас какой!”, просто: “Ща, секунду, я его позову”, а потом трубку взял дед, и Лиза ему все рассказала про аварию, он выслушал и говорит: ясно, очень жалко, но таким, знаете, тоном, как Лиза сказала. Никаких там: “Чем мы можем помочь?”, ни “Когда похороны?”, ничего подобного. Просто, типа, спасибо вам за звонок, он очень важен для нас, пока-пока. Ну, то есть я бы это и так ей сказал, – взволнованно прибавил я, когда Хоби промолчал и ничего не ответил. – Потому что, ну правда, отца-то они не любили – на самом деле не любили: Дороти ему мачеха, они друг друга с самого первого дня возненавидели, а с дедом Декером он вообще никогда не ладил…
– Ясно, ясно. Тише, тише…
– …и да, конечно, с отцом, когда он был подростком, много проблем было, наверное, потому он с ним так – его арестовывали, не знаю, правда, за что, честно, не знаю почему, но они вообще, сколько я себя помню, знать его не желали и меня тоже…
– Да успокойся ты! Я же не говорю, что…
– … потому что, вот честное слово, я с ними даже почти и не виделся никогда, я совсем их не знаю, но у них же нет никаких причин меня ненавидеть, хотя дед мой не то чтобы весь такой приятный дядька, отцу от него здорово доставалось…
– Шшшш, ну-ну, хватит! Я вовсе не стараюсь на тебя надавить, просто хотел узнать… нет, вот что, слушай, – сказал он, когда я попытался перебить его, он отмахнулся от моих слов, будто сгоняя со стола муху.
– Юрист моей матери здесь. Здесь, в городе. Вы сходите со мной к нему? Нет, – объяснил я, заметив, что он недоуменно сдвинул брови, – не прямо юрист-юрист, а этот, который деньгами заведует? Я с ним по телефону говорил. Перед отъездом.
– Так, – вошла Пиппа – хохоча, разрумянившись от холода, – да что такое с этим псом? Он что, машины никогда не видел?
Ярко-рыжие волосы, зеленая вязаная шапка, увидеть ее вот так, при свете дня – как ледяной водой в лицо прыснуть. Она слегка приволакивала ногу, это у нее, скорее всего, со взрыва осталось, но то была легкость кузнечика, диковатое, грациозное начало танцевальной фигуры, и на ней было наверчено столько слоев теплой одежды, что она вся была как крохотный цветастый кокон на ножках.
– Он мяукал, как кошка, – сказала она, раскручивая один из своих пестрых шарфов, Попчик пританцовывал у ее ног, закусив поводок. – А он всегда так чудно пищит? Представляете, такси проедет, и он – ввууух! Аж взлетает! Парусил на поводке, как воздушный змей! Все просто со смеху покатывались. Да-да, – она нагнулась к псу и чиркнула его костяшками пальцев по голове, – а кому-то вот надо искупаться, правда? Он ведь мальтиец? – спросила она, глянув на меня.
Я рьяно закивал головой, зажав рукой рот, чтоб не чихнуть.
– Я люблю собак. – Я едва слышал, что она там говорит, так заворожило меня то, что она глядит прямо мне в глаза. – У меня есть книжка про собак, и я выучила все-все породы. Если бы у меня была большая собака, то ньюфаундленд, как Нэна в “Питере Пэне”, а если маленькая – не знаю даже, никак не могу определиться. Мне нравятся все маленькие терьерчики – особенно джек-расселы, на улице они всегда самые общительные и забавные. Но я вот еще знаю одного очень славного басенджи. А недавно познакомилась с замечательным пекинесом. Он совсем-совсем крошечный, но такой умница. В Китае их могли держать только аристократы. Очень древняя порода.
