М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1
Мы проживаем свою жизнь, свою историю. История идет так, как может, - а если могли бы случиться иные события, они уж, наверное, бы случились, так для чего же сетовать? А коли сетуют иные люди, то делают они это от вечной привычки жаловаться и выпрашивать у судьбы подачки. Им хоть мраморного Давида на углу Остоженки поставь, хоть Святую Софию перенеси из Константинополя, им все будет мало. И ругают они нашу жизнь, не понимая даже, что случившееся со страной случилось ей во благо и даже, весьма вероятно, промыслом Божьим. Так говорил себе Павел, и однако, гуляя с Лизой по весенней Москве, глядя в ее доверчивые серые глаза, говоря с ней о любви, он постоянно ощущал в себе присутствие еще какого-то чувства. Чувство это было сродни ожиданию или предчувствию. Нет причин желать другой истории, говорил он себе, и в то же время ощущал, что вот она, другая история, дышит ему в затылок. Нет причин быть недовольным, говорил он Лизе, и в то же время чувствовал, что происходящее с ним не имеет к нему отношения - и он несчастен от своей поддельной судьбы. Словно то, что происходило с ним сегодня, было подготовкой иного, значительного, того, что еще непременно с ним произойдет. Словно все то, что с ним творится, - набросок или даже, лучше сказать, - копия с чего-то настоящего. И эта копия составляет всю его жизнь, она определяет его любовь и заботу - но ведь есть же и оригинал, и этот оригинал непременно себя обнаружит. Получалось, что он говорит неправду, если говорит, что счастлив, - ведь подлинное, настоящее, оригинальное счастье еще придет к нему.
Но если происходящее со мной - мнимо, как могло получиться так, что мнимое приняло мою форму, форму людей мне дорогих, то есть получило воплощение? Каким образом воплощение относится к подлинности? Шагал кокетливо говорил: О, Париж! Ты мой второй Витебск! Но даже Шагалу, человеку, не склонному к рефлексии, не пришло бы в голову сказать: О, Витебск! Ты мой первый Париж! Из этого, постоянно мучившего Павла вопроса, родился новый разговор в той же компании.
XIII
Четвертый спор следовало бы так и назвать: «Революция принимает авангардную форму». Снова сидели в доме Голенищева, снова глядели на портрет тициановского мужчины и черный квадрат, и разговор вышел такой:
- Вещь и ее форма - постоянны или нет?
- Если не меняется идея, то и форма ей присуща. Стол может быть плохим столом - но он всегда будет столом.
- Неправда, стол меняется: бывает стол о трех ногах, а бывает на одной ножке. Бывает стол круглый, а бывает полукруглый. В конце концов у современных дизайнеров появились столы без ножек - и они уже не столы в старом смысле. Посмотри в окно - видишь, облако?
- Вижу.
- Мы признаем с тобой, что это - предмет, не правда ли?
- Явление метеорологическое.
- Пусть так, но относится к миру материальному, а не к идеям.
- Да, к идеям не относится.
- Существует общая идея о том, что такое облако, - и других идей на этот счет нет.
- Верно.
- Ну, так скажи мне, какой формы это облако, на что оно похоже?
- На кита.
- А теперь, когда подул ветер? Видишь, как изменилась спина у кита - теперь это скорее спина хорька, а теперь - верблюда. Ты согласен?
- Нет, - ответил Павел.
- А теперь похоже на ласточку. Правильно?
- Нет, не правильно.
- Как же так? Разве не изменились очертания кита? Гляди, теперь его вовсе разорвало на части.
- Но он остался китом, просто китом, порванным на части.
- Чепуха, в небе миллион облаков - и все существуют по одним и тем же законам; что же, ты хочешь сказать, что у каждого из них - своя сущность?
- Как только ты посмотрел на облако и назвал облако китом, ты присвоил его своему сознанию, и оно стало китом. И все, что произойдет с облаком в дальнейшем, - произойдет с китом, даже если это невдомек облаку.
- Абсурд.
- Так авангард, который принял форму революции, сделался революцией против своей воли. Он хочет от нее освободиться - но уже никогда не сможет.
В сущности, того же мнения придерживался барон фон Майзель, который, вернувшись из России, сказал своему другу Оскару следующее:
- Противоречий между первым и вторым авангардом я не нашел. Малевич, - заметил барон, - и Гузкин - вот два крупнейших русских мастера. Я считаю, в них много общего.
- На первый взгляд не скажешь, - осторожно сказал Оскар. Оскар прилетел из Казахстана, где по поручению барона покупал и продавал акции; его занимали противоречия, отнюдь не тождества.
- Безусловно, они похожи, - заявил барон. - Если было бы иначе я бы их не выбрал для своей коллекции.
В самом деле, разве любовь коллекционера - не доказательство? Не может один и тот же человек одновременно любить рыбу и мясо - кому как не барону было это знать?
XIV
Не только картины, но и судьбы людей - живое подтверждение того, что связь авангарда и революции, связь болезненная, крепка по сей день. Например, в отношении Марианны Карловны развести эти понятия было трудно. Старуха воплощала и то, и другое; именно сочетание революционного и авангардного, иными словами, искреннего и культивированного - и привлекало Соломона Моисеевича Рихтера. Профессор, редко покидавший свой дом, регулярно навещал Марианну Карловну на Бронной и проводил часы, обсуждая войну в Испании и первый созыв Коминтерна. Вскоре адрес его прогулок сделался известен Татьяне Ивановне - жены рано или поздно все узнают.
- Как домработницу меня держишь, а сам на сторону гуляешь? - сказала Татьяна Ивановна своему мужу. - Танечка нужна, чтобы полы помыть, а для развлечений мы других найдем, поинтересней.
- Мы с ней беседуем о революции, - сказал Рихтер значительно.
- Мало мне Фаины Борисовны, перед которой ты в Алупке красовался! Мало мне позора! Теперь новую зазнобу завел!
- Достойная, героическая женщина.
- Да неужели?
- Герой революции!
- Что ж она такого геройского сделала?
- Воевала под Хуэской.
- Под хуеской? Самое ей место! Да уж, такая только с хуеской!
- Как ты можешь выражаться! Как не стыдно!
- Мне-то чего стыдиться? Не я с хуеской развлекалась. А звать ее как, эту похабницу?
- Марианна Герилья.
- Что? Как? Херильева? Херовина? Подобрала имечко, потаскуха.
- Герилья! Герилья!
- Паскуда! Херовина!
- Марианна Карловна Герилья!
- Вот и иди к своей Марьяне! Вещички собирай - и скатертью дорога! Тебе там слаще, вот и проваливай к своей херовине! - Татьяна Ивановна намеренно искажала звучание испанской фамилии Марианны Карловны. - Далась она тебе!
- Как ты можешь, Танюша! Она старая женщина.
- На старуху потянуло. Молодых всех перепробовал, теперь на старуху позарился! У-у, какой стыд!
- Она подруга моей матери.
- Ах, так эта херовина - подруга твоей матери! Я всегда знала, что твоя мать еще подгадит мне, из гроба достанет. Она при жизни у меня мужа не смогла отнять, так решила после смерти. У-у, старая ведьма! Подослала херовину!
- Как ты смеешь про мою мать!
- Коммунистка поганая! Не зря их сучье племя запретить хотят! Лагерей по миру понастроили и мужей от жен уводят! Подожди, Соломон! Она тебя подведет под монастырь!
- Перестань!
- Помянешь мои слова! Скажешь: говорила мне жена, повторяла!
Соломон Моисеевич спорил с Татьяной Ивановной, а сам размышлял, что все-таки женщины, жены в особенности, наделены необъяснимым чутьем.
XV
Третьего дня с Соломоном Моисеевичем действительно произошел странный случай. Придя в гости на Бронную, он сделался свидетелем диковинной сцены. Дело было так Соломон Моисеевич расположился в гостиной, где Марианна Карловна накрыла чайный стол, они заговорили об арагонском фронте, и тут раздался звонок в дверь. Марианна Карловна прошествовала к дверям и вернулась в обществе двух бородатых мужчин в кожаных куртках. Тяжелый длинный сверток, что был на плече у одного из них, поставили в угол. Говорили гости с явным кавказским акцентом.
- Тофик Мухаммедович здесь живет, да? - спрашивал один.
- Нет, - отвечала Марианна Карловна, - этажом выше.
- А мы там были, никого нет.
- Ничем не могу помочь.
- Издалека едем. Дай воды, старая.
- Как вы смеете! - подал голос Соломон Моисеевич.
- А ты кто такой?
Соломон Рихтер счел за благо промолчать. Вступать в пререкания с неприятными мужчинами не хотелось. Тем более что Марианна Карловна испугана не была и беседу вела сама.
- Тут что, - спросила она, указав на сверток, - миномет?
- Гранатомет, - ответил один из мужчин.
- Заряжен?
- Зачем заряжен? Кто заряженный носит?
- Из окна будете бить? - спросила Марианна Карловна.
- Зачем бить. В гости пришли.
- Так вы гранатомет ваш у консьержа внизу оставьте, а сами погуляйте пока. Левкоев к восьми приходит.
- Шутишь, старая. Воды дай.
- В Москве воду из-под крана не пьют. Тут вам не Буэнос-Айрес.
Соломон Моисеевич испуганно смотрел на участников этого диалога. Вскоре однако ситуация прояснилась. Одновременно вошли и приехавшая из Переделкино Алина Багратион и вернувшийся из банка Тофик Левкоев, который тут же и разъяснил происходящее. Все дело в том, что он собрался ремонтировать ванную, хочет сделать там вместо обычного джакузи - бассейн с морской водой и искусственными волнами; рабочих же выписал из Дагестана просто, чтобы поддержать тамошних бедняков, дать подзаработать дагестанским сантехникам. Вот они и приехали, привезли с собой кой-какую арматуру для установки бассейна. Дикие же шутки по поводу гранатомета, вызвавшие легкую панику у Алины Борисовны, вызваны были всего лишь провокацией старухи Марианны. Не спроси она с подковыркой, уж не оружие ли в свертке, никто, разумеется, про оружие бы и не вспомнил. Что за юмор такой идиотский, в наши тревожные дни уж вовсе неуместный.
