Юрий Поляков - Гипсовый трубач
На первой, старой, сработанной из мрамора, когда-то глянцево-белого, а теперь пористого и серого, можно было, благодаря буквенным углублениям, разобрать почти бесцветную надпись:
В этом здании великий русский поэт А. С. Грибоедов (1798–1829) в 1821 году читал декабристам свою бессмертную комедию «Горе от ума»Вторая доска, поновей, изготовленная из темно-красного крапчатого гранита и еще сохранившая следы прежней позолоты, сообщала:
В этом здании в ноябре 1917 года во время Московского вооруженного восстания располагался штаб Сретенской Красной гвардии во главе с членом ЦК РСДРП(б) Имре ФюштомТретья доска, сравнительно недавно отлитая из меди с явной претензией на общедоступный авангард, извещала о том, что:
В этом здании в 1988 году великий российский ученый-гуманист, изобретатель водородной бомбы академик А. Д. Сахаров (1923–1989) получил медицинскую помощь после возвращения из горьковской ссылкиК последней скрижали прилепилась бумажка. На ней неровными крупными красными буквами было написано:
ПРЕРЫВАЮ НЕЖЕЛАТЕЛЬНУЮ БЕРЕМЕННОСТЬ ВЗГЛЯДОМ!!!Всю бахрому с телефонными номерами уже оборвали, оставалась последняя узкая полосочка, испещренная цифрами и дрожавшая от ветерка, словно обманутый сперматозоид.
Кокотов на миг остановился перед старинной дубовой дверью, благополучно пережившей и декабристов, и сретенских красногвардейцев, и академика Сахарова. Прежде чем войти, он оглянулся: по глубокому голубому небу, лениво изменяясь, плыли облака. Огромная черноствольная липа, раскинув крону за ограду, накрывала полпереулка, и казалось, маленькое солнце просто запуталось в верхних ветках. Возле покрытого известкой толстого ствола, наслаждаясь покоем, растянулся на стриженой траве черно-белый кот в желтом антиблошином ошейнике. Андрей Львович ощутил, как тело наполнилось тревожной истомой, знакомой каждому, кто хоть раз ходил на прием к серьезным врачам, не ведая, с каким знанием от них выйдет. Писатель искренне позавидовал безмятежности кота, вздохнул и, с трудом отворив дубовую дверь, шагнул в Неизвестность.
Глава 48
Рыбка плывет — назад не отдает
Как и положено, Неизвестность охранял мужик в черном. Он покрикивал на входящих, сурово приказывая надеть на обувь синие полиэтиленовые бахилы и, словно Харон, брал со страждущих мзду — пять рублей, которые отправлял себе в карман, залоснившийся, будто шкура тюленя. Бахилы же от многократного, вопреки гигиенической инструкции, использования изветшали и порвались, Кокотову пришлось перебрать полкорзины, чтобы отыскать более-менее целую пару. Напяливать бахилы пришлось стоя, так как был всего один стул, занятый старушкой, превозмогавшей приступ астмы.
В Неизвестности шел ремонт. Две молоденькие малярши в заляпанных спецовках (судя по говору, молдаванки) стояли на стремянках и затирали потолок, отчего их лица были белыми, точно запудренные мордочки куртуазных маркиз. Андрей Львович довольно долго плутал по зданию в поисках нужного кабинета, то оказываясь в свежих коридорах, отделанных синюшным пластиком и выстланных гуляющим под ногами ламинатом, то снова попадая в советские пределы с линолеумом, стертым до дыр, и стенами, обшитыми панелями из прессованных опилок. Лет двадцать назад они выглядели почти как красное дерево.
Разумеется, он мог спросить у кого-нибудь, но решил для себя так: если отыщет кабинет Оклякшина самостоятельно, ничего опасного в организме не найдут.
Наконец отчаявшийся писатель решил толкнуться в двери из матового стекла, мимо которых несколько раз проходил, но не придавал им никакого значения, принимая за вход в приемную главного врача или регистратуру. Однако, приблизившись, он прочитал на изящной золоченой табличке:
ЗАО «ПАНАЦЕЯ»За дверьми обнаружился совершенно другой мир: пол был выложен дорогой, пастельных тонов плиткой, стены покрыты венецианской штукатуркой, горели неяркие бра в форме чаш, обвитых символическими гадами, причем лампочки торчали из разинутых змеиных ртов. Охранник, одетый в новенькую, отлично подогнанную серую форму с желтым шевроном «ЧОП „Кобра“», посмотрел на вошедшего добрым взглядом потомственного педиатра и ласково попросил:
— Ваш пропуск, пожалуйста!
— Я… у меня… — замялся Кокотов.
— Вам, наверное, в поликлинику?
— Нет, мне в «Панацею».
— Вы, вероятно, на первичный осмотр?
— Да… вероятно…
— К кому?
— К Оклякшину.
— К Павлу Григорьевичу? Вы уверены, что не ошибаетесь? — с деликатностью викторианского джентльмена уточнил охранник.
— Уверен.
— Что ж, проходите прямо, возле регистратуры — направо, а за кассой — налево. — Чоповец с сочувственной укоризной глянул на полиэтиленовую рвань, еле державшуюся на кокотовских ботинках.
Писатель все понял, присел на мягкий диванчик и переобулся в новенькие, бесплатные бахилы, еще не утратившие острого химического запаха. Раскланявшись с вежливым стражем, он двинулся в указанном направлении, размышляя о том, насколько двести долларов, прибавленных к зарплате, могут изменить поведение человека. Регистратура выглядела как рецепция дорогого отеля, а касса была отделена пуленепробиваемым стеклом; за ним виднелось девичье лицо, печальное, как и у всех, кто считает чужие деньги. Свернув налево, Андрей Львович наконец увидел белоснежную дверь с табличкой:
ОКЛЯКШИН Павел Григорьевич, кандидат медицинских наук, заместитель главного врача по хозяйственной работеДверь оказалась заперта. Кокотов вынул из кармана бумажку с телефоном Оклякшина, хотел набрать номер, но вдруг обнаружил, что «Моторола» окончательно сдохла. Он смирился, сел на стул и приготовился ждать. Мимо сновали хорошенькие, как на подбор, медсестры, проходили с неторопливой целеустремленностью врачи, пробредали пациенты, которых можно было разделить на три категории. Первые, энергичные, уверенные в себе, всем видом показывали: мы здесь лишь затем, чтобы улучшить свое и без того отменное здоровье, а также развеять некоторые пустяковые сомнения. Вторые были растеряны, на лицах появлялся и исчезал ужас поставленного диагноза. Третьи уже ничему не верили, почти примирились со скорым исчезновением и медленно шаркали, храня тайну этого невозможного примирения глубоко в себе…
