Франсуаза Саган - Женщина в гриме
«Но какого дьявола Кларисса скрыла свой день рождения? Что, она и вправду забыла? А мне нечего ей подарить». И он наклонился к ней, чтобы посетовать на это, но по ее растерянному виду понял, что она на самом деле об этом позабыла. И словно прочтя его мысли, она повернулась к нему и проговорила: «Да, да, это благодаря тебе!» – и тут же улыбнулась в ответ на его молчаливую настойчивость.
– Вы понимаете, что это в высшей степени огорчительно… – заявила Эдма, пока перед Клариссой ставили торт и вручали ей нож, чтобы его разрезать. – Нас никто не ввел в курс дела. У меня нет ничего для Клариссы, кроме нарядов, которые ей не пойдут, и драгоценностей, которые ей не понравятся. Я огорчена, милостивый государь, – сказала она Эрику, который поклонился ей с покаянным видом.
– Я тоже, я тоже, я тоже, – послышалось со всех сторон, присутствующие наперебой стремились показать, как она расстроены.
Даже Элледок что-то прорычал с сожалением, словно он представил себе, как он возвышается на главной палубе, окруженный экипажем, стоящим по стойке «смирно», и вручает медаль за хорошее поведение на «Нарциссе» в ознаменование дня рождения по поручению компании «Поттэн» мадам Летюийе.
– Не обманывайтесь, – со смехом проговорил Эрик. – Я знаю, что каждый из вас хотел бы сделать Клариссе приятное. И потому я приобрел подарок от нас всех.
И он поднялся с загадочным видом, прошел в гардеробную и быстро вернулся с прямоугольным пакетом, обернутым в бумагу, и поставил его на кресло в торце стола, так, что все узнали, что это Марке, только для одних он был настоящий, а для других фальшивый. После недолгого потрясенного молчания собравшиеся зааплодировали и рассыпались в комплиментах по поводу столь щедрого дара, преподнесенного внимательным, хотя и совершившим супружескую измену, мужем в качестве знака извинения за грешки. И лишь Жюльен и Кларисса обменялись взглядами: Кларисса была напугана, Жюльен сосредоточен.
– Что вы об этом думаете? – спросил Эрик, поглядев Жюльену прямо в глаза. – Я бы купил у вас картину напрямую, месье Пейра, или, может быть, вы разрешите мне обращаться к вам по имени? Так вот, я бы купил у вас картину напрямую, Жюльен, только я опасался, что после нашего боксерского матча у вас остались дурные воспоминания обо мне и вы мне откажете.
– Официально ее приобрел я, – заявил Арман Боте-Лебреш, возбужденный и довольный одновременно, ибо он наконец-то получил хоть какую-то партию в этом оркестре, где все прошедшие девять дней ему суждено было довольствоваться короткой партией треугольника.
– Так это вы? – спросила Эдма, нахмурив брови.
– Да, – проговорил Арман в восторге от своей маленькой хитрости, хотя, находясь целыми днями в своем рабочем кабинете, он придумывал в тысячу раз более сложные и в тысячу раз более рискованные операции. – Неглупо, а? – улыбаясь, продолжал он. – Забавно, не правда ли? – добавил он, словно кидая перед ней на скатерть булыжник, и это «забавно» и впрямь производило эффект брошенного булыжника.
– Забавно… забавно… что именно забавно? – сурово рявкнула Эдма, пытаясь уяснить себе, что он хочет сказать.
– Ну, Кларисса, – спросил Эрик, – разве это не прекрасная картина? У вас какой-то странный вид…
– Это настоящий сюрприз, – храбро высказалась она. – Прелестный сюрприз. Я в восторге от этой картины.
– Что ж, тем лучше, – проговорил Эрик с ледяной улыбкой. – Я повешу ее у вас в спальне, и вы сможете наслаждаться ею всю ночь. Так я и сделаю, – смущенно произнес он, так что никто его не расслышал.
И, извинившись, он встал из-за стола и вышел в коридор, а остальные продолжали оживленно комментировать произошедшее, а потом раскрасневшуюся, взволнованную Эдму Симон пригласил на вальс и буквально закрутил и завертел ее, и мало-помалу их пример увлек и прочих. Кларисса спряталась на плече у Жюльена.
– Что ты думаешь по этому поводу? – спросила она наконец. – Мне этот подарок кажется странным.
– Почему? – проговорил Жюльен холодно и даже слегка раздраженно. – Почему? Разве ты не привыкла, что тебе делают подарки на день рождения? Ты полагаешь, что это должен был бы сделать я сам и что с моей стороны это было бы более естественным, чем со стороны Эрика?
– Ты с ума сошел, – заявила Кларисса и потерлась головой о подбородок Жюльена. – Ты с ума сошел, и мне следовало бы на тебя рассердиться… Разве нам не нужны деньги на «альтернативное путешествие»? Нет, мое беспокойство связано с Эриком, с тем, что это подарок для меня одной. Эрик никогда не дарил мне ничего такого, что не годилось бы для нас обоих: он мне преподносил путешествия на двоих, машины, которые он водил сам, вещи для дома, которыми он тоже пользовался. А я прекрасно помню, что он сказал: «Ваша картина». Господи, все свое детство я была засыпана подарками, предназначавшимися лично для меня, но зато, начиная с десяти лет, мне дарили только «коллективные подарки», как выразился Эрик. Единственно честные, подчеркивал он. Но пусть даже я покажусь тебе заядлой эгоисткой, мне бы ужасно хотелось получать подарки, предназначенные только для меня одной…
– Ты можешь признаваться мне во всем, в чем захочешь, – с живостью произнес Жюльен, – и все, что ты скажешь, покажется мне чудесным. Пока я смогу, я буду дарить тебе самые красивые подарки для тебя одной.
И, охваченный нежностью и горечью, причин которой Кларисса не поняла, он крепко прижал ее к себе. Симон Бежар склонился перед ними картинным жестом, словно он подмел землю перьями своей шляпы, и пригласил, как он выразился, «высокородную даму» на какое-то старинное танго. Жюльен, оставшись один после ухода Клариссы, выглядел живым воплощением душевного смятения, как показалось Эдме, двигавшейся мимо в объятиях пожилого американца. «И на то есть причины», – подумала она, послушно следуя за этим роботом с плоскостопием. Несмотря на отсутствие двоих самых ловких и искусных танцоров, Андреа и Чарли, на которых в начале круиза она рассчитывала как на постоянных партнеров, во время этих танцев имели место некоторые возбуждающе-забавные эпизоды, например, когда Эдма попыталась вытянуть на площадку капитана Элледока и клялась ему, что после танца он сможет выкурить столько трубок, сколько пожелает. Менее забавным, но, быть может, более возбуждающим моментом стала выходка Ольги, в слезах кричавшей Симону, что больше его не любит, и умчавшейся с палубы со всеми признаками хорошо разыгранного отчаяния, то есть стерев с губ помаду. Но ни одно из этих происшествий не могло рассеять ни грусть, ни нежность, ни очарование этого вечера, который напоминал множество других вечеров, давно прошедших, столь отдаленных во времени и в пространстве, напоенных запахом жасмина и жареных оладий, вечера, который не вернется, а зимой, что уже стоит у порога, и вовсе позабудется. Дориаччи пела мелодии Дебюсси нежным, сентиментальным голосом, в котором грусть исключала чувственность, голосом очень зрелым и очень молодым, отчасти умоляющим, но, тем не менее, сдержанным, полным скрытой силы голосом, который делает все мелкие тайны этого круиза, разоблаченные и неразоблаченные, абсурдными и бесполезными. Спать все ушли очень поздно, со слезами на глазах, неведомо отчего, и гораздо более обильными, чем можно было предположить.
