Гарольд Роббинс - Охотники за удачей
— Мы в этом не сомневаемся, мистер Корд, — сразу же сказал генерал. — Если бы у нас были какие-то сомнения, вы бы не получили контракт.
— Чего же мы ждем? Пойдемте.
— Минутку, мистер Корд, — торопливо сказал генерал. — Мы не можем позволить вам демонстрировать самолет.
Я изумленно уставился на него:
— Почему?
— У вас нет допуска на полеты на реактивных самолетах, — ответил он, глядя в бумагу, лежавшую перед ним на столе. — По результатам медицинского осмотра у вас немного замедлены рефлексы. В пределах нормы, конечно, учитывая ваш возраст, но вы понимаете, почему мы не можем позволить вам лететь.
— А кто, черт возьми, пригнал машину сюда?
— У вас были на это все права — в тот момент, — ответил генерал. — Самолет был ваш. Но, приземлившись здесь, он, согласно контракту, стал собственностью армии. И мы не можем разрешить вам взлет.
Я раздраженно стукнул кулаком по ладони. Правила, сплошные правила. Проклятые контракты! Вчера я мог слетать на этом самолете хоть на Аляску и обратно, и никто мне не помешал бы. И никто меня не догнал бы, потому что скорость у меня была на двести с лишним миль в час больше, чем у обычных самолетов, стоявших на вооружении.
Генерал улыбнулся и подошел ко мне.
— Я вас понимаю, мистер Корд, — сказал он. — Когда медики сказали мне, что я слишком стар для боевых полетов, я был не старше, чем вы сейчас. И мне это тоже не понравилось. Кому нравится слышать, что он стареет?
О чем это он? Мне всего сорок один. При чем тут старость? Я взглянул на генерала, и он снова улыбнулся, прочитав удивление в моих глазах.
— Это было всего год назад. Мне сейчас сорок три, — он предложил мне сигарету, и я молча взял ее. — За штурвал сядет подполковник Шоу. Он уже ждет нас на поле.
Генерал снова заметил вопрос в моем взгляде.
— Не беспокойтесь, Шоу хорошо знаком с самолетом. Последние три недели он провел на вашем заводе.
Я перевел взгляд на Морриси, но тот старательно смотрел в сторону. Значит, он тоже был в курсе. Ну, он мне за это заплатит!
— О’кей, генерал, — сказал я. — Пойдемте смотреть, как летает этот малыш.
Слово «малыш» оказалось уместным, и не только применительно к самолету. Подполковнику Шоу было не больше двадцати. Я не мог стоять и смотреть, как он испытывает самолет. Я чувствовал себя так, словно из моей постели в последний момент увели девственницу.
— Здесь можно получить чашечку кофе?
— Возле главных ворот есть буфет, — ответил один из солдат.
— Спасибо.
— Не за что, — автоматически сказал он, продолжая смотреть в небо.
«Слишком молод или слишком стар», — думал я, сидя за столиком в полутемном буфете. Вот так всегда. Мне было четырнадцать, когда кончилась Первая мировая война, а когда началась Вторая, я уже перевалил за возрастной ценз. Не везет мне. Мне всегда казалось, что каждому поколению суждено пережить войну, но оказалось, что я угодил как раз в промежуток между ними.
Подъехал небольшой армейский автобус, и я от нечего делать стал наблюдать за выходившими из него людьми. Все они были немолоды и в гражданском. Среди них были седые и лысые. Мне бросилась в глаза одна деталь. Никто из них не улыбался, даже переговариваясь с другими.
«А с чего им улыбаться? — горько подумал я. — Они — такие же ископаемые, как я».
— Герр Корд! Вот сюрприз! Что вы здесь делаете?
Рядом со мной стоял Штрассмер.
— Доставил сюда новый самолет, — ответил я, протягивая ему руку. — А вы? Я думал, вы в Нью-Йорке.
Он пожал мне руку и уже без улыбки сказал:
— Мы тоже доставили сюда кое-что и теперь возвращаемся обратно.
— Вы с той группой?
Он кивнул и, взглянув на них в окно, беспокойно посмотрел на меня.
— Да, — произнес он. — Мы прилетели на одном самолете, но обратно полетим отдельно. Три года мы работали вместе, и вот работа окончена. Скоро я вернусь в Калифорнию.
— Надеюсь, — я рассмеялся. — Вы нам очень пригодились бы на заводе.
Он промолчал. Я внимательно посмотрел на него и вспомнил, что европейцы щекотливы в отношении манер.
— Прошу прощения, мистер Штрассмер, — сказал я. — Не выпьете ли со мной кофе?
— У меня нет времени. — В его взгляде появилась странная нерешительность. — У вас, очевидно, здесь есть офис, как и во многих других местах?
— Разумеется, — ответил я, вспомнив, что видел по пути мужской туалет. — Он позади этого здания.
— Я встречусь с вами там через пять минут, — сказал он и поспешно вышел.
Я видел в окно, как он присоединился к одной из групп и заговорил с кем-то. «Тронулся старик, что ли?» — подумал я. Может, перетрудился и вообразил, что он снова находится в нацистской Германии? А иначе почему он боится открыто говорить со мной?
Я неспешно вышел из буфета. Когда я проходил мимо стоявших на обочине, Штрассмер даже не взглянул в мою сторону. В туалет он зашел следом за мной и нервно огляделся:
— Мы одни?
— Думаю, да, — ответил я, вглядываясь в него и соображая, найдется ли здесь врач, если он и правда спятил.
Проверив все кабинки и никого там не обнаружив, он повернулся ко мне. Его лицо было бледным и напряженным, а на лбу выступили капли пота. Мне показалось, что я узнаю симптомы. Невадское солнце доконает любого непривычного к нему. Его первые слова подтвердили мою догадку.
— Герр Корд! — хрипло прошептал он. — Война кончится не через шесть месяцев!
— Конечно, нет, — с готовностью согласился я. Я слышал, что главное — это соглашаться с ними, чтобы успокоить. Жаль, что я не помню, что еще надо при этом делать. — Давайте я налью вам…
— Она кончится в следующем месяце!
Наверное, мои мысли ясно читались у меня на лице, потому что Штрассмер поспешно добавил:
— Нет, я не сошел с ума, герр Корд. Я никому не сказал бы этого, кроме вас. Только так я могу отблагодарить вас за то, что вы спасли мне жизнь. Я знаю, как это важно для вашего бизнеса.
— Но… но как…
— Больше я ничего не могу сказать, — перебил он меня. — Просто поверьте мне. Уже через месяц Япония падет!
Он развернулся и почти выбежал за дверь.
Секунду я смотрел ему вслед, а потом подошел к раковине и ополоснул лицо холодной водой. Я почувствовал себя еще более сумасшедшим, чем он, потому что готов был верить ему. Но почему? Это казалось бессмыслицей. Да, мы начали оттеснять япошек, но они все еще удерживали Малайю и Гонконг, и если учесть их философию камикадзе, окончание войны в течение месяца было бы просто чудом.
Я продолжал размышлять об этом, когда мы с Морриси сели в поезд.
— Знаешь, кого я там встретил? — спросил я. — Отто Штрассмера.
